Белые пешки - Екатерина Звонцова

Сашка. Она вон и отзывы не читает, и ногти из-за них не грызет.

Ладно, опять я ною, хватит. Напишу о другом, повторю кое-что вот как раз за ней. Сказку сюда напишу, сегодня вспомнилась. Она особенная для меня: написана почти начисто, я ее не правила. Зато она с настолько плохой концовкой, что в сборник включать я ее не стала, даже никому не показала. Ну… не судите строго, как говорится. И не отправляйте меня в психушку, хорошо? Я обязательно научусь писать лучше, правда. Лучше и светлее.

ПРИНЦ ИЗ КОЛОДЦА

Мальчик жил с мамой и папой; папа его был рыбаком, а мама – знахаркой. Красивая мама, и сын красивый: темные кудри мягче шелковой нити, глаза ярче лучшего заморского жадеита, нежные голоса, и оба стройные, статные – не тростник, дикие розы. Невозможно было не очароваться ими, и даже соседские мальчишки звали рыбацкого сына Принцем, хотя Принц, как и они, носил рваные штаны, рубашки с чужого плеча и дырявые башмаки. А дрался Принц лучше всех, потому что болезненнее всех оберегал свою гордость. Он сам словно чувствовал, что не принадлежит миру обносков, требухи и соли. А больше всего переживал, что не может вытащить отсюда мать, день за днем резавшую руки осокой в поисках целебных травок.

Однажды отец его ушел в море, попал в шторм и не вернулся – только обломки лодки выплюнул под утро прибой. Мама с Принцем остались одни. Городок был мал, здесь все про всех быстро узнавали и все про всех злословили. Красоте знахарки и прежде завидовали женщины – те, кого она лечила, у кого принимала роды, кому готовила снадобья, делающие кожу нежной и молодой. Завидовали, что дом беден, но уютен, завидовали, какой красавец и силач муж. «Милли у нас чаровница, Милли не такой жизни хочет, Милли прижила ублюдка не от мужа, а от барона де Крудо…» Так шептались за ее спиной. И вот она осталась вдовой. Семья заголодала, дом стал тихим, и одну за другой Милли стала продавать те жемчужины, что выловил ей муж. Это тоже навлекло на нее брань: «Ну вот, она и от подарков избавляется!»

Принц и моргнуть не успел – расцвел слух, будто мама не просто травница, но ведьма. Вызвала бурю на море, чтобы мужа извести. Из-за нее в прошлом году случился падеж скота. Из-за нее луна на полнолуние была бордовой, как драконий глаз. Много было бед у городка, и все вдруг легко оказалось повесить на шею одинокой вдовы. Соседи отвернулись от Милли. Друзья перестали играть с Принцем. «Не нравится нам твой задранный нос! – говорили они и кидали в него камни. – С такой матерью сидел бы дома, ведьменыш!»

– Мама, вдруг тебя сожгут? – каждый раз спрашивал мальчик, ловя злые взгляды в церкви или на рынке. – Давай убежим, ничего ведь у нас не осталось.

Но она лишь смеялась, и гладила его волосы, и успокаивала:

– Доброму человеку никто не сделает дурного в этом мире. А если всякий раз дом становится не мил тебе, стоит туда прийти разорению и горю… так заслуживаешь ли ты вообще дома?

Мальчик верил в ее умное сердце и не спорил. А мама ставила в вазу фиалки, раскладывала там и тут красивые ракушки, чисто мыла окна и пол. За помощью к ней все еще шли и ехали из соседних деревень, деньги начали водиться снова, и казалось, жизнь может и наладиться… но однажды ее все-таки забрала Инквизиция. А Крудо, тот самый, в связи с которым ее обвиняли, – не вступился, хотя был добрым человеком и вступался за всех горожан. Но когда Принц прибежал к нему за защитой, он сказал прямо и просто:

– Я звал ее к себе. С тобой звал, ведь, как ты знаешь, ныне нет у меня жены. Но она не пошла.

– И за это вы ее им отдали? – Принц сжал кулаки, сердце его заныло.

– Нет, – барон покачал головой. – Это не дало мне ее защитить. В каждом городе есть ненавидимая им баронесса, но ненавидимой городом знахарке покоя в нем не будет. Такова жизнь. Лучше бы вы уехали.

Ничего не ответил Принц. Три ночи держали его маму в страшных казематах Инквизиции, в гнили и темноте. Трижды прибегал Принц к решеткам, трижды мама тянула руки навстречу – все в синяках, в ссадинах, обожжены, да вырваны ногти: два в первую ночь, пять во вторую, все – в третью. Мальчик сжимал зубы, только бы не обидеть ее, не спросить: «Зачем же ты отказала барону?» И он не говорил. На третью ночь мама держала его руки особенно нежно, долго. На прощание шепнула:

– Малыш, слушай. Не ходи завтра на главную площадь, спрячься дома да зажми ушки. Или вовсе беги прочь, никому тут несдобровать.

Принц не понял ее последних слов – и, конечно, ослушался наказа. На следующий день он пришел на площадь и видел: маму его сожгли за ведовство, а глазела на это толпа тех, кого она излечивала да приукрашала, глазел и барон, добрый человек, сжимая тонкие бледные губы. Мама горела без криков, мама горела, не корчась в огне, будто была уже мертвая. Но Принц знал: всё ангелы. Добрые ангелы избавили ее от боли, но почему, почему тогда не спасли? Разве не проще это?

Когда мама сгорела, в небо взметнулась вспышка, зеленая, как ее глаза и как глаза мальчика, который смотрел из темного проулка и лил слезы. Казнь кончилась, и Принц вышел к людям, тут же зло загомонившим. Он прошел всю площадь, не опуская глаз, упал на колени рядом с кострищем и не пролил больше ни слезинки. Мама… милая мама. К нему подошел барон, положил руку на плечо, ласково спросил что-то, но мальчик не услышал.

– Проклинаю… проклинаю, – только и шептал он, качая в ладонях обугленный череп. – Всем отомщу. Не успокоюсь, не уйду, не умру, не зажму ушей, мама, мама…

– Малыш…

– Отомстит он! Ха!

Сначала люди засмеялись, но потом, когда Принц взял горсть праха и швырнул прямо в лицо благородному барону, перепугались. Слишком злым был его взгляд, слишком прямой, даже сейчас, осанка. Барон уставился на него с ужасом, вытер глаза, перекрестился и шепнул:

– А правда… не ведьменыш ли ты, раз в твоем сердце нет смирения?

– Как нет милосердия в