Анафем - Нил Стивенсон

Ороло с любопытством огляделся. Лицо у него было почти скучающее. Он шагнул в сторону, чтобы видеть гору через открытые ворота, и, думаю, оценил, сколько секунд у него в запасе. Потом поднял брошенную кем-то лопату и её ручкой провёл на мягкой земле дугу. Он повернулся раз, другой, третий, соединяя дуги в бесконечный, плавный изгиб аналеммы. На неё он и встал, ровно посередине, лицом к своей смерти.

Здания рушились ещё до того, как их касалась палящая туча — она гнала перед собой невидимую ударную волну. Несколько секунд фронт разрушений катился по конценту, затем достиг стены. Она выгнулась, треснула — несколько блоков отлетели, — но не упала, и лишь когда в неё ударила палящая туча, рассыпалась, как песчаный замок, когда его накроет волной.

— Нет! — снова закричал я. Ударная волна бросила Ороло на землю, как сноп колосьев. Нам миг его окутало дымом — жар двигался впереди палящей тучи, словно её предвестник. Воздухолёт тряхнуло. Туча вырвалась из ворот, прокатилась по развалинам стены и накрыла Ороло. Долю секунды он был цветком жёлтого пламени в реке света, затем слился с нею. Осталась лишь струйка дыма, вьющаяся над потоком огня.

ЧАСТЬ 9. Инбрас

Конвокс, большое собрание инаков из матиков и концентов по всему миру. Обычно проводится на тысячелетний аперт или после разорения, но может быть созван в исключительных обстоятельствах по просьбе мирских властей.«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

На леса и луга пролился млечный свет и застыл липким густым маревом. Это был день без утренней зари. Миллионогранная сетка трещин на иллюминаторе измельчала свет в диковинных цветов пыль. Я смотрел сквозь щиток костюма-аэростата. На сиденье рядом со мной стоял оранжевый саквояж: он дышал, вздымаясь как грудь, и убивал всё, что из меня выходило. Инаки и бонзы, созванные на конвокс со всего Арба, были слишком важны, чтобы подвергать их риску заражения инопланетными микробами, поэтому мне до дальнейших указаний предстояло жить в пузыре.

Я не мог взять в толк, зачем вообще везти меня в Тредегар, если есть риск. Никакой диалог между разумно мыслящими людьми не привёл бы их к заключению, что меня всё-таки надо туда доставить — но в костюме-аэростате. Однако, как сказал Ороло, конвокс — это политика. Решения там принимались компромиссные. И, как всегда, компромисс между разумными альтернативами оказался полной нелепостью.

Поэтому знаменитую скалу я увидел через несколько слоёв запотевшего, исцарапанного и потресканного полимера и многомильное марево: дым, пар или пыль, я определить не мог. Поэты, воспевавшие скалу, всегда видели её на рассвете или на закате великолепного дня и гадали, чем заняты тысячелетники в своих башнях. Поэты не знали или стеснялись упоминать, что гранитный массив пробит туннелями, в которых хранятся радиоактивные отходы, и что Три нерушимых устояли не благодаря мощи своих стен или отваге защитников, а благодаря соглашению между матическим миром и светской властью. Я попытался вообразить поэму, которую напишет человек, видящий и знающий то же, что я. Лицевой щиток затуманился от моего невольного смешка. Впрочем, когда он очистился и мне вновь предстала мрачная, обесцвеченная дымкой картина, я подумал, что поэма всё-таки вышла бы классная. Скала выглядела на тысячу лет древнее чего-либо на Экбе, а помехи для взгляда создавали эмоциональную отдалённость, как будто я космограф и смотрю на пылевое облако в телескоп.

Тредегар выстроили дальше от крупных городов поздней эпохи Праксиса, чем Мункостер или Барито. Вместе с угрюмым видом скалы это создало ему репутацию уединённого места. Города, окружавшие Мункостер и Барито, с тех пор не раз исчезали с лица Арба и возникали вновь, такие же пертурбации происходили вокруг Тредегара, но матическое сообщество упорно считало его укромной лесной обителью. Однако мы приземлились на большом аэродроме в получасе ходьбы от дневных ворот, и, глядя из моба на то, что сверху принял за леса, я понял, что на самом деле это арборетарии, а луга — вовсе не луга, а газоны перед домами богатых мирян по краю «леса».

Дневные ворота были очень высокие — я не заметил, как мы их миновали. Вымощенная красным камнем дорога, такая широкая, что по ней могли бы ехать рядом два моба, поворачивала вправо к огромному матическому сооружению, которое я сперва ошибочно принял за собор. Однако это была всего лишь врачебная слобода, а красная дорога служила ориентиром для неграмотных пациентов и тех, кто их навещает. Тащить дыхательный саквояж было бы слишком тяжело, и меня посадили в самоходную тележку. Водитель выехал на красную дорогу и круто взял к обочине, объезжая старого пациента в инвалидном кресле, обвешанном датчиками и капельницами. Сразу за аркой мы свернули с красной дороги в коммуникационный коридор, миновали ряд боксов с металлическими стойками и жутковатой сантехнической арматурой и, преодолев небольшой подъём, оказались во дворе. Он был примерно с наш клуатр, но казался меньше из-за высоких зданий по периметру. В углу был приткнут новёхонький жилой модуль — трубы и воздуховоды из его окон вели к каким-то рычащим машинам и лабораторной будке. Мне сказали войти внутрь и снять костюм. Дверь за мной закрыли; я услышал щелчок замка и пуканье отрываемой от рулона полимерной ленты, которой заклеивали щели. Я выбрался из костюма, отключил саквояж и затолкал их под кровать. В модуле были спальня, санузел и кухонно-обеденный закуток. Окна залепили толстой полимерной плёнкой и (на случай, если я окажусь клаустрофобом и в приступе паники начну рваться на волю) затянули снаружи металлической сеткой.

Довольно тоскливо. Тем не менее я впервые за несколько недель остался один, и в этом смысле трудно было представить себе большую роскошь. Я почти не знал, что делать наедине с собой. В голове шумело, и я чувствовал, что вот-вот сорвусь. Но за мной наверняка наблюдали. Я отчётливо помнил свою зарёванную физиономию, которую нечаянно запечатлел в Оке Клесфиры после анафема Ороло — первой его смерти. Какой-то инстинкт гнал меня забиться в нору. Я пошёл в ванную, потушил свет, включил душ и залез под воду. Как только температура стабилизировалась, я сполз по стенке, сложился в пополам над сливным отверстием и, наконец, дал себе волю. Много чего утекло в тот слив.

Не обратись Ороло в дым на моих глазах, приключение составило бы отличную историю. Наш воздухолёт вместе с несколькими другими долетел до ближайшего острова с наветренной стороны Экбы и сел на пляж, распугав местных, которые собрались на берегу выпить, закусить и полюбоваться извержением. У одного воздухолёта кончилось горючее и он сел на воду. Поскольку спасательные плоты выкинули, освобождая место для пассажиров, многие бы утонули, если бы не инаки, превратившие свои сферы в поплавки. Вторая волна воздушных десантников забрала их с воды и доставила на тот же берег, куда раньше высадили нас. Мирская власть поставила вокруг кордон. Нам сбросили палатки, и мы разбили лагерь «Новая Орифена» с брезентовым клуатром посередине и цифровым будильником на палке, перед которым отмечали провенер. Мы справили реквием по Ороло и другим погибшим. Тем временем военные поставили вокруг другие палатки, побольше. Нас прогнали через них голыми, облили какой-то дезинфицирующей жидкостью и снабдили пластиковыми мешками для кала и мочи, а также бумажными комбинезонами, которые предполагалось сжигать по мере того, как они испачкаются. Несколько дней мы жили на военных пайках. Время от времени нас вызывали, чтобы опросить, зафототипировать и биометрически отсканировать.

На второй день около полудня на дорогу, превращённую во временный аэродром, опустился большой воздухолёт с фиксированными крыльями. Через некоторое время караван мобов доставил на пляж гражданских, из которых часть была в стлах и хордах. Назвали моё имя. Я подошёл к воротам лагеря и через широкую противоинфекционную полосу земли побеседовал с делегацией Тредегара. В ней было человек двадцать пять. Пока они не заговорили со мной на чистейшем орте, я не во всех признал инаков, так их стлы и хорды отличались от наших, эдхарских. Это были представители самых разных концентов. Я узнал только одну сууру — долистку, пришедшую мне на выручку в Махще. Я поймал её взгляд и легонько поклонился, она ответила тем же.

Пе-эр группы сказал что-то очень уважительное и складное про Ороло, потом сообщил, что я буду помогать им готовить «данные» к отправке на конвокс, а завтра полечу с ними в Тредегар. Под «данными» подразумевались ящик с образцами крови и тело геометрисы — их военные конфисковали и хранили на льду в отдельной палатке.

Тем временем Самманн разговаривал со своими собратьями — небольшим отрядом ита, прибывшим в отдельной машине.

После этого я всё время работал, что, наверное, было к лучшему, поскольку не оставляло времени для раздумий. Ороло отдал жизнь за теорические знания, заключённые в мёртвой геометрисе, и, готовя тело к отправке, я мог выказать ему то уважение, какое выказал бы к Ороло, сумей мы похоронить его как следует. Две жизни — одна арбская, другая инопланетная — были принесены в жертву, чтобы мы получили эти знания.