Княгиня Ольга. Истоки - Лада Отрадова

Милица, мне терять нечего, — скалится девица в теле и хмурит брови. — Вместо того, чтобы стоять истуканами, принесли бы мне чистого тряпья! Или таков ваш новый порядок — оставлять способных принести государству пользу молодцев мёртвыми? Кто тогда защищать его будет, доходяги-крестьяне? Они ничего тяжелее рала (1) или мотыги в руках не держали!

То ли одетые в чёрное действительно пошевелили мозгами и взялись за ум, то ли командный тон, отработанный до совершенства ей во время службы в княжеском дворце, возымел свой эффект, но вскоре один из них принёс ей какую-то ветошь и кувшин с водой, второй же отправился куда-то по иным делам.

— Посмеешь уйти — на том свете отыщу и надаю тумаков, — разрывает мужчине рубаху вдова Вепря и осторожно, бережно принимается перевязывать рану, с помощью Богуславы приподнимая тяжелого богатыря. — И не прикидывайся, что не слышишь!

Милица снимает с себя тонкую золотую цепочку с подвеской в виде руны " ᛚ" и вкладывает её в руку мужчины, зажимая ту в кулаке дружинника (2).

— Когда ты подарил мне всё, что досталось тебе от умершей при родах матери… тогда, перед походом, то сказал, что руна эта означает "поток". Пусть же попутные ветра и стремительные течения принесут тебя обратно к нам, в мир живых… Ты нужен городу. Нужен своей дружине.

Словно горячий комок слёз к горлу, к сердцу её подступает щемящая тоска по прежним временам, и она кладёт на могучий кулак руку, накрывая тот своей ладонью, будто тёплым покрывалом.

— Нужен мне.

— Милица… — удивлённо хлопает глазами Богуслава, не веря своим ушам. — Имей честь… ты же вдова, ещё не похоронили супруга твоего, ещё не прошёл траур…

— Вот именно. Вепрь умер, а я-то жива. И… — второй рукой гладит она безволосую, начисто выбритую голову дружинника. — Любовь не терпит отлагательств, особенно когда на кону война и мы можем в любой момент попрощаться с жизнью. Разве и тебя не вела она?

— Вела, — кивает супруга посадника и прикусывает пухлую нижнюю губу. — И по сей день ведёт, продолжение нашей с покойным мужем любви в Гостомысле-младшем. Лишь бы ничего с ним не стряслось, не навредили ему эти люди…

— Если бы хотели это сделать, то давно бы избавились от него: ты знаешь, что с торговцами они не церемонились. Значит, нужен он им для чего-то живым. Может, выкуп, может — ещё что. Эй, ты? Не просветишь нас о целях вашего общества любителей чёрного?

Охранявший женщин воин так ничего и не ответил — и даже не шевельнулся. Милица тяжело выдохнула воздух из раздутых ноздрей и раздражённо посмотрела на "тюремщика", но больше ничего говорить не посмела — она и так достаточно испытывала терпение захватчика.

Дверь в зал в очередной раз открывается, и там появляется сначала повесивший голову Бранимир, на котором лица нет, а следом — приставивший к его спине нож ещё один "чёрный". Не проходит, однако, и нескольких секунд, как воевода резко ударяет надзирателя девушек в живот и отвлекает его внимание, второй же мужчина в чёрных одеждах парой коротких ударов ножом лишает стражника жизни.

— Бранимир… — облегчённо доносится с губ Богуславы, а потом она замечает его спутника и окончательно запутывается: к чему ему избавляться от такого же как он воина в чёрном? — Что… что тут происходит?

— Всё в порядке, это свой человек.

— И он, кажется, знает, где искать Вашего сына — если только его не перевезли в иное место, — разматывает тряпьё на лице незнакомец, оказываясь изменившимся Сверром, чумазым и без длинных волос. — Но для начала нам надо подумать, как выкурить этих злодеев из крепости и спасти Гостомысла.

— Ари от них досталось, — показывает на раненого дружинника Милица. — Сколько негодяев сейчас осталось в детинце, не считая тех, кто погиб при осаде или вернулся в город?

— Десяток-полтора, а с этим, — Сверр наклоняется над телом надзирателя и волочет его назад, в сторону разрушенных баррикад из столов и бочек, чтобы спрятать усопшего там и не вызвать у остальных подозрений. — С этим — на одного меньше. Несколько ратников из посадского войска закрылись со Щукой в конюшне, может, и они нам помогут, если живы ещё…

— Не может быть, — замечает небольшое украшение, блеснувшее в разжатой длани лысого воина, старый воевода и снова повторяет. — Не может… не может такого быть…

* * * * *

Сегодня он не сын Рюрика. И даже не племянник Вещего Олега, напряжённый лик которого озаряет золотой диск восходящего светила.

Шаг — и вместе с лучами утреннего солнца растворяются все иллюзии, все воздушные замки, которые однажды он себе придумал.

Вдох — и разрываются, падая к ногам, невидимые цепи чужих чаяний и желаний, мешавшие дышать полной грудью.

Взгляд — и во врагах перед собой он видит что-то гораздо большее, нежели кучку решивших выступить против законной власти смутьянов.

Сегодня он — Игорь, князя новгородский и киевский, правитель русских земель, защитник варягов, славян и прочих племён, населяющих эти изобильные владения.

Вещий Олег, готовясь в любой момент вмешаться в происходящее, вмиг всё осознаёт, всё понимает: никого из последних негодяев племянник не наказал за предательство тем, что отобрал их жизни. Он всего лишь ранил бунтовщиков, отшвырнул их от себя, обезоружил — но не убил.

Неужели…

— Остановитесь! — рука князя взмывает вверх, давая знак всем защитникам государства не трогать мятежников, а сам он делает ещё один шаг вперёд, останавливаясь в нескольких аршинах от главаря войска недовольных.

Лицо смутьяна выражает плохо скрываемую насмешку.

— Твоё имя? — Игорь прищуривается и внимательно смотрит на одноглазого бородоча. — Тебя избрали эти люди своим вожаком?

— Кулота. Пока не посадили мы нового князя, — хмыкает мужчина, — веду их я.

— Не ты, а разочарование и гнев. Люд чувствует себя угнетённым, обделённым вниманием, забытым… Настолько, что готов пролить кровь. Я, однако, не желаю никому смертей: ни пришедшим сюда горожанам, ни своему войску. Довольно кровопролития. Довольно жертв.

Вещий Олег сильнее хмурится, а Некрас непонимающе глядит на прочих ратников из посадского войска. Послушать, что скажет князь до конца в своей речи? Или действовать сейчас, пока не поздно? Всё же безоружный правитель — слишком лёгкая добыча для негодяев.

Толпа шумит, не зная, как расценивать слова князя. Но решительный взгляд его глаз — и отправленный в ножны клинок — убедили их в том, что он искренен в своих намерениях.

— Мой отец жестоко подавил восстание Вадима, которого вы именуете Храбрым: с тех самых пор лежат в сырой земле кости не только зачинщика, но и всех, кто присоединился к нему,