Очерки Русско-японской войны, 1904 г. Записки: Ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г. - Петр Николаевич Врангель

той матерью, которая позаботится о своих сынах. Я выехал с фронта с сердцем, открытым вам. По дороге я прочитал, что вожди Кавказской армии, те вожди, из которых 50 % пролили кровь свою за родную Кубань, были по 15 раз ранены, среди которых почти не осталось целых, эти вожди заслужили в стенах Краевой Рады название «непорядочных». («Позор».)

Я не мог просить помощи и вынужден был, не побывав у вас, уехать из Екатеринодара. Сейчас тех, кто прикрывался именем кубанца, позорил Кубань и, засев в тылу, отрекся от общей Матери-России, к счастью, здесь нет, и я с открытым сердцем и полной уверенностью обращаюсь к вам.

Когда великая, когда-то мощная Россия покрылась потоками крови и разорением, когда обезумевший народ грабил и жег родную землю, здесь, на Кубани, всколыхнулось русское народное сознание, здесь нашли убежище и приют все те, кто не потерял в сердце своем веру в возможность спасения Великой России, все те, у кого честь и совесть еще не умерли. Значение Кубани как созидательницы и носительницы новой русской армии великой свободной России огромно, и это значение не имеет право забыть ни один русский человек. И вот все то, что сделала Кубань ценою потоков крови в деле воссоздания Великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь, все это стало забываться, и чистое, незапятнанное имя Кубани – спасительницы России – стало черниться грязными руками тех, кто мелкое свое честолюбие ставил выше блага Родины. Все больше и больше раздается голос, обвиняющий Кубань в какой-то самостийности и в измене России. Неужели Кубань отреклась от России (с мест: «нет»). Неужели то, что говорилось от имени Кубани, все это живет в ваших сердцах? Я знаю, что нет. И здесь, среди вас, от имени моей армии, которая дала мне право говорить потому, что я с ней сроднился и что я с ней составляю одно, я громко говорю тем, которые позорным названием «самостийника-изменника» покрывают Кубань: «Это неправда. Вы не имеете права змеиный шип, который раздавался в тылу армии, принять за клик непобедимых кубанских орлов».

С этим я пришел к вам. Я хотел заявить вам, что как командующий армией, где служат ваши сыны и ваши братья, я вправе требовать, чтобы то, что сделано кровью моих орлов, не было захвачено грязными руками, чтобы все то, что сделано ими для воссоздания Великой, Единой, Неделимой России, было бы оценено по достоинству и суровый приговор высказан тем, кто своими делами чернит великое дело, сделанное Кубанью для спасения России.

Отметив все трудности 300-верстного похода Кавказской армии по калмыцким безводным степям, я продолжал:

– Предвидя удар сильнейшего врага, я послал телеграмму войсковому атаману и правительству, прося помощи. Я должен засвидетельствовать, что и атаман, и правительство неизменно оказывали мне полную поддержку. (Аплодисменты.) Они все хотели сделать, но не могли, и не могли оттого, что вопросы, от которых зависела жизнь десятков тысяч сынов Кубани, – вопросы эти затемнялись партийными раздорами и недостойной борьбой в тылу. В то время как мы на фронте не знали, что такое черноморцы и линейцы, ибо мы знаем одних сынов Кубани, где черноморцы и линейцы рядом смешивают кровь свою на полях сражений и делят последний кусок, – в то время здесь сеется рознь между черноморцами и линейцами, как будто бы все они не сыны Кубани и Великой России.

В это время как на фронте мы вместе деремся и умираем, «добровольцы», «иногородние» и «казаки», здесь идет какое-то «отделение», которого в жизни нет. В то время как мы, генералы, хорунжие, войсковые старшины и казаки составляем одну семью, здесь объявляют о том, что войну ведут генералы. Еще недавно здесь, с этой кафедры, раздавались речи, которые я иначе не могу назвать, как провокацией. Вы помните, вероятно, речь, сказанную одним из тех, которых, к счастью, сегодня здесь нет, о том, что на фронте приказано арестовать членов рады. Я командующий армией, мимо которого не может пройти ни один приказ, – заявляю вам, что это ложь. Этого никогда не было… Я не политик, а солдат и казак, уважаю казачьи вольности. («Ура», аплодисменты.) Никогда я не позволю себе посягнуть на эти права, но, как командующий армией, я обязан спасти ее и отвечаю за целость моего фронта. И я не могу допустить, чтобы в тылу кучка изменников расшатывала бы мой фронт и недостойным политиканством своим заставляла бы голодать мою армию. Вот почему я просил командующего войсками тыла генерала Покровского изъять тех, кто губит великое дело спасения России, кто позорит Кубань. Это им сделано, и я глубоко верю в то, что теперь, когда изъяты, вырваны с корнем, плевелы, ваша мудрость подскажет вам верный путь к тому, чтобы нужды моей армии, моих орлов, ваших сынов и братьев были бы полностью удовлетворены.

Далее, упомянув о нуждах Кавказской армии, которые оставались без удовлетворения Законодательной Радой, я продолжал:

– Вот, господа члены Рады, болести моей армии. Давайте моей армии пополнения, заставьте стать в ее ряды тех сынов Кубани, которых молодость и здоровье обязывают помочь. Помогите моей армии конями, потому что казак без коня – не воин, помогите ей хлебом, и армия моя поддержит славу старых кубанских знамен. Господа члены Рады, я возвращаюсь к моей армии с полной уверенностью, что голос ее дошел до ваших сердец. Не верю, что причина отсутствия помощи то, что Мать-Кубань забыла своих сынов. Нет. (Голос: «Нет».) Причины другие, и я, как честный человек, скажу, в чем все дело. Зло в том, что политика заела, зло в том, что атаман и Краевое правительство при всем своем желании не могли помочь нам, потому что каждый шаг связывался по рукам и по ногам недостойными политиканами в тылу. Моя уверенность, что лишь тогда моя армия получит помощь, когда атаман и Краевое правительство будут иметь возможность пользоваться полнотой своей власти и будут ответственны лишь перед вами, господа члены Рады, перед истинным хозяином земли Кубанской.

Уезжая на фронт, могу ли я передать моим орлам, что их отцы и братья, члены Краевой Рады, как один придут на помощь? (Крики: «просим».) Благодарю вас, господа. (Крики: «ура».)

После слов члена Рады сотника Д. Филимонова, обратившегося ко мне также с просьбой о передаче арестованных в распоряжение кубанской Краевой власти, был объявлен перерыв, и я с генералом Покровским вернулся к себе в поезд. Туда прибыла ко мне депутация Краевой Рады с новым ходатайством за арестованных. Я принял их возможно любезнее.