Второй пол - Симона де Бовуар

мнению Кляйн и английской школы психоанализа, девочки считают, что кровь идет из-за повреждения внутренних органов. Даже если девочку осторожно предупредили и ее не мучит слишком сильно тревога, ей стыдно, ей кажется, что она грязная; она бежит в ванную комнату, старается отстирать или спрятать запачканное белье. В книге Колетт Одри «В глазах воспоминания» мы находим типичный рассказ о таких переживаниях:

Среди всего этого возбуждения случилась жестокая драма. Однажды вечером, раздеваясь, я увидела, что со мной не все в порядке, но это меня не испугало, и я никому ничего не сказала в надежде, что завтра все пройдет… Через четыре недели все повторилось, но в более сильной форме. Стараясь не привлечь ничьего внимания, я отправилась в ванную комнату и положила свои штанишки в корзину с грязным бельем, стоявшую за дверью. Было жарко, и я ступала голыми ногами по разогретой ромбовидной плитке. Когда я вернулась и ложилась в постель, в комнату вошла мама, она хотела все мне объяснить. Я не помню, какое именно впечатление произвели на меня в то время ее слова, но, пока она их шептала, в комнату неожиданно заглянула Каки. При виде ее круглой и любопытной физиономии я вышла из себя. Я закричала на нее, и она в испуге закрыла дверь. Я умоляла маму, чтобы она немедленно наказала ее за то, что она не постучала в дверь… Глядя на спокойную, многоопытную маму, на лице которой была написана тихая радость, я совсем потеряла голову. Когда она ушла, меня охватило глухое отчаяние.

Вдруг перед моими глазами возникли две сцены: несколькими месяцами раньше мы с мамой и Каки, возвращаясь однажды с прогулки, встретили старого доктора из Прива, кряжистого, как дровосек, и с большой белой бородой. «Ваша дочка растет, мадам», – сказал он, взглянув на меня. От этих слов я вдруг возненавидела его, сама не понимая за что. Немного позже мама, вернувшись из Парижа, спрятала в комод стопку маленьких новых салфеток. «Что это?» – спросила Каки. Мама, стараясь выглядеть естественной, как это делают взрослые, когда открывают вам часть правды, для того чтобы скрыть главное, ответила: «Скоро это понадобится Колетт». Я промолчала, не в силах о чем-либо спрашивать, и вдруг почувствовала к ней неприязнь.

В ту ночь я долго ворочалась в кровати без сна. Этого не может быть. Я сейчас проснусь. Мама ошиблась, это пройдет и больше никогда не возобновится… На следующий день после тайно совершившейся во мне и запятнавшей меня перемены нужно было еще пережить встречу с окружающими людьми. Я с ненавистью смотрела на сестру, потому что она еще ничего не знала и неожиданно, сама того не понимая, получила надо мной огромное превосходство. Затем я возненавидела мужчин, которым никогда не придется пережить этого, но которым все известно. Наконец, у меня возникла неприязнь и к женщинам за то, что они так легко мирятся со своей участью. Я была уверена, что, если бы они узнали, что со мной происходит, их бы это обрадовало. «Вот и твоя очередь наступила», – подумали бы они. Эта тоже, думала я при виде женщины. И эта. Мир сыграл со мной злую шутку. Мне было страшно ходить, бегать я и вовсе не решалась. Мне казалось, что от земли, от теплых зеленоватых солнечных лучей, от пищи исходит какой-то подозрительный запах… Менструация прошла, и вопреки здравому смыслу я опять начала надеяться, что больше это не повторится. Через месяц я поняла, что надеяться не на что, и окончательно смирилась с этим несчастьем; но на этот раз меня охватило какое-то тяжелое оцепенение. С тех пор в моем сознании появилось понятие «до». Вся моя остальная жизнь будет лишь тем, что наступило «после».

Большинство девочек именно так переживают этот период. Многие из них с ужасом отвергают мысль о том, чтобы поделиться этим секретом с близкими. Одна из моих подруг рассказывала, что, поскольку она росла без матери, с отцом и воспитательницей, ей пришлось прожить три месяца в страхе и стыде, пряча свое запачканное белье, прежде чем выяснилось, что у нее начались месячные. Даже, казалось бы, закаленные крестьянки, знакомые с самыми грубыми сторонами жизни животных, испытывают отвращение к этому проклятию, потому что в деревнях до сих пор табуировано все, что связано с менструацией: я знала одну молодую фермершу, которая в течение целой зимы потихоньку стирала свое белье в ледяном ручье и тут же надевала на себя мокрую рубаху, чтобы скрыть свой постыдный секрет. Я могла бы привести сотни подобных примеров. Даже рассказав кому-нибудь о своем удивительном несчастье, девочка не может облегчить душу. Конечно, случай, когда мать дала дочери увесистую пощечину со словами: «Дура! Ты еще слишком мала», – это исключение. Но немало и таких, что сердятся; а большинство не дают девочке достаточно ясных объяснений, и она вступает в новый этап жизни, начало которого знаменует первая менструация, полная тревоги; она гадает, не ждут ли ее в будущем другие болезненные испытания, или воображает, что теперь может забеременеть от одного присутствия или прикосновения мужчины, и испытывает перед ними панический страх. Но даже если ей все разумно объяснили и избавили от этих тревог, вернуть ей душевное равновесие не так-то просто. Раньше девочка могла, хоть и слегка кривя душой, думать о себе как о бесполом существе или не думать о себе совсем; ей случалось даже мечтать, что однажды утром она проснется мальчиком; теперь же матери и тетушки с довольным видом шепчут: «Она уже совсем большая девочка»; полку матрон прибыло, отныне она – одна из них. Она бесповоротно влилась в ряды женщин. Иногда девочка гордится этим, думает, что стала взрослой и скоро в ее существовании все изменится. Так, Тид Монье в романе «Я» рассказывает:

Многие из нас стали «большими девочками» на каникулах, с другими это происходило уже в лицее, и мы по очереди ходили в стоявшую во дворе уборную, где те, кто достиг этого рубежа, восседали, как королевы, дающие аудиенцию своим подданным. Мы приходили «посмотреть на кровь».

Но вскоре девочку постигает разочарование: она видит, что не получила никаких преимуществ, жизнь идет своим чередом. Единственное новшество – это повторяющееся каждый месяц нечистое событие; некоторые девочки, узнав, что им суждено терпеть это всю жизнь, часами плачут; но больше всего их возмущает, что их постыдный изъян известен мужчинам: им хочется, чтобы унизительное положение женщин хотя бы для мужчин было скрыто покровом тайны. Не тут-то было! Отец, братья, кузены –