Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский

терять бодрости и надежды. Вопреки всему хочу жить и жить!

Я хорошо окреп и радовался своему здоровью. Я сейчас вполне полноценный мужчина, что называется, крепко стою на своих ногах, хорошо выгляжу, и ты была бы довольна моим внешним видом. Наружных следов моего 8-ми летнего тяжелого существования на мне не заметишь, несмотря ни на что я очень хорошо сохранился, и мне никто больше 32—34-х лет не дает.

Так что ты, моя дорогая, получишь обратно 100 %-ного мужа, если, конечно, ничего в дальнейшем со мною не случится, если останусь жив и здоров, в чем я хочу быть уверенным.

Получала ли ты отпуск на декабрь. Боюсь, что ты выехала ко мне, а сейчас очень тяжело ехать, да я еще в заключении. Если до весны меня не выпустят, то в апреле м-це приедешь ко мне на свидание. Нам необходимо увидеться, я очень истосковался.

Не обижайся на то, что я долго не писал и не отвечал на твои письма. Я не мог писать, я не знал, что писать. Я ждал сегодняшнего дня с таким трепетом, с ужасной тревогой в сердце. У меня не было полной уверенности в освобождении, но я так надеялся.

Но, когда я собирался писать, то не знал и не мог ничего писать. Сегодня судьба определилась: нужно еще какое-то время претерпевать, разлука наша продлена. Только не отчаивайся, моя дорогая, не все потеряно, мы еще будем жить с тобой хорошо и радостно.

Очень благодарен тебе за перевод денег. Я получил извещение о поступлении 2-х переводов по 1000 рубл. от тебя и 500 рубл. от сестер. Теперь я сумею получать по 50—100 рублей в месяц, что будет для меня серьезной поддержкой. Полагаю, что и ко дню освобождения останется достаточно денег.

Хочу, Ликин, договориться с тобой о том, чтобы установить нам с тобою настоящую связь, чтобы ты писала мне не раз в 2–3 месяца, а часто и того реже, а каждую неделю, каждые 10 дней. И я, по мере моих возможностей, тоже буду писать часто, отвечать тебе на все письма.

Сейчас я особенно нуждаюсь в моральной поддержке, да и ты тоже — окажем же ее друг другу.

Сыну скажи, что мой приезд задержался, так как меня не отпускают с работы, я еще здесь нужен. Не огорчайся сама и не огорчай его, — все будет еще хорошо.

Пиши мне о своем здоровьи, о работе, о жизни, — мне хочется знать все подробности. Как идет учеба Марика, его успехи, поведение, здоровье? Напиши мне, как Марик сам относится к занятиям, проявляет ли он сам достаточно интереса к своим занятиям, урокам, как все ему дается, не перегружен ли он слишком?

Как здоровье мамы А.Д.? Как ее ноги? Белье и рубашку серую, что ты послала мне, я получил, — спасибо тебе за них.

Не горюй, Лидука, и я постараюсь тоже победней себя держать, «не опускать нос на квинту».

Горячо тебя обнимаю и целую.

Твой Сема.

Пришли свежие фотографии.

Привет маме, Самуилу с семьей, всем родным!

…Теперь хочется на минутку прервать нить переписки, потому что драма в этом месте достигает кульминации: влюбленные, чью любовь разорвала история, сейчас встретятся, и им сделается на миг до головокружения хорошо. Им полегчает. Нет, это еще не возвращение к счастью, а только кратковременный подход к нему, приближение к невозможному, к тому, что совсем недавно казалось невозможным.

«По новой влюбился» — точные слова. Волны желания прикатили из-за горизонта и омыли тела влюбленных, разлука на миг отступила. Это была маленькая победа людей над сталинщиной.

Всего 10 писем и записок…

Их лиризм высок, чего стоит только мамин крик души: «Сема, я тебя вижу» — из окна во двор, где под конвоем находились заключенные. Качалова, Кикиловы, «паршивый Грук», Саша Антонов — люди добрые и злые, участники «сцены свидания», — вы ведыоже сметены беспощадным временем, но на этих страничках ваш след. Эти записки и письма — рядовой документ житейской правды. Семен и Лидия, папа и мама мои дотронулись друг до друга, как Ромео и Джульетта после проклятой разлуки. Теперь им осталось самое трудное — донести свои чувства до конца гулаговского заключения отца, чтобы выйти к новой жизни после войны, к новому строительству семьи, где главным скрепляющим существом суждено быть мне, маленькому сыну моих родителей.

Ликин, дорогая моя!

Я жив и вполне здоров, скоро ты убедишься в этом своими глазами. Свидание должны разрешить, возможно оно состоится сегодня. А потом будем хлопотать еще о свиданиях.

Это — мой хороший товарищ, он поможет и научит как сделать.

Я работаю в зоне оцепления, заведую производством газочурки. Сегодня мы должны, выйти на работу.

Я разговаривал с Качаловой — Нач. Культ. воспит. части, она обещала устроить тебя здесь с жильем, обратись к ней, она симпатичный человек.

Напиши мне записку, как твое здоровье, как наш Марик? С волнением ожидаю нашей встречи, возьми себя в руки, не волнуйся, будь спокойной.

Сема.

Как я и ожидал, меня не выпустили в зону оцепления. Но мне передали, что ты меня видела. Я почти такой же, как прежде, правда?

Сегодня вечером должны быть оформлены разрешения на наше свидание. Состоится оно завтра, наберемся терпения.

Мне передали, что ты собираешься сегодня вечером поехать за вещами в Решеты. Не надо сегодня этого делать, лучше отдохни, а поедешь завтра или послезавтра.

Ты устроилась у Кикиловых? Как тебе у них? Дочка ихняя — зав. столовой вольно-наемных, а я снабжаю ее дровами.

Как ты устроилась с питанием? Напиши мне все подробно, и главное, не волнуйся.

Итак, до завтра.

Крепко и горячо целую тебя,

твой Сема.

Ликин, милая! Последние минуты сегодняшней встречи опоганены мерзким и мелким человечком. Надо стоять выше этого, не плачь, не отчаивайся. От него абсолютно ничего не зависит, ничего серьезного он не может сделать, кроме мелкой пакости. Ни о каком изоляторе или ущербе для меня не может быть и речи, как бы он ни хорохорился перед тобой. Так что плюнь на это происшествие и не теряй чувства юмора. В таких случаях правильней и здоровей смеяться, чем плакать. А когда меня освободят, то я обязательно рассчитаюсь с ним, по меньшей мере, набью ему морду.