Вексель судьбы. Книга вторая - Юрий Шушкевич

“Чем дольше живёт и больше знает человек, тем больше у него может быть доводов и оснований сделать свою жизнь другой, и одновременно - тем сильнее страх отказаться от прожитого во имя предстоящего и неведомого,— рассуждал Алексей.— Ведь долгая и многоопытная жизнь, пусть даже пролетевшая в неведении и ошибках, всегда будет казаться штукой более ценной, чем даже самое яркое будущее, яркости и продолжительности которого никто не ведает и которое оттого всегда будет оставаться для людей неизмеримым. А в столкновении с неизмеримостью измеримость всегда выигрывает, это факт”.

“А если - если, предположим, неизмеримость вдруг сделается измеримой и начнёт превышать измеренное прошлое? Что тогда? Тогда - люди смогут поверить в своё грядущее и сумеют, конечно же, построить его прекрасным, ярким и незабываемым. Поэтому когда современная медицина научится продлевать жизнь на десятки, а может быть и на сотни лет,- тогда, выходит, человеческое общество по-настоящему обновится?”

“Любопытно, но ведь вера христиан во всеобщее воскресение должна давать результат не просто схожий, но и кардинально более сильный,— такой была его следующая мысль.— Любой человек, без дураков верящий в грядущее воскресение, получает свободу от тягости прежних ошибок, или, как говорят церковники, от грехов, ибо прошлое, как известно, измеряется в основном грехами… Прошлое утрачивает измеримость, и тогда неведомое грядущее делается ближе…”

Когда краковский таксист, остановленный полицейским за какое-то мелкое нарушение, долго и эмоционально с ним объяснялся, оставив своего пассажира в машине одного, Алексей задумался - а верит ли в христианское воскресение украинский генерал, нарочито демонстрирующий религиозность и даже за границей отказывающийся пропустить воскресную службу? Если в новом мире генералу предстоит встреча со всеми, кого по долгу службы или по личному склонению он обманул, - то нет, конечно же. А вот если он полагает, что предстанет пред Богом вместе с сотнями своих родственников, сватьёв и кумовьёв, сплочённых, как это водится на западе Украины, в пожизненный круг, скованный узами крови и железной иерархией,- то да, верит, и подобное крошечное, миниатюрное “домашнее” воскресение будет являться для генерала оправданием любых грехов и преступлений.

“Но в таком случае,— пришёл затем Алексей к выводу,— чтобы получить счастливую возможность исправить свою жизнь, вырвать спасение у небес, необходимо жить открыто и широко! Неспроста церковники, неплохо в этих вопросах разбирающиеся, всегда старались ставить дух империи, дух большого и спокойного государства выше любых суетных конгрегаций. Жаль, что я со своей странной биографией уже никогда не сумею подняться на этот завидный уровень, как бы мне ни хотелось…”

В небольшом кемпинге на берегу Вислы Алексей оплатил прокат видавшей виды “Шкоды” и сразу же, отказавшись от предложенного менеджером кофе со скромным шоколадным пирожком, отправился на запад. Главное и единственное преимущество объединённой Европы в виде открытых границ придавало уверенности в том, что этот завершающий этап путешествия обойдётся без помех.

В сумерках он миновал Прагу и, не останавливаясь, погнал машину дальше в направлении на юго-запад, к Богемскому лесу. Ночная дорога в этих глухих и пустынных местах временами казалась жутковатой и мало вязалась с европейской всеустроенностью.

Глубокой ночью он достиг Нижней Баварии и выбрал для ночлега небольшой придорожный мотель вблизи Пассау. Однако все места в мотеле оказались заняты возвращающейся на родину группой молдаван, поэтому Алексею пришлось ночевать прямо в машине, закрыв лицо, на которое падал яркий свет от фонаря, листом старой газеты.

После завтрака он достаточно быстро добрался до окрестностей Мюнхена, где потратил несколько часов в пробке на объездной дороге. За Мюнхеном уже не столь резво, но зато без нарушений, чтобы не раскрывать ни перед кем свои документы, он преодолел остаток пути, проходящий по территории Германии. Поздний обед - или ранний ужин? - Алексей заказывал уже на швейцарском берегу Боденского озера.

Колесить по дорогам Швейцарии всю предстоящую ночь совершенно не хотелось, и он решил сделать привал в расположенном неподалёку Санкт-Галлене. Он поселился в небольшом старом шато, переделанном под пансион, возле зелёного и влажного горного склона. До конца дня он успел посетить несколько магазинов, где приобрёл необходимую для предстоящих встреч приличную одежду, обувь и аксессуары. Вместо “специального ужина”, предложенного любезным хозяином шато, Алексей выбрал пешую прогулку по окрестностям, после которой крепким и безмятежным сном младенца проспал по позднего утра, нараспашку отворив в комнате все окна и вдосталь надышавшись чистым туманным воздухом, стекающим с гор.

Остаток пути на швейцарский юг проходил по уже знакомым местам, временами воспламенявшим лёгкую грусть. К вечеру вторника он прибыл в Лозанну и вселился в уже ставший привычным Beau-Rivage с прежним видом на Женевское озеро.

Устроив все свои дела, Алексей набрал номер банкира. Поприветствовав Шолле как старого и доброго знакомого, он сообщил, что “наконец-то прибыл” и хотел бы встретится с ним утром. Банкир оказался искренне рад звонку и подтвердил, что ждёт Алексея с нетерпением.

Глава двенадцатая

Чужой мёд

Алексей приехал в Монтрё в среду к десяти часам утра и был поражен двумя вещами: насколько оперативно Шолле приготовил всех к его приезду и насколько важным этот приезд оказался. Перед входом в банк - невиданное для Швейцарии дело! - на особой треноге красовалась табличка, извещавшая клиентов о том, что в силу “чрезвычайно важных событий сегодня в их обслуживании возможны задержки и неудобства”.

Шолле лично встретил Алексея в нижнем холле, и по изумлённым лицам служащих несложно было понять, что речь идёт о невиданной степени респекта. В кабинете Шолле, где с утра собрались все члены Совета банка, Алексей сделал официальное извещение, что намерен открыть посредством известного ему кода вторую часть царского депозита. Кто-то из банкиров - то ли желая посвятить неофита в тонкости профессионального арго, то ли ради шутки - воспользовался в своём ответе термином “аутопсия”. Однако против применение этого термина, более характерного для анатомического театра, Алексей возражать не стал, поскольку рассматривать предстоящее действо с подобной стороны ему представлялось вполне допустимым. Тем более что настроение у собравшихся в кабинете Шолле было приподнятым и даже немного озорным.

Для соблюдения всех формальностей Алексею пришлось подписаться под несколькими декларациями, после чего Шолле с удовлетворением объявил, что препятствий для получения доступа к сейфу более нет и можно отправляться непосредственно в альпийское хранилище, где размещены особо важные документарные депозиты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});