Иные песни - Яцек Дукай

— Ба! Именно люди становятся леонидасами и царями, Антон.

— Знаю, эстлос. Но человек довольно быстро учится различать: кто будет царем, а кто — нет. Только маленькие дети путают доулосов и аристократов.

— Ну, ну, ты поосторожней, сам заговорил как софистес, — засмеялся пан Бербелек.

Антон отставил рюмку.

— Это все пажубовка… Ведь ее гонят в Сколиодои, правда? Выкручивает мысли и язык.

— Не будем преувеличивать, не в Сколиодои… Хотя, по сути дела, все спиртные напитки, это плоды Искривления, катализаторы межчеловеческих какоморфий…

Пан Бербелек поднялся, огляделся по крыше, перескочил над разложенными книгами. Глянул на Антона.

— Собери все это и снеси вниз.

— Эстлос.

— А когда у тебя уже будут эти твои дети и внуи, — усмехнулся пан Бербелек, — не забудь им рассказать и об этом: когда я пил ночью водочку с Кратистоубийцей на крыше, над Воденбургом…

— Со временем они научатся отличать сказки от действительности, — ответил на это антон, не глядя на пана Бербелека.

— Таак…

Форма уже была сломана, момент прошел, уже нельзя продолжать беседу в том же тоне.

Пан Бербелек спустился на второй этаж бакхауза. Подвешенные на голых стенах масляные лампы горели на четверть фитиля. Из полумрака он перешел в темноту, где захлопнул за собой двери угловой передней комнаты, той самой, которую предназначил для своего кабинета. Здесь окна были уже закрыты. Он позвал доулосов.

Иероним сбросил плащ и камзол, из оставленной на подоконнике миски выбрал холодное яблоко, откусил; рукавом шелковой сорочки оттер подбородок. Доулосы крутились за его спиной. Он глядел на огни порта, на обозначенные сигнальными огнями корабли, стоящие на якоре в заливе, на Луну, отражавшуюся в темных волнах Постепенно в комнате делалось светлее, и ночную картину заслонило его, пана Бербелека, отражение в стекле. Кратистоубийца ест яблоко.

Он уселся за секретером. Вынул из ящика новый, чистый лист шикарного пергамента. Обмакнул перо в чернилах.

ЗАВЕЩАНИЕ ИЕРОНИМА БЕРБЕЛЕКА, ЕГО РУКОЙ ЗАПИСАННОЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ОКТОБРИСА ТЫСЯЧА СТО ДЕВЯНОСТО ВОСЬМОГО ГОДА ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ РИМА.

Нет смысла драматизировать, — подумал он, присматриваясь к тому, как на кончике пера собирается черная капля, — но раз уж принял решение, не могу закрыть глаза на его последствия. Ведь правдой остается то, что, если даже мне повезет, даже если я убью кратистоса адинатосов и выживу после того — то, наверняка, не выживет пан Бербелек. Как далеко удалось нам войти вглубь Африканской Сколиодои? Леонидасы и цари, да и кратистоубийцы тоже, должны отличать сказки от действительности.

А если бы что-то и сохранилось — не пан Бербелек — осколок, отражение, тень — тогда уже, как Антон, поищет мелкого покоя и маленького счастья, медлительных мечтаний и мягких, деликатных чувств — словно снежинка, охлаждающая распаленную кожу — снежинка, Лилеи, кажется, так ее звали — прикосновение и любовь Ангелины, это он будет в состоянии выдержать — он, кто угодно. Если вообще хоть что-то останется.

Черная капля падает на пергамент.

Все будет хорошо. Но если бы что-то случилось, так распорядился эстлос Иероним Бербелек-из-Острога, называемый Кратистоубийцей:

Исполнителем завещания во всех отношениях должен стать эстлос Кристофф Ньюте. Что касается моих земных и лунных владений, денег, драгоценностей, движимого и недвижимого имущества, а так же паев в торговых предприятиях: моей единственной дочери, эстле Алитее Моншебе в девичестве Латек, поскольку она не унаследует ничего более…

Ψ

КАК ЧЕРНОКНИЖНИК

В тот день, когда она прибыла в Воденбург, на город пал первый снег, и улицы были полны холодной грязи; животные и повозки обляпывали пешеходов плотной мазью. Женщина, представившаяся на Третьем Постоялом Дворе Скелли эстле Юно ной фон Ферстек, прибыла одетой уже по-зимнему: кожаные шаль вары, нордлинговая куртка, соболиная шуба с обширным капюшоном. Женщина приказала внести весь багаж в свои комнаты, но сама туда и не заглянула. Наняла дрожки и приказала отвезти ее к дому Кратистоубийцы. Платила британскими денарами. В повозке, сбросив капюшон (волосы у нее были белее снега), нервно курила никотину.

Она удивилась, когда возница свернул к порту, но молчала. Остановились на старой каменной террасе над перегрузочной площадкой, в тени массивного бакхауза. Женщина вынула из рукава письмо, замкнутое гербовой сургучной печатью, и приказала вознице доставить его Кратистоубийце. Понятное дело, тот не был в состоянии выполнить ее указания, но передал документ одному из хоррорных, которые открыли в ответ на стук в высокие ворота бакхауза. Женщина осталась в дорожке; не говоря ни слова, она курила.

Закончила одну никотину, начала следующую, затем — еще одну, и еще; вновь повалил снег, пришлось доплатить вознице, сидевшему на козлах, завернувшись в заплатанный капот. Женщина снова надела капюшон, теперь двигались только ее руки в перчатках из оленьей кожи. По берегу гонялись друг за другом дети, бросаясь снежками и выкрикивая вульгарные стишата о Кратистоубийце, Чернокнижнике и Лунной Ведьме. Пробило полдень, с воденбургских минаретов разнесся азан, призыв к молитве для почитателей Мухаммада. Женщина ждала.

Только после седьмой выкуренной ею никотианы в боковых дверях бакхауза появился пожилой слуга воденбургской морфы. Хоррорный с жарлачом в руках пропустил его и встал на пороге. Старик подошел к дорожке.

— Эстлос просит.

Выбросив окурок в снег, женщина пошла за слугой, отправив повозку коротким жестом руки в перчатке.

Они вошли в бакхауз. Старик сразу же провел ее на лестницу. Склады зияли пустотой, в одном только боковом помещении заметила нескольких хоррорных без оружия, те оглянулись на нее, когда проходила мимо.

На втором этаже было немного теплее; она отбросила капюшон, расшнуровала шубу. Здесь стоял запах каких-то африканских благовоний. В главном коридоре высились кучи упаковок, ящиков, сундуков. Доулосы развешивали по стенам московские гобелены.

Старик постучал и вошел в дверь в конце коридора; перед этой дверью тоже стоял хоррорный. Какое-то время они молча приглядывались дуг к другу: солдат лака демонской морфы и беловолосая эстле. На графитовом нагруднике у солдата был выгравирован Ахилл, готовящийся метнуть копье.

Слуга открыл дверь.

— Проходи, эстле.

Та вошла.

Кратистоубийца стоял за покрытым бумагами столом, обернувшись к открытому на снег, порт и море окну и перелистывал толстую книгу, которую держал в левой руке.

На момент он поднял взгляд.

— Порте.

Старик поклонился и вышел, осторожно закрывая за собой дверь.

Женщина сняла шубу, бросила ее на софу, стащила перчатки, бросила их сверху на мех. Оглядевшись по комнате, пожала плечами и присела тут же. Закинула ногу на ногу, сцепила пальцы на колене.

— Что читаешь?

— Древний астрологический бред, — буркнул Бербелек в ответ. — Чего только люди не выдумают… Аристарх Самосский, Селевкос, даже Пифагор — утверждали, будто бы все планеты вращаются вокруг Солнца — можешь себе представить? — в том числе и Земля. Хотя, кое-какие вещи могут и пригодиться. Надо проверить трактат Архимеда «О подсчете песка», там он вычислял диаметр сферы постоянных звезд, но, похоже, ошибся на несколько порядков. В свою очередь, теория эпициклов Аполлония из Перга отчасти оказалась правильной, точно так же, как карты течений этхера Алквивиада из Геруи, так что…

— Где вы его похоронили?

— В Африке. В саванне, над Черепашьей Рекой. У меня есть карта, если…

— Чтоб ты вечно гнил в Шеоле.

— Зачем ты приехала?

— Сам знаешь.

Второй раз Бербелек поднял глаза от книги.

— До сих пор преследуют? Ладно, рекомендую тебя Неургу, возьмет тебя под свое крылышко, во дворец.

— Я была уверена, что благородный Кратистоубийца защитит меня, — процедила женщина.

— Ну да, у тебя талант использовать людей для собственных целей, отрицать не стану. И что ты там натворила?

— Все клевета.

— Мммм.

— Именно ты должен поверить мне, великий стратегос. Сколько человек ты уничтожил подобным образом своими секретными планами? Некоторые жертвы наверняка и сами поверили в свою вину. Но не я.

— Ясное дело. Ты — никогда.

Резким движением головы та отбросила волосы за спину.

— О, я виновата, конечно же — виновата. Что вообще отослала детей к тебе.

— Скажи это Алитее.

— Не бойся, я напишу ей; первое же, что сделаю.

— Почему же ты не поехала прямо в Александрию? Ипатия защитила бы тебя так же хорошо, если не лучше. А, ну да… ты же не уверена, не выкинет ли она тебя сразу же за городские ворота! Так что, вначале письмо. В письмах ты всегда была наиболее убедительной.