О положении в биологической науке - Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук

И.А. Рапопорт. Она является лучшей теорией, чем ваша. Обскуранты!

Н.В. Турбин. Тов. Рапопорт, желая упрекнуть мичуринцев, сказал, что нужно растить правдивые кадры, которые открыто смотрят на факты и не лгут ни себе, ни другим. Но те средства, к которым прибегает тов. Рапопорт для защиты генной теории, – замалчивание и боязнь фактов, извращенное изложение хорошо известных фактов, оскорбительные реплики и истерические выкрики – все это говорит о том, что сам тов. Рапопорт не принадлежит к правдивым кадрам.

Заканчивая свое выступление, я целиком присоединяюсь, и как исследователь и как преподаватель высшей школы, к мнению товарищей, считающих недопустимым существующее положение с преподаванием и разработкой генетики, при котором наблюдается засилие сторонников моргано-менделевской генетики в наших вузах, в научно-исследовательских учреждениях и в редакциях периодических и непериодических изданий.

Надо коренным образом изменить это существующее положение. Необходимо пересмотреть тематику генетических исследований, выполняемых биологами и научными институтами, и очистить эти институты от засилья фанатических приверженцев морганизма-менделизма, лиц, которые, прикрываясь своими высокими учеными званиями, подчас занимаются, по существу, переливанием из пустого в порожнее.

Необходимо работу кафедр селекции и дарвинизма в наших вузах перестроить на новых началах, повернуть их внимание от разработки разного рода лженаучных проблем, выдвинутых на основе менделизма-морганизма, к актуальным проблемам прогрессивной мичуринской генетики, укрепив эти кафедры научными кадрами, доказавшими не на словах, а на деле свою способность творчески разрабатывать проблемы мичуринской генетики и дарвинизма. Эти кадры у нас имеются, но они, как правило, не имеют доступа к вузовским кафедрам, а там, где они получили этот доступ, часто делается все, чтобы от них освободиться.

Пора положить конец безудержной пропаганде в широких кругах биологов и агробиологов реакционного морганизма; надо создать условия, необходимые для развития и пропаганды мичуринской генетики и советского творческого дарвинизма. Этого требует наша советская жизнь, столь суровая и беспощадная к худосочным порождениям мертвородящей метафизической мысли и столь же благодатная для неодолимой силы роста и практического применения научно-творческой мысли. (Продолжительные аплодисменты.)

Академик П.П. Лобанов. Объявляю перерыв до 11 часок утра 6 августа.

(Заседание закрывается.)

ЗАСЕДАНИЕ ДЕВЯТОЕ (Дневное заседание 6 августа 1948 г.)

РЕЧЬ И.И. ШМАЛЬГАУЗЕНА

Академик П.П. Лобанов. Разрешите продолжить работу сессии. Слово имеет академик И.И. Шмальгаузен.

Академик И.И. Шмальгаузен. Я должен прежде всего извиниться, что до сих пор не мог принять участия в сессии по состоянию здоровья. Мне, собственно, и сейчас нельзя принимать участие и выступать. Но дело в том, что мне было уделено столь значительное внимание, что мое молчание было бы, вероятно, превратно истолковано. Поэтому я не могу не дать некоторые объяснения по поводу тех обвинений, которые против меня выдвигались.

Первое и вместе с тем основное обвинение – это обвинение в автогенезе. Причем здесь указывалось, что я в этом отношении якобы не являюсь продолжателем линии моего учителя академика Северцова. Северцов был, очевидно, иного мнения, так как из многочисленных учеников он избрал меня своим преемником. Очевидно, он считал, что именно я являюсь наиболее последовательным его продолжателем.

В действительности я все время пытался стоять на позициях материалистического объяснения эволюции, и с идеализмом, каких бы то ни было вариаций, я последовательно боролся. Меня здесь пытались причислить к лагерю генетиков и притом формальных генетиков. Для тех, кто не в курсе дела, я должен сказать, что я вообще не генетик, а морфолог, эмбриолог, филогенетик. Самое большее, что у меня некоторое отношение может иметь к генетике, – это работа по феногенетике расовых признаков у кур. Никакого иного отношения мои работы к генетике не имели и не имеют, тем более мои работы не имеют отношения к формальной генетике.

Я старался быть последовательным материалистом, и мне кажется, что это выражено достаточно ясно во всех моих работах. Именно с этих позиций я критиковал все те идеалистические взгляды, которые мне здесь приписывались. В «Проблемах дарвинизма» на страницах с 194 по 208 вы найдете и критику вейсманизма, и Де-Фриза, и формальной генетики, и взглядов Лотси, и теории преадаптации. Многие из этих теорий, например теория преадаптапии, в Советском Союзе впервые были подвергнуты такой основательной критике именно мною.

На чем же покоятся обвинения в автогенезе и, следовательно, идеализме?

Очевидно, это касается вопроса об источниках изменчивости.

Вот что я говорю об источниках изменчивости:

«Дарвин полагал, что источником неопределенных наследственных изменений являются факторы внешней среды. Хотя генетики стояли обычно на позициях автогенеза, факты, добытые ими самими, противоречат этим представлениям.

Попытки вызвать образование мутаций действием внешних агентов долгое время оставались безуспешными. Однако, после введения достаточно надежных методов для учета новых мутаций, американцу Меллеру, а затем и другим исследователям, удалось получить таковые, сначала путем действия рентгеновских лучей, а потом и применением других агентов – ультрафиолетовых лучей, повышенной температуры, химических веществ. В результате таких воздействий получались как хромосомные перестройки различного порядка, так и генные мутации. Однако всегда результат был таким же «неопределенным», как и в природе. В экспериментальных условиях обычно повторялись те же мутации, которые возникали и спонтанно в лабораторных (или полевых) культурах. Это давало генетикам возможность толковать результаты опытов как «ускорение» естественного процесса мутирования. Однако, учитывая сложность строения и функций организма и историческую обоснованность его реакций, мы должны согласиться с Дарвином, что специфика изменения всегда определяется е гораздо большей степени индивидуальными особенностями самого организма, его конституцией, чем характером внешнего воздействия. Поэтому, нас не должно удивлять, что при применении определенных факторов получаются разные мутации и действием различных агентов получаются в общем те же мутации, какие встречаются и в природе.

Это не значит, что получение определенных мутаций совершенно невозможно. Нужно думать, что в конце концов удастся получить специфические наследственные изменения действием определенных факторов на точно известной стадии развития данного организма (генотипа) при определенном его физиологическом состоянии. Что и физиологическое состояние организма не безразлично, показывают установленные факты значительного повышения числа мутаций при старении семян…».

Далее я говорю, что «Не подлежит сомнению, что получение других более тонких определенных наследственных изменений также возможно. Эти вопросы стоят сейчас на опереди. Теоретически мы допускаем также возможность параллельного изменения соматических и половых клеток на тех стадиях, когда они еще не обладают специфической диференцировкой, – именно в точках роста у растений» («Проблемы дарвинизма.» стр. 220-221). Из этого совершенно ясно, что я считаю, что источник изменчивости лежит во внешней среде, но разумеется эта изменчивость, конечно, во взаимоотношении организма и среды, причем специфика изменений определяется больше организмом, чем средой, ввиду сложности строения организма.

Мне ставят в вину, что я подчеркиваю неопределенность изменчивости организма, но я говорю о неопределенности только новых изменений, а не вообще о неопределенности реакций.

В процессе эволюции, под творческим влиянием естественного отбора, они преобразовываются в адаптивные изменения. Между прочим, мне было брошено обвинение, что я искажаю Дарвина, давая другое определение неопределенной изменчивости. Прочту мое определение:

«Неопределенная изменчивость означает по Дарвину изменения, лишь косвенно связанные с изменениями внешней среды. Он предполагает существование реакций, осуществляемых через половую систему. Но это реакции не прямые и, ввиду их сложности, пока не воспроизводимые по произволу. Каждая особь реагирует по-своему. Специфика реакции определяется главным образом индивидуальными свойствами данной особи. Эти изменения, как правило, наследственны. Ясно, что это в основном те изменения, которые мы теперь называем мутациями. Однако частично сюда входили и их комбинации и связанные с ними неприспособительные модификации. В природном материале мы практически всегда имеем дело с неопределенными индивидуальными различиями».