Истоки - Ярослав Кратохвил

— Мы пришли от имени здешних чехов, пленных чешских офицеров и солдат, как представители славянского чешского народа, который все еще дожидается освобождения из австрийской тюрьмы народов, чтобы в этот исторический час сказать вам о своем сочувствии. Мы пришли поздравить русский народ. С искренней радостью приветствуем мы спасение государственного порядка. Мы верим, что роковой развал великой славянской империи, который еще недавно ставил под угрозу лучшие надежды славянства, никогда больше не произойдет. Признаемся, мы испытывали опасение за Россию и порой даже начинали терять веру в нее. И мы вздохнули с облегчением, когда прочли, что восстание прошло спокойно, удачно и достойно. В час величайшей опасности русский народ сумел собраться с духом и тем доказал свою жизнеспособность. Русский народ показал, что желает твердой власти и стремится к победе. И он проложил уже путь к этой победе дисциплинированностью своей удивительной революции. Это поставило его во главу всех цивилизованных наций. Лучшие люди, возглавившие движение как в столице, так и здесь, на наших глазах доказали, что они способны сплотить вокруг себя весь русский народ, начиная сверху и кончая низами. Мы счастливы, что в этот момент вы преодолели проклятье разобщенности, свойственное славянам, и что ныне в ряды борцов за благо великой России дружно становятся все ее сыновья, от великого князя и до рабочего. Ваша победа будет и нашей победой. Чехи и словаки, находящиеся в России, всегда — даже при старом правительстве — предлагали свою долю участия как в работе, так и в жертвах, которые нужны России и славянству, — вплоть до вооруженной борьбы на фронте. Пленные чехи всегда хотели для себя свободы, которая позволила бы им заняться полезным трудом, вместо того, чтобы предаваться бесполезному безделью в лагерях военнопленных. Ныне же мы тем более отдаем себя, все свои силы и способности, в распоряжение русского народа, и вас, представителей его воли, просим удовлетворить нашу просьбу. Мы верим, что новое правительство осуществит наши надежды на создание чехословацкой армии и позволит нам вместе с русскими войсками сокрушить на веки веков жесточайшего врага всего славянства. В знак нашей преданности и в память о великих днях, которые мы переживаем вместе с вами, примите, многоуважаемые господа, наш адрес.

Всю эту тщательно выученную речь Петраша Мартьянов выслушал в неподвижности, изображая глубокое внимание. Приветливо светились глаза Зуевского. Учитель Галецкий на левом конце стола смотрел как бы с подозрительностью — то куда-то в пространство, то — искоса на оратора. Русский поручик на противоположном конце почему-то все время смущался. А Шилов, последний в ряду, все переводил свои ласково-внимательные глаза с одного церемонного лица на другое и с нежностью смотрел на губы Петраша. Когда Петраш кончил говорить и протянул председателю исполнительного комитета через стол свой адрес, Шилов вскочил, чтоб помочь ему, и вместе с адресом перенес на Мартьянова всю свою ласковую внимательность.

Мартьянов взял свернутый адрес и ответил:

— Исполнительный комитет, как временный страж революционного порядка и представитель местной власти, благодарит вас.

Потом он развернул бумагу и передал ее Зуевскому. Пока адрес ходил вдоль стола, короткую речь от партии социалистов-революционеров произнес Зуевский. Он явно был утомлен, говорил вяло, и слушали его рассеянно.

После него от русской интеллигенции взял слово директор гимназии Дергачев, и только его выступление удивило, воодушевило и по-настоящему захватило чешскую депутацию.

— Тысячи чехов, — говорил Дергачев, обращаясь к членам исполнительного комитета, — уже борются в рядах русской армии, тысячи их работают на заводах, изготовляющих вооружение для русской армии. А чешская разведывательная служба покрыла себя неувядаемой славой.

Потом он довольно обстоятельно говорил о чешской истории, о святом Вацлаве и Яне Гусе и в конце, обратившись к депутации, заявил:

— Дорогие наши гости, славянские братья. Свободный и сильный народ русский, познавший свободу, но может понести поражения. Он завершит свою победу и внутри страны, и на фронтах. Свободная же Россия освободит и порабощенных ныне, обретающихся во тьме, славян!

Депутаты, слушая такие слова, только покашливали да сморкались от волнения.

Русский поручик, вызванный председателем сказать несколько слов от армии, густо покраснел. Он коротко поблагодарил чехов за сочувствие и довольно бессвязно выразил непоколебимую веру в то, что борьба за свободу будет доведена до победного конца.

Мартьянов слушал все это, удобно расположившись в кресле, и, когда последний оратор замолк, сказал:

— Просим дорогих гостей занять место за столом… Шилов, будьте добры…

Шилов, не дожидаясь напоминаний, уже нес к столу три стула. Он поставил их напротив Мартьянова и Зуевского, а потом осторожно, стараясь не разлить, стал носить из соседней комнаты и ставить на зеленый стол стаканы с бледным чаем. Своим добродушием и приветливостью он наконец-то разбил чопорное молчание.

— Немножко чайку с сахарком, — приговаривал он, сияя гостеприимством и радостью. — Вы уж извините нас… за простоту.

Мартьянов первый после гостей принял из рук Шилова чай и при этом представил его:

— А это — наш рабочий представитель. Шилов Иван Иванович.

Последний стакан Шилов поставил себе, внимательно прислушиваясь к Петрашу, который в ярких красках излагал чешский вопрос. Шилов слушал все: про виселицы и тюрьмы, про Гавличка-Боровского, про то, как похищали чешских детей, душили чешские школы и, конечно, про героическое сопротивление чешского народа, который не на жизнь, а на смерть борется против железного немецкого кулака.

Выслушав, он с сердечной добротой утешил сиявшего Фишера:

— Ну, ничего! Теперь уж всему конец. Вот пойдет теперь наша армия, теперь-то ей есть за что воевать…

Мартьянов скучал, с трудом превозмогая сон. Те, кто сидел дальше от Петраша, заговорили между собой. Томан, опасаясь, что беседа скоро закончится, напомнил Петрашу о той просьбе, которую им не удалось изложить полковнику Гельбергу и которую они уговорились высказать здесь исполнительному комитету.

— Нам хотелось бы, — обратился он сам к Мартьянову и Зуевскому, не дожидаясь Петраша, — просить исполнительный комитет дать нам возможность проводить революционную работу среди пленных солдат.

Зуевский, да и все, обрадовавшись, что кто-то наконец перебил Петраша, отнеслись к просьбе Томана со всем великодушием.

— Конечно, конечно! — закричали они наперебой. — Работайте, работайте!

Мартьянов, воспользовавшись этим, поборол-таки свою сонливость и встал. Явно ведя к концу, он громко обратился к русскому поручику:

— Господин поручик вам все это устроит, правда?

Все с облегчением встали и сердечно распрощались с депутацией.

* * *

Радость распирала трех друзей, когда они вышли на темную улицу. Конвойный плелся за ними, а впереди них ласковым щенком скакала радость.

Петраш, смотревший прямо перед собой, изо всех сил старался, чтобы слова его звучали с привычным самоуверенным безразличием; уже несколько раз с деланной небрежностью повторял он одно и то же.

— Даже не знаю, как я говорил…

Однако Фишер так и не понял, что Петраш напрашивается на комплимент. В голосе его звучал все тот же привычный для него восторг, правда, сегодня особенно неуемный и пылкий.

— Русакам надо все излагать значительно!

92

На утро следующего дня по приказу лагерного начальства были созваны все пленные сербы, хорваты и словенцы, а на два часа пополудни — все пленные чешские офицеры. Второй приказ поднял на ноги весь лагерь.

— Мы ведь вступаем в чешскую армию! — напомнил Фишер, невольно объединяя себя с кадетами.

Кадет Горак вышел на середину комнаты и воинственно заявил:

— Господа, надо сейчас же решить раз и навсегда: вступаем сразу, все и солидарно! Хотя бы и в русскую армию!

— Пора бы начать действовать этим щелкоперам в Киеве, вот что главное! — кричали другие.

Сейчас все они возмущались бездарным чешским руководством в Киеве, их нетерпение и негодование были вполне искренними и взрывались с особенной силой.

— Братья! — воскликнул Фишер, подняв над головой короткую мускулистую руку. — Солидарно! Всей организацией! Милюков — нам порука!

Слезака всегда беспокоила восторженность Фишера. Слезак отворачивался или уходил с глухой ненавистью и страхом.

На широкой дороге перед бараками, как и обычно царили веселье и беспечность. Капитан Гасек прогуливался, окруженный почтительной группкой ближайших друзей, разговаривая с ними с грубоватым дружелюбием.