Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Я не понял ни слова, кроме того, что ваши доказательства растворились в воздухе, – сердито заметил судья.

– Не в воздухе, ваше превосходительство, а в детской моче! – выпалил Себастьян. Люди в зале начали хихикать.

– Так, – произнес судья.

Себастьян, сжав кулаки, продолжил:

– Мы собственными глазами видели записи, которые подтверждают обман и измену нашему всемилостивейшему королю Фердинанду. Мы готовы выполнить свой долг, – торжественно заявил он.

– Ты безумен, Себастьян, – спокойно произнесла Агнесс. Себастьян сверкнул на нее глазами.

Судья переводил взгляд с Себастьяна на Агнесс и обратно. – Если подсудимая издаст еще хоть звук, я прикажу отправить ее назад, в башню, – пригрозил он. – И если защитник обвинения не скажет конкретно, чего он, собственно, хочет, я лишу его слова.

– Мы можем поклясться на Библии, что видели обман, – беспомощно глядя на судью, пролепетал Себастьян. Даже сейчас он, очевидно, пытался переложить решение о том, стоит ли им с Влахом лжесвидетельствовать, на судью. Его страх перед собственной смелостью вызвал у Вацлава еще большее презрение к нему.

– Присягнуть, – повторил судья. – На Библии.

– Так точно, – подтвердил Себастьян.

Агнесс покачала головой.

Судья кивнул судебному исполнителю.

– Принесите Библию, чтобы мы могли наконец покончить с этим делом.

Августин высоко поднял фолиант, который он так старательно оберегал.

– Я прошу об одном мгновении, ваше превосходительство, – громко произнес он. Вацлав в ужасе попытался удержать его. Однако затем он услышал другой голос, прозвучавший почти одновременно с фразой главного бухгалтера:

– Все, хватит. Дальше этот фарс продолжаться не должен.

– Зал судебного заседания – это не фарс! – воскликнул судья и впился взглядом в толпу зрителей, чтобы узнать, кто подал реплику. Он изумленно распахнул глаза, когда Вилем Влах выступил вперед. Влах смотрел на Себастьяна так, как будто видел его впервые.

– Если бы вам отрезали язык, то это было бы по заслугам, – заметил Влах. – Но я не хочу, чтобы это было на моей совести. Ваше превосходительство, этот человек хотел склонить меня к лжесвидетельству и даже был готов лжесвидетельствовать сам. Обвинение основывается исключительно на его жадности и ненависти к подсудимым. Ваше судебное разбирательство – это фарс, ваше превосходительство» но вы в этом не виноваты. – Он обернулся к Владиславу фон Штернбергу, лицо которого становилось все мрачнее и мрачнее. – И вы тоже, ваша милость. Ответственность целиком лежит на Себастьяне Вилфинге.

– Но это же… – Себастьян хватал ртом воздух. Он стал бледным как полотно.

– Я готов ответить на все ваши вопросы, ваше превосходительство, – продолжал Влах. – Я, Вилем Влах, деловой партнер дома «Хлесль и Лангенфель», посланник главы правительства земли Альбрехта фон Седльницкого, прибыл в Прагу по поручению рейхсканцлера Зденека фон Лобковича, чтобы не допустить ужасной несправедливости. – Он поклонился Андрею и Агнесс. Вацлаву показалось, что он не упал лишь потому, что люди вокруг него стояли настолько плотно, что между ними даже игла не смогла бы протиснуться. – Простите меня за то, что я не открылся вам, но по-другому было нельзя.

22

– Рейхсканцлер обратился ко мне через главу правительства Моравии, но это не было единственной причиной, почему я решил помочь вам, – сказал Вилем Влах. – Есть и еще две других.

Беседа происходила по пути от Новоместской ратуши к фирме «Хлесль и Лангенфель», после того как Вилем Влах изобразил во всех подробностях махинации Себастьяна, касающиеся как его самого, так и главного бухгалтера фирмы, которого торговец из Вены пытался запугать. Судья объявил дело закрытым, а в заключительной речи сказал несколько слов относительно деятельности королей и их наместников, которые, как опора общественного порядка, заботятся в первую очередь не о собственной выгоде, а о справедливости. Взгляды Владислава фон Штернберга, которые он бросал на Себастьяна, затеявшего это дело, не обещали ничего хорошего. Тем не менее королевскому наместнику хватило ума и достоинства не указывать на то, что опасный лед его заманил Себастьян.

Сообщив, что все издержки процесса, включая обновление зала судебного заседания, лягут на плечи Себастьяна, судья добавил: «Лжесвидетельство – это прегрешение и преступление. Благодарите Бога, что вас остановили до того, как вы смогли совершить и то и другое. Я, к сожалению, не могу осудить вас за преступление, которого вы не совершали. Что же касается других происшествий, а именно угроз семье Августин, втягивание охраны его милости в эту историю и ваших махинаций с фирмой «Хлесль и Лангенфель», то время покажет, не будет ли этот суд в скором времени рассматривать обвинение, которое выдвинет против вас соответствующая сторона». Тон, которым было сделано это заявление, наводил на совершенно определенную мысль: судья съест со всеми потрохами первого же человека, заставившего его снова рассматривать дело, в котором участвуют Себастьян Вилфинг или «Хлесль и Лангенфель».

Себастьян так и не понял, что удачи ему отмерено куда больше, чем ума. Подскочив к судейскому столу, он вытащил какой-то документ.

– Ничего еще не закончено, – пропищал он. – Вот! В этом документе написано, что я получаю законное право на долю наследства умершего Киприана Хлесля, – при условии выплаты сорока процентов налогового сбора в пользу короны Богемии.

– Э… – сказал судья. – Вы владели этим документом еще до постановления суда по этому делу?

Публика начала хихикать. Себастьян огляделся; его уверенность внезапно испарилась. Судья вырвал документ у него из рук.

– Во-первых, – продолжил судья, – такого указа рейхсканцлер издать не мог. Его юрисдикция не распространяется на граждан Праги или находящуюся в Праге фирму. Этот вопрос должен был бы находиться в компетенции данного суда. Во-вторых, рейхсканцлеру фон Лобковичу это определенно известно, из-за чего он никогда и не подписал бы такой документ. Это неизбежно приводит нас, в-третьих, к установлению того факта, что здесь имеет место подлог. В-четвертых, это дает нам основание предположить, что подлог совершили вы, из-за чего я, в-пятых, приказываю немедленно вас арестовать. Судебное разбирательство по вашему делу я начну сразу же, как только найду своего пса, – это в-шестых. – Под смех присутствующих судья с каменным лицом заключил: – Мне нравится, когда дело можно закрыть все лишь в шесть этапов.

В зале раздались стихийные аплодисменты.

– Одна из двух причин, – заявил Вилем Влах, – заключается в том, что за приглашением рейхсканцлера, собственно, стоит другой человек.

– Кардинал Мельхиор, – наугад сказала Агнесс.

Влах улыбнулся.

– У него все хорошо?

– Я не знаю. Но он в состоянии подпольно отправлять письма из заключения в Инсбруке. Так что вряд ли у него все так плохо.

– Я думал, что он все-таки не получил моих сообщений, – вмешался Вацлав. – Я надеялся, что он сумеет найти хоть какую-то возможность поддерживать контакт с внешним миром, но поскольку ответа не было, я оставил всякую надежду.

– Ты писал кардиналу Мельхиору? – пораженно спросила Агнесс.

Вацлав пожал плечами.

– Он должен был знать, что здесь происходит.

– При всем уважении, Вацлав, – заметил Влах, – даже для такого хитроумного человека, как кардинал, нелегко послать весточку из тюрьмы. Какой толк был бы ему от письма, с трудом отправленного и переданного тебе? Он обратился к людям, которые ему обязаны. Именно с их помощью ему удалось кое-что сделать.

– Вы имеете в виду рейхсканцлера…

– Правильно. Зденек фон Лобкович не выступил против ареста кардинала, так как без поддержки императора у него нет власти над королем Фердинандом и эрцгерцогом Австрии, а император слишком слаб, чтобы остановить обоих Габсбургов, но рейхсканцлер на стороне кардинала.

– А чем вы ему обязаны? – спросила Агнесс.

Влах вздохнул.

– Ваш вопрос вынуждает меня раскрыть вторую причину моего пребывания здесь.

Они дошли уже до поворота, за которым находился ее дом. Влах остановился. Когда вся группа тоже остановилась, он подошел к Андрею, снял шляпу и низко поклонился.

– Я прошу у вас прощения за то, что принял тогда ваш отказ как оскорбление. Я прошу у вас прощения за резкие письма, которые писал. Я прошу у вас прощения за то, что препятствовал вашим делам с Моравией. Я прошу у вас прощения от всего сердца.

Андрей пристально смотрел на него.

– Наденьте шляпу, Вилем, – ответил он наконец. – Вам совершенно не за что просить у меня прощения. Мы оба делали то, что считали правильным.

– Нет, – возразил Влах. – Только вы это делали. То, что делал я, предпринималось мною сначала из тщеславия, а затем, когда вы отвергли меня, из ущемленной гордости. Я знал, что поступаю неправильно.