Современная болгарская повесть - Стефан Дичев

— Но заключение следователя категорично и полностью мотивировано, — неожиданно отозвался судья, и Андрей решил про себя, что этот мужчина мог бы быть хорошим эстрадным певцом.

— Возможно, оно и мотивировано, но не доказано. А в праве существует священный принцип — принимать за достоверное только то, что доказано. Вот почему я думаю, что мою подзащитную не следует судить за умышленность действий.

Андрей замолчал. Он чувствовал, что его мысль, вероятно, будет воспринята, по крайней мере он был уверен, что она обратит на себя внимание судьи. Если же так, то сестре Боневой не могли вынести приговор как человеку, который совершил преступление в его завершающей стадии; тот же, кто включил систему, тоже оказывался невиновным, ибо был уверен, что в ампуле — физиологический раствор. Получалось странное стечение обстоятельств, при разумном рассмотрении которых отсутствовал абсолютно виновный…

В своем желании опровергать Андрея общественный обвинитель цитировал заключение следователя и, таким образом, помог Андрею, на его же тезисе сосредоточив внимание суда. Несколько раз судья грубо прерывал обвинителя, отмечая, что следователь нигде не доказал, что именно сестра Бонева включила систему. Гражданский истец почти не коснулся существа дела, так как опасался, как бы самому не попасть впросак, и ограничился тем, что сжато и умно говорил об огромном горе обоих родителей, за которое виновников необходимо соответствующим образом покарать.

Облака рассеялись, и в зал торжественно вплыло солнце, засверкало в волосах сестры Боневой. Андрей едва заметно кивнул ей, и ему показалось, что она это увидела.

К часу дня суд удалился на совещание, и теперь, когда Андрей почти выиграл, он понял, что смелость оставила его. У него было такое чувство, словно он беспрерывно сталкивается с какой-то бессмыслицей, с незримыми условностями, которые мешают ему сосредоточиться. Сегодня предстояло перебираться на новую квартиру: тетушка Минка больше не желала разговаривать с ним. Она делала вид, что не замечает его — не видит и не слышит, и, когда он должен был пройти через двор, она отворачивалась или уходила в кухню. Что-то и провинциальное, и зловещее, и смешное было в этом молчании. Дядюшка Киро ни разу не пригласил его на свои «турниры» с офицером запаса.

Андрей думал об этих людях, с которыми его ничто не связывало…

Он упивался силой своей воли, желанием бороться и побеждать — единственное, во что он твердо верил в своей жизни. Он устал ждать дня Большого дела, но теперь понял, что ему страшно. И он жалел, а не стыдился себя. С немым волнением Андрей курил, ожидая, когда огонек сигареты коснется фильтра, словно это была какая-то спасительная граница, за которой все могло измениться.

Сестра Бонева прислонилась к радиатору и помутневшими глазами посмотрела на часы. Она как-то неопределенно вздохнула, а ее муж не переставая теребил пуговицы пиджака. Андрей понимал, что этот человек не может оставаться спокойным, так как через несколько минут будет оглашен приговор его жене…

Для человеческой психики нет ничего более успокоительного, чем последовательность действий. Характерно, что все психические травмы и аномалии возникают прежде всего из-за нарушения последовательного хода событий. Гармония уступает место хаосу, а человек не может осмыслить хаос. Вот почему Андрей повернулся к сестре Боневой и заговорил с ней о чем-то незначительном, смело всматриваясь в лица присутствующих.

— Как вы себя чувствуете?

Молчание. Ее взгляд поблек и отяжелел, как у животного, которое испытывает дикую боль оттого, что не может бежать.

— Как вы себя чувствуете?

Сестра Бонева не испытывала такого страха, как он, она просто отключилась от всего происходящего. Не страх, а, наверное, ощущение бессмысленности парализовало ее. Вероятно, так воспринимается наступление смерти — удивление перед нелепостью чего-то.

— Хорошо…

— Все уже позади… не тревожьтесь.

— Да…

Андрей держался так, что у окружающих складывалось впечатление, будто он обсуждает со своей доверительницей какой-то важный вопрос.

Оба адвоката — предъявители иска — шутили. У окна, опираясь на подоконник, рядом с бабушкой стояла мать ребенка, и Андрей устало подумал, что теперь ему безразлично, заплачет она или нет. Неожиданно даже для самого себя он повернулся к сестре Боневой, легонько взял ее за локоть и спросил:

— Сколько требуется времени, чтобы отрегулировать капли в системе?

— В зависимости… — Она заикалась, и казалось, слова ее застревали в горле, пробиваясь к губам. — Можно и за полминуты, а можно и сразу с включением… Это…

Андрей вовремя остановился и не спросил, она ли включила систему, ибо в том состоянии, в каком находилась сестра Бонева, она наверняка сказала бы правду. Андрей был абсолютно уверен, что она ответила бы «да»…

«Вот, Юлия, — устало подумал он и сел на ближайший стул. — Я защитил тебя…»

16

Я не хотела видеть Андрея не потому, что боялась своей любви. Она оказалась сильнее меня, именно она заставляет меня расстаться с ним. Но я проиграла… Я рассуждала эгоистично. Много раз я думала о том, какими будут первые слова, которые я скажу ему. Он по нескольку раз в день разыскивал меня; телефон, словно его поместили у меня в мозгу, звонил прямо во мне.

Я боялась, что презираю Андрея. Эта мысль причиняла боль, и я упрямо боролась с ней в той мере, в какой на это способна женщина. Андрей не заслужил презрения — презрения не заслуживали ни его стройное мужское тело, ни торжественное выражение лица, ни его дурманящая жизненная энергия, в которой сам мир, казалось, берет свое начало… Он был моим Андреем, самым умным и самым самолюбивым из всех, кого я когда-либо встречала, и никто на этой земле не имел права презирать его.

Я боялась нашей последней встречи, боялась за нас обоих и за то маленькое «что-то», что мы построили и в чем я могла чувствовать себя как дома.

Настольная лампа, горевшая у меня в комнате, отбрасывала сине-серый отблеск. Рядом с ней я подавила подаренный Андреем подсвечник — кованый, с красивым орнаментом и четырьмя чашечками для свечей. Я сидела на диване с зубной щеткой в руках и читала какую-то книгу.

Обернувшись, с испугом я увидела его — у меня было такое чувство, что он в любой момент может броситься ко мне.

— Здравствуй… — просто сказал он.

Андрей молча снял пальто и швырнул его на ближайший стул.

— Это ты так трезвонил, что с ума можно было сойти?

— Не беспокойся… я проходил мимо и зашел, уверенный, что ты дома. Кофе не хочу, — нервно продолжал Андрей, — тем более что хорошо ты его готовить не умеешь.

— Ты получил назначение в Софию?

— Оставь эту тему, — ехидно, в моем стиле, произнес он. — Я пришел сюда не ради того, чтобы плакаться…

— Не говори глупостей, мы не со вчерашнего дня знаем друг друга. Ты всегда был безумно честолюбив.

Я почувствовала, как мое волнение постепенно перерастает в раздражение, и закурила сигарету. Теперь я могла высказать все…

Андрей засуетился, не менее трех раз обошел вокруг письменного стола, на котором стоял подаренный им подсвечник. Моя комната выглядит неприхотливо, как-то странно и не ново, и в ней есть что-то общее с ситцевой блузкой, которую носят больше одного сезона. На ковре узоры с кругами, где две райские птицы касаются друг друга клювами, нелепо оранжевыми клювами. Неубранная постель, и на одеяле светлая ночная рубашка в синих цветочках — точно сад. В присутствии Андрея комната менялась, молодела на десять лет и становилась похожей на пожилую женщину, только что вышедшую из парикмахерской. Наконец Андрей сел на неубранный диван и поманил меня пальцем. Мне показалось, что он улыбается ужасно подло и лукаво.

— Иди сюда, — похлопал он по дивану рядом с собой. Он удобно расположился и внимательно наблюдал за мной.

— Что случилось? — любезно спросила я.

— Иди же сюда… — Это неопределенное похлопывание, по-видимому, доставляло ему удовольствие.

Когда я села рядом, он будто вспомнил, что надо делать, будто заранее обдумал каждое свое движение. Он схватил мою правую руку с зажатой в ней зубной щеткой и стал медленно заводить ее мне за спину, потом — левую, и я видела, как его лицо, измученное бессонницей, побледнело. Не покидавшее меня все это время ощущение, что я тут одна, начало оставлять меня. Моя голова опустилась на диван, и волосы рассыпались по простыне. Все вокруг словно замерло.

— Ну-ну, не забывайся, — спокойно сказала я, — слышишь?

Стремительное движение, и он не сумел поцеловать меня в шею.

— Не забывайся, не то я позову отца, и он выгонит тебя отсюда.

Я рванулась, и мои руки, словно перебитые, повисли в воздухе. Тяжело поднявшись, я перед зеркалом поправила волосы. Мне казалось, когда-то я уже пережила такую минуту. Немая бессмысленность ситуации раздражала меня. Так бессмысленная красота причиняет боль, связывает, унижает. Меня поражало отсутствие какого бы то ни было развития в нас обоих. С тех пор как я знаю Андрея, мы оставались все теми же, неспособными стать другими. Для Андрея были важны цели, для меня — средства, а ведь мы знали, что любим друг друга. Андрей улыбался, я плакала. Беспомощно. Я видела глаза Андрея, бороздившие поверхность зеркала: совсем как крупные дождинки, стекающие с освещенной витрины какого-нибудь кафе. Было слышно, как на верхнем этаже моют посуду и время от времени пискливо шумит кран. Андрей походил на больного. Но он оставался все тем же…