Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

Или, может быть, думал Артеменко, его невыносимая тревога просто совпала с периодом тоскливого одиночества, в клещах которого ему все труднее справиться с волнами гнетущей депрессии. Дочь была в лагере, с женой разделяло несколько тысяч километров – она опять была в Индии. И снова отдаление от семьи казалось офицеру фатальным и неотвратимым, он не мог ни противостоять, ни противиться этому. И где-то в недрах его сознания росла тайная убежденность, что эти два тягучих, как смола, процесса взаимосвязаны. Потому что само ощущение удаленности семьи возникло как будто вместе с его новой работой в Киеве. И то, что сама работа стала с некоторых пор тяготить его, как будто он взвалил на плечи и тащит нелепый, слишком тяжелый груз. Когда он думал о семье, то все больше приходил к мысли, что его связь с дочерью висит на волоске, да и многолетнее ментальное единство с женой надломлено, превратилось в призрачное, похожее на мираж ощущение. Как будто бы ничего не произошло, он в любой момент может дотянуться до телефона и услышать родные голоса. Артеменко пробовал проверить ситуацию, набирал знакомые номера, но слышал в ответ лишь вызывающие слепую, бессильную ярость слова о недосягаемости абонентов. И тогда полковнику мерещилось, что в его жизни произошли какие-то основательные изменения, на которые он не был в силах влиять, потому что они предопределены. И он опять пробовал сосредоточиться на не приносящей радости работе.

Объятый горечью, он вспомнил когда-то потрясшую его сентенцию Эриха Фромма. «Индивид не должен быть подчинен никаким внешним целям, чуждым его собственному развитию и счастью», – говорил великий мыслитель XX века. Он, Артеменко, всегда был горд и счастлив тем, что делает в данный момент. А вот теперь ясно осознает, что нить его развития и счастья начинает ускользать, что он что-то теряет, быть может, главное, самое важное, то, что никогда не должен терять. Только бы Аля была с ним, дождаться конца этой завершающейся украинской миссии, а там он сумеет что-то изменить. Они здоровы и еще не стары. У них нет недостатка в средствах. Так в чем же дело? Что так навязчиво и неотступно мучит его, что преследует его, отчего он долго не может уснуть или просыпается в два часа ночи, чтобы не спать до половины пятого? Это беспокойство сродни чувству хорошо отгородившегося собственника, под носом у которого горит соседский домик. У него припасены огнетушители, но вместо помощи он еще тайно подливает бензин туда, где не достаточно хорошо горит. Ведь слабость упавшего усилит его самого. Когда же пламя объяло все и стало, давясь, ненасытно пожирать весь соседский мир, он опомнился, прозрел: то была земля общих предков, то гибли общие корни, общая память предавалась забвению…

Следующий диалог произошел между ним и Мишиным через три недели. Разведчик выжидал удобного момента, потому что уже не мог прийти с пустыми руками. К этому времени ему передали из Москвы оригинал газеты с опубликованной статьей Мишина, почти не сокращенной редактором. В Москве уже начался отпускной период, в который гораздо легче опубликовать что-либо заказное. И все же ему пришлось основательно побороться за текст, ведь в нем содержались исторически обоснованные претензии украинцев к своим российским собратьям. Желая сделать реверанс перед Мишиным, Алексей Сергеевич сумел надавить на скрытые от глаз рычаги, аргументируя через всемогущих кураторов необходимость внедрения в доверие к перспективной особе. Только в ходе пристраивания статьи Артеменко сполна осознал, что, не будь он офицером разведки с необъятными полномочиями и всесторонней поддержкой, ему бы ни за что не удалось опубликовать в России столь украинский материал. Тут был сооружен неприступный монолит предубеждения, на страже интересов стояла целая армия воинов пера – от главного редактора до корректора. Причем – в этом Артеменко имел возможность не раз убедиться – действовала идеологическая самоцензура. То был результат длительной обработки общественного мнения, выжигание каленым железом мыслей о свободе и независимости. И как ни старался Алексей Сергеевич, все равно перед материалом всплыла неприятная преамбула, объясняющая публикацию «мнения» украинского автора. И все-таки, вкупе с продвигающимся решением провести публичное обсуждение ряда вопросов с участием российских и украинских ученых, политологов, экспертов, Алексею Сергеевичу было с чем идти к Мишину. К своему собственному удивлению, он испытал после проделанной работы странное удовлетворение – как будто публикация и организация диалога не были прикрытием развития отношений, а напротив, являлись самостоятельными актами украинизации России, с радостью предоставленной возможностью заявить во весь голос об украинских интересах. Неслыханное дело! Он по-детски обрадовался продвижению, пусть и мизерному, интересов украинского народа. Теперь он тайно желал справедливости для народа, частью которого сам являлся. Он делал это тайно, зная, что, может быть, только Але посмеет признаться. Артеменко поражался сам себе. Что это, отступничество от долга, от присяги, от задания?! Нет, убеждал Артеменко сам себя, это человеческое, выношенное разумом желание поступить по совести, и оно не нанесет никакого вреда России, оно должно привести к пониманию необходимости иного пути, иного диалога, иной риторики. Пусть не Путин, пусть Медведев со временем окрепнет и поймет, примет эту необходимость. Он втайне желал этого. Алексей Сергеевич теперь почти радовался далеким признакам разобщенности между двумя лидерами, предвестникам раскола, который обязательно должен случиться, если только ВВП хотя бы на мгновение выпустит из рук полный контроль за ситуацией. А ведь его очень-очень сложно сохранить, и об этом полковник Артеменко знал не понаслышке.

Мишин был доволен. С того момента Артеменко стал частым гостем офиса на Малоподвальной. Благодаря Мишину Алексей Сергеевич составил для Центра емкий список украинских политиков и чиновников, которые были ориентированы на Россию, готовы были включиться в борьбу за изменение вектора развития страны. То есть за развитие Украины в тесной спайке с Российской Федерацией. Список оказался громадный, и это ужаснуло Артеменко. Резануло по сердцу: это ведь в большинстве своем не предатели или отступники, а идеологически ослепленные люди, имеющие иное мировоззрение. Многих из них он готов был уважать за четкость взглядов и непоколебимость установок. Бог им судья! Но вместе с тем полковника разведки возмущало, что среди этих трех десятков маститых приверженцев России, готовых прислуживать Путину, усматривал и добрый десяток обыкновенных игроков. Политические флюгеры и истые демагоги, они готовы были своих рвать в клочья, чтобы только возвыситься в глазах чужих, может быть, дорасти до фаворита из числа преданных слуг. Этих Артеменко не то чтобы ненавидел, он их презирал. Его выводил из себя их показной лоск, деланый патриотизм, агрессивная бравада и декорации, ради которых они, собственно, и жили. Их он поместил в конце списка, причем каждого человека из списка снабдил детальными характеристиками и описанием их связей, контактов, акцентуаций, особенностей характера. Тех, кого он считал патологическими негодяями, Артеменко описал особенно сочно в надежде, что никто из них после таких рекомендаций не попадет во власть. Он не пропускал никого, зная и понимая, что услужливые, увлеченные клевреты конкурирующих ведомств ни за что не пропустят при составлении своих списков всех этих сомнительных, вызывающих рвотный рефлекс типов. Потому, готовя тщательно отшлифованные документы, Артеменко делал основательные приписки и иногда добавлял обширные данные по коррупционной или противоправной деятельности той или иной личности. Тем, кто вызывал в нем особенное недоверие, он приписывал, опираясь на факты, продажность, неблагонадежность и непредсказуемость. Это должно было, по рассуждению Алексея Сергеевича, дать хорошую пищу тем людям в России, которые намеревались контролировать кадровые назначения в новой украинской власти, что будет формироваться после выборов. От Мишина он получил множество фонтанирующих деталей, порой искренне удивляясь и не находя ответа на вопрос, отчего этот противоречивый человек пошел с ним на такой близкий контакт.

Глава пятая

(Киев, сентябрь 2009 года)

1

За последние полгода Алексей Сергеевич Артеменко повидал всякую, очень разную Украину, воспринимая всю страну как гигантскую сцену импровизированного театра. Неотвратимым, пугающим далеким грохотом, точно выдуманная фантастом история о пришельцах с других планет, надвигалась президентская предвыборная кампания, и с нею столь же непреложное нагромождение новых решений, обязательных перемен и ритуально-скверной политической бравады. Полковник ГРУ испытывал странные ощущения, переросшие с некоторых пор в неприятную, тупую, болезненную тяжесть в голове. Они достаточно много сделали в этой стране, многого добились. Артеменко сравнивал их результаты с результатами пятидневной войны в Грузии и признавал: информационно-диверсионная война дала России много больше военного похода на Грузию. Там нажили врагов на долгие годы, да еще показали миру грязное исподнее – свою ставшую за много столетий традиционной неготовность создать неразрывную схему военного управления. Тут слепили сторонников, устранив недругов, а Западу показали смачный первостатейный кулак. Там, в Грузии, вышла халтура, тут, в Украине, как и желал генерал Лимаревский, филигранная работа. Там привили чувство ненависти, тут почти заставили полюбить. Но, хотя он боялся себе в этом признаваться, это давно уже была и его страна. Вместе с очередными, все более жесткими молниями распоряжений из Кремля у него нарастала волна мутной, неконтролируемой тревожности в смятенной, измотанной душе. Накачивание мозгов уже давно приобрело размах, видимый даже невооруженному глазу. По Украине началось безудержное штурмовое шествие мрачных апологетов новой империи. И сам Артеменко порой ощущал себя одним из таких грузных мастодонтов, оснащенным хулительным набором частушек, шагающим по стране в год крупнейших перемен. Год 2009-й. Сколько же перемен уже было! И сколько еще будет! И вызваны они – он это чувствовал интуитивно – банальным отсутствием четкого стержня, направления движения этой страны, общей для всех. А может быть, еще проще: отсутствием в самой сердцевине государства воли и харизмы, пусть даже злой, лишь бы сосредоточенной…