Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович

Только что разглядеть почву под ногами.

Порой кажется, что солнце навсегда покинуло эти края и природа так и не проснётся от мрака и безмолвия.

Электрический свет маленькой лампочки, озаряющей наш домик, как-то особенно благотворно действует на всех нас. Даже работается веселей, когда в темноте видишь неподалёку её приветливый огонёк.

И всё-таки мы никогда не теряем ни бодрости, ни присутствия духа. Никогда в нашу душу не закрадывалось сомнение: справимся ли мы с порученной работой, не отступим ли перед трудностями? И мир наш нисколько «не ограничен светлым кругом от лампы», как писал Пайер, считавший, что «культурный человек никогда не сможет привыкнуть к этой мрачной обстановке». Всегда он будет чувствовать себя чужим в климате, против которого он должен непрерывно бороться, потому что Арктика – это родина таких людей, «которые не знают лучших условий существования и проводят свою жизнь только в еде и сне».

Ночью кончился газ в баллоне, и из мешка вылезать не особенно приятно. В домике температура – 4 градуса мороза. Но будильник показывает уже 14 часов, то есть время начала лагерного дня, и я, наскоро одевшись, в первую очередь сменяю на термографе ленту, заправляю писчик чернилами и, убрав постель, иду за полным баллоном.

Только через три с половиной часа температура в домике становится положительной: +4 градуса. На улице ветрено и морозно.

Луна освещает лохматые облака, какие бывают только летом. Но сейчас погоды стали вверх дном. Потеплело. Всё вокруг покрыто толстым слоем пушистого снега, который нам меньше всего нужен сейчас: во-первых, молодой лёд под таким покрывалом нарастает на разводьях едва-едва (у рыхлого снега очень низкая теплопроводность), а во-вторых – все трещины и ямы замело, и, даже сохраняя осторожность, легко провалиться в воду. Это сегодня со мной и случилось.

Трёшников и Матвейчук ушли в «Замоскворечье», чтобы, пользуясь луной, подобрать место для нового лагеря. Пока я бегал за карабином и одевался, они уже переправились на ту сторону. Тропа ведёт через трещину, и я, ориентируясь по следам шагов, хорошо видным под луною на свежем снегу, осторожно перехожу молодой лёд. Крак! Лёд не выдержал. На счастье, я успел повернуть карабин поперёк проруби, в которую провалился. Мокрый и злой, выбрался я на лёд и от досады решил не возвращаться. Ничего, обойдётся…

Меня утешил Блудный, выбежавший навстречу из домика метео-рологов. Описав несколько приветственных кругов, он повалился на спину и, задрав кверху все четыре лапы, предложил поиграть с ним. Видимо, он не придал значения моему необычному после купания виду. И вправду, пока всё обошлось без последствий.

Но где же товарищи? Сколько ни всматриваюсь я, на тёмном фоне торосов никак не удаётся разглядеть их фигур.

– Поднимайся, Блудный, идём искать.

Словно поняв мои слова, Блудный живо вскочил и помчался к торосам. Действительно, пройдя 300–400 шагов, я наконец разглядел две чёрные движущиеся точки. Это они.

Трёшников и Матвейчук уже успели пройти вдоль торосов и остались вполне довольны.

– Хороша льдина, что и говорить, да как на неё перебраться? За вами дело, за метеорологами. – Трёшников смотрит на Матвейчука, и сквозь густую изморозь, украсившую меховую опушку малахая, видны его смеющиеся глаза.

– Будем стараться, – в тон ему отвечает Георгий Иванович, в шутку становясь по стойке смирно. – Скорей бы лёд окреп на разводье, а переберёмся – и жить будет спокойно.

Но, увы, лёд, не успев окрепнуть, то и дело взламывается.

На обратном пути заходим в метеорологический домик. Попков за занавеской импровизированной фотолаборатории проявляет плёнки, на которых световой глаз прибора записал магнитные колебания.

Малков, примостившись на углу стола, зашифровывает по кодовой таблице очередное метеорологическое сообщение для Большой земли. Увидев нас, он как гостеприимный хозяин кладёт на стол пачку галет, ставит железные кружки для чая, никогда не переводящегося в их доме.

– Может, консервы открыть? – говорит Анатолий Данилович, роясь в ящике под столом.

Постоянная опасность быть отрезанными от кают-компании заставляет метеорологов держать запас продуктов. От консервов мы отказываемся, но горячий чай пьём с удовольствием.

Вечер. Бесшумно горит газ. Я сушусь, сидя за столом. Женя Яцун заснул, уронив на грудь раскрытую книгу. Передо мной на столе, напоминая о недавних злоключениях лагеря, три свечки, укреплённые в зажимах лабораторного штатива. Беру в руки дневник… Порой кажется, что писать нечего, а порой жизнь так насыщена событиями, что некогда прикоснуться пером к бумаге. Но что такое вообще масштаб событий? «Мелкое» для постороннего глаза – для нас часто обладает особой значительностью.

Вот сегодня, например, аэрологи выпустили пятисотый радио- зонд. Достойно ли это внимания? Да, ещё бы! Сколько для этого надо было добыть водорода, сколько часов провести на пронизывающем ветру, наблюдая удаляющуюся во мрак светлую точку фонарика! Сколько тонн химикатов нужно было перетащить на руках! Наблюдения исчисляются уже сотнями. А в каких единицах измерить волю, терпение, выдержку людей?!

За стеной ночь, но до сих пор где-то в глубине души живёт ощущение, что вот встанешь утром – и тебя встретят бледные краски рассвета, а то и гордый солнечный луч, появившись из-за торосов, позолотит лёгкие утренние облака. Но нет – обычное утро, такое же чёрное, непроглядное, как и вчера, занимается над льдиной, и только стрелки часов, обойдя очередной круг, напоминают, что оно, это утро, настало, что новый день пришёл на станцию.

14 декабря

– Опять проклятый «голем» не горит! – произнёс Курко, швырнув в угол кочергу. – Комаров, сделал бы ты бензиновый камелёк, такой же, как на «Северном полюсе – 2».

«Големом» мы назвали нашу громоздкую угольную печь, по имени бестолкового глиняного великана из чешской кинокартины – сказки «Пекарь императора».

– Пожалуй, надо бы сделать, – согласился Михал Семёныч, вылавливая из компота полинявшие шарики поливитаминов. – Вот только мотор у гидрологов налажу, тогда сделаю.

Этот разговор произошёл в кают-компании несколько дней назад. Но Комаров не забыл о нём и наконец, выбрав свободные часы, приступил вместе с Попковым к работе. Рубить и сверлить полуторамиллиметровую сталь баллона оказалось необычайно трудным делом. Однако понемногу пустой баллон из-под газа стал всё больше и больше походить на печь.

В нижней части баллона вырубили прямоугольник, из которого тут же была сделана дверца. С противоположной стороны, в верхней трети, приклепали колено дымохода, внутри укрепили чашку, чтобы горящий бензин не капал на дно. А чтобы на камельке-баллоне можно было топить снег, полукруглый верх его пришлось срубить, закрыв отверстие плоской железной крышкой.