Лучшее юмористическое фэнтези. Антология - Нил Гейман

Путешествие было мучительным, не говоря уже о неловких ситуациях, в которые я постоянно попадал. После операции я должен был носить громоздкое приспособление — нечто среднее между лубком и бандажом, — которое невозможно было спрятать даже под непромокаемым плащом огромного размера. Мне тяжело вспоминать бесчисленные унижения, которые я пережил во время остановок для отдыха и отправления естественных потребностей. Вам будет проще понять меня, сэр, если вы представите, что, невзирая на мое болезненное состояние, мы преодолели расстояние от Ричмонда до Большого Каньона по бездорожью, на тряском грузовике времен Второй мировой.

Обширные внутренние районы Австралии известны как дикие, необжитые земли. Но трудно вообразить более заброшенное и пустынное место, чем северная территория, куда я направлялся. Австралийцы называют этот край «Никогда-Никогда».[202] Северная территория занимает площадь, приблизительно равную площади Аляски, но людей там живет столько же, сколько в моем родном городе Дрире, штат Виргиния. Племенные земли анула расположены на севере, в районе плато Баркли, между бушем и тропическими болотами, тянущимися вдоль залива Карпентария, то есть, страшно сказать, в 2500 милях от Сиднея, откуда началось мое путешествие.

Последним населенным пунктом на нашем пути стал город Клонкарри (там живет 1955 человек). Для сравнения: численность населения в следующем городе, который назывался Доббин, стремилась к нулю. А в Брюнетт Даунс — последней деревушке в этой глухомани, у которой было название, — численность населения измерялась в отрицательных величинах.

Именно там, как мы и договаривались, я распрощался со своими спутниками. Это было последнее место, где они могли найти попутную машину и вернуться к цивилизации. Шоферы показали мне, в каком направлении двигаться. Я сел за руль одного грузовика, поставив второй на стоянку в Брюнетт Дауне, и отправился[203] один навстречу неизвестности.

Мои водители предупредили, что по пути мне попадется экспериментальная аграрная станция, и посоветовали расспросить местных рабочих, которые наверняка знают, где в последний раз видели кочевое племя анула. Ближе к вечеру я наконец добрался до станции, однако не нашел там никого, кроме нескольких вялых кенгуру и пустынной крысы — сморщенного, заросшего щетиной человечка, который бросился мне навстречу с восторженными воплями:

— Ба! Гляди-ка! Вот так штука! Богом клянусь, я чертовски рад тебя видеть, приятель, в этой долбаной дыре!

(Дабы этот поток сквернословия не ужасал Вас, декан Дисмей, позвольте мне кое-что объяснить. Поначалу я краснел всякий раз, когда слышал богохульства и ругательства, которыми злоупотребляют все австралийцы, начиная с майора Мэшворма. Затем я осознал, что они используют эти обороты речи так же буднично и невинно, как знаки препинания. Не зная особенностей «страйна»,[204] то есть местного диалекта, я все время краснел не к месту, поскольку никак не мог угадать, когда мой собеседник действительно зол и какие из его слов относятся к категории нецензурной брани. Так что в дальнейшем я буду дословно воспроизводить наши диалоги, не комментируя и не смягчая выражений местных жителей.)

— Давай выгружай свою задницу, бездельник! Котелок уже на огне. Мы хлебнем чего покрепче и кутнем так, что небу станет жарко. Что скажешь?

— Как вы поживаете, сэр? — наконец промолвил я.

— Вот чума, да это янки! — удивленно воскликнул незнакомец.

— Сэр, я виргинец.[205]

— То есть ничего не смыслишь в бабах? Если ты приехал сюда, чтобы это поправить, то выбрал чертовски неудачное место. Здесь на три сотни миль не найдется ни одной красотки, если ты, конечно, не любитель «черного бархата».

Я потерял нить разговора и, чтобы сменить тему, назвал свое имя.

— Опля! Суровый брат-бушмен?[206] Я должен был догадаться, когда вы заявили, что ничего не смыслите в цыпочках. Тогда мне придется следить за своей кошмарной манерой выражаться.

Если он действительно следил за своей манерой выражаться, это было не слишком заметно. Он повторил несколько раз одну и ту же фразу, которая сначала показалась мне непристойной, и лишь потом я догадался, что он приглашает меня на кружку чаю (в его устах это звучало как «разделить с ним Бетти Ли»). Пока мы пили чай, заваренный в чайнике над костром, мой новый приятель поведал о себе. По крайней мере, именно это он намеревался сделать, однако из всего сказанного им я разобрал только, что его зовут Маккаби.

— Я брожу в этой глуши, ищу вольфрам. Но мой осел сбежал в буш вслед за лошадками, и я попал в чертовски трудное положение. С горя я поплелся на эту спериментальную станцию, думал, или смотритель тут появится, или фермер какой, кто угодно, хоть один из этих занюханных охотников на динго. Но вокруг ни души. Я уж совсем отчаялся, и тут встречаю вас.

— А чем вы здесь занимаетесь? — спросил я.

— Я же сказал, вольфрам ищу.

— В Австралии много неизвестных мне животных, — сконфуженно признал я. — Мне никогда не доводилось слышать о вольфраме. Это что, помесь барана с волком?[207]

Маккаби недоверчиво уставился на меня, потом пояснил:

— Вольфрам — это металл такой. Ну а я его ищу, то бишь веду разведочные работы.

— Раз уж речь зашла о животном мире Австралии, — заметил я, — вы не могли бы мне объяснить, как выглядит широкорот?

(Как вы помните, сэр, широкорот — это тотем племени анула, который Фрэзер упомянул в связи с церемонией вызывания дождя. Я проделал долгий путь, но так и не сумел узнать, что представляет собой эта птица.)

— Это не животина,[208] преподобный, — заметил Маккаби. — К счастью для вас. Потому что широкорот только что нагадил на ваш титфер.

— Куда?

— Я все время забываю, что вы новичок, — вздохнул мой собеседник. — Я имел в виду ваш головной убор. Широкорот справил свою нужду, как раз когда пролетал над вами.

Я снял шляпу и стер пятно пучком сухой травы.

— Широкорот, — педантично начал объяснять Маккаби, — это такая птица с круглой серебристой отметиной, которую можно видеть, когда она расправляет крылья.

— Спасибо, — сказал я и попытался растолковать ему, как прочитал историю об этой птичке и решил отправиться миссионером к аборигенам…

— К аборигенам! Лопни мои глаза! — не дослушав, вскричал Маккаби. — А я-то думал, что вы едете читать проповеди этим доходягам из Дарвина. Не иначе как весь мир принял христианство, если Бог вспомнил о здешних туземцах.

— Пока нет, — смиренно признал я. — Однако у австралийских аборигенов столько же прав узнать Слово Божье, как и у всех остальных народов в мире. Они должны понять, что их языческие боги — это демоны, искушающие людей и вводящие их в заблуждение.

— Да им даже в аду будет лучше, чем в этом пустынном краю, — возразил Маккаби. — Мало им горя без вашей религии?

— Вера — это нектар, который питает даже самые дальние ветви живого дерева, — ответил я, цитируя Уильяма Пенна.[209]

— Черт возьми, мне кажется, вы решили построить здесь целый собор, — заметил мой собеседник. — Кстати, что за барахло вы привезли с собой?

— Бусы, — сказал я. — Просто бусы.

— Бобы? — переспросил Маккаби, искоса взглянув на грузовик. — Вы, должно быть, очень любите фасолевый супчик.[210]

Прежде чем я смог исправить недоразумение, он обошел грузовик и распахнул обе створки кузова. Весь кузов снизу доверху был заполнен бусами, которые для удобства лежали россыпью. Как и следовало ожидать, Маккаби был тут же погребен под лавиной стеклянных шариков, а еще несколько тонн рассыпались по земле примерно на акр вокруг, растекаясь во все стороны блестящими ручейками. Некоторое время спустя куча позади грузовика зашевелилась, послышались ругательства и из груды бус показалась небритая физиономия любопытного австралийца.

— Только посмотрите, что вы наделали! — воскликнул я, охваченный справедливым негодованием.

— Честное слово, — тихо промолвил Маккаби. — Впервые в жизни не я обделался, поев бобов, а бобы уделали меня.

Он поднял одну бусину, попробовал ее на зуб и сказал:

— Это вызовет запор даже у казуара, преподобный. Затем мой новый знакомый пригляделся и нетвердой

походкой направился в мою сторону, вытряхивая бусы из складок одежды.

— Кто-то надул тебя, сынок, — доверительно сообщил он мне. — Это не бобы. Они сделаны из стекла.

Боюсь, я не сдержал своих эмоций:

— Я знаю! Я привез это для местных жителей! Маккаби посмотрел на меня без всякого выражения.

Затем он медленно повернулся и обвел взглядом сверкающий ковер из бус, который, казалось, простирался до горизонта. Его лицо по-прежнему ничего не выражало.