В тайге стреляют - Юрий Шамшурин

Ужин между тем поспел. Старушка Хоборос выставила перед Назаркой все имевшиеся у нее в запасе яства. Она была довольна пришельцем. На столе появилось непроваренное, с кровинкой, конское мясо. В ухе, заправленной молоком, плавали икряные караси. Хоборос наломала свежей ячменной лепешки, вывалила на оловянную тарелку зайчатину. Хозяин поточил на брусочке нож гостя и свой, предоставил Назарке право первым выбрать себе кусок по вкусу.

В свою очередь и Назарка не остался в долгу. Он извлек из мешочка несколько крупных кусков рафинада и осьмушку кирпичного чая «Большая рука».

Ели не спеша, степенно. За чашкой чая Басыкка закурил трубку, почмокал губами и раздумчиво сказал:

— Говоришь ты, приятель, шибко хорошо, складно, вроде бы олонхосут[63]. И не скупой. Только беда — в городе ты живешь. Врешь, поди, все: городские всегда врали, крали да обманывали!

Назарка опешил от столь странного вывода старика и удивленно уставился на него с поднесенным ко рту блюдцем.

— Почему? — только и нашелся спросить он.

— Как почему?— усмехнулся Басыкка наивному вопросу. — Купец врал, обманывал? Скажешь, не было? Начальник — тоже? Тоже! И поп с ними. А все они в городе живут! Они тебе гостинцев на языке привезут, а ты им сумами возвращать обязан. Они тебе сладкие слова, а ты им — мяса да масла. И ты, наверное, у них научился. Худая наука — быстрая!

— Э, нет! — повеселел Назарка. — Ты о прошлых людях толкуешь. Больше таких не будет. Теперь начальники новые — большевики. Они за бедняков, за обездоленных. Они жизнь иную наладить хотят, по справедливости... Бандитские командиры, тойоны да богачи многих якутов обманули и воевать против большевиков заставили. Красных те немало побили, а Советская власть не мстит. Она прощение объявила белобандитам. Приди, сдай берданку или винчестер, дай слово, что против новой власти ничего худого не станешь замышлять, не вступишь в банду, — и ступай домой, хозяйством занимайся. Будешь жить мирно, красные никогда тебя не тронут!

— Он, поди, нарочно сказал, чтобы отрядники поверили и сдавались? — спросил Басыкка.

— Амнистию объявило правительство Якутской Автономной Республики! — с гордостью пояснил Назарка. — Наше правительство, народное, якутское!.. Первым пароходом товаров много привезут. Советская власть справедливые цены установила. Никто не посмеет их нарушить!

— Оннук! Оннук! — рассеянно подтвердил Басыкка, думая о чем-то своем. — Славно бы было...

В стаканах давно остыл крепко заваренный чай. Перед Назаркой стояла фарфоровая чашка с отбитой ручкой. В нескольких местах чашка треснула. В иных краях эта посудина за ненадобностью давно бы оказалась на свалке. Но в хозяйстве якута-бедняка такими ценностями не разбрасывались. Попробуй купи новую — сколько она стоит! Искусно стянутый узкими полосками жести, фарфор продолжал исправно служить людям.

В юрте надолго установилась тишина. Старушка Хоборос, внимательно слушавшая разговор, сделала вывод, что приехавший из города коренастый якутский паренек — важный начальник новой власти. Это ее встревожило и озадачило. Зачем он нежданно-негаданно нагрянул к ним?.. Хоборос переводила взгляд с Назарки на мужа, ожидая продолжения беседы. Зачем Басыкка так откровенен и резковат в своих суждениях?..

Вторично протянуть руку к табаку у старушки не хватило смелости. Она сосала пустую трубку, опуская в нее алые угольки. Назарка заметил это, протянул Хоборос кисет и сказал:

— Кури, эмээхсин! Меня не спрашивай, бери, когда захочешь. Скоро табаку у вас будет вдоволь!

— Ой ли, приятель!? — покачал головой старик. — Наш наслежный ревком бывает у нас, мунньах[64] собирает. Толмачит много, еще больше сулит. Послушаешь его, скоро сохатый сам во двор к тебе прибежит — готовь нож да посуды побольше. Наше правительство, говоришь? Хорошо, если народное. И товары, говоришь, будут? Новая власть привезет?

— Будет, огонер, все будет! Главное — бандитов разогнали. Они людям спокойно жить мешали. Теперь некому пароходы и баржи поджигать. Свободно стало в наших краях! — Назарка прихлебнул из блюдца и переменил тему беседы! — Одни в старости доживаете? Тоскливо и трудно, поди?

— Нет, парень взрослый есть! — захлебнувшись дымом, торопливо ответила Хоборос и бросила быстрый взгляд на мужа. — Женить бы пора...

— Где же он? — полюбопытствовал Назарка и осмотрел юрту. В углах ее скопилась темнота. Неясно, расплывчато вырисовывались лики святых.

— Люди сказывали, будто выбрасывать их заставите! — показал Басыкка на иконы.

— Зачем? — пожал плечами Назарка. — Грамотным станешь — сам в амбар вынесешь... Сын-то где?

— Э, к соседям уехал! — неопределенно махнула рукой чем-то взволнованная старушка.

В юрте установилось тягостное безмолвие. Назарка чувствовал, догадывался, что хозяева побаиваются его — «начальника». Они что-то скрывают и переживают. Однако Назарка не приставал с расспросами. Мало ли что у людей бывает! Он вышел на улицу, постоял лицом к западу. Посвежевший ветерок охлаждал вспотевшее тело. Прикосновение его было приятно. Закатные краски уже вылиняли, поблекли; небо было голубым и прозрачным, но звезд высеялось мало — виднелись самые крупные; над горизонтом лежала широкая нежно-розовая полоса. Назарке подумалось, что если бы добраться до небесного купола и щелкнуть по нему ногтем, то по всей тайге разнесся бы мелодичный переливчатый звон. Он усмехнулся: придет же на ум!

Расседланный жеребец с хрустом жевал сено. На спине и по бокам его виднелись темные пятна — подсохший пот, завивший шерсть в упругие колечки.

Минула короткая пора молчания. Якутская ночь опять полнилась птичьими голосами. С ближнего болота доносило раскатистый, угрожающий рев «водяного быка» — выпи. Немало легенд и преданий связано у якутов с этой птицей. На озере самозабвенно, стараясь перещеголять собратьев, орали мородушки, поднимая каскады брызг, гонялись друг за другом. Взметнувшийся ввысь бекасик раздул зоб и начал падать отвесно к земле, рассыпая вокруг свое звонкое, дробное «бэ-э-э».

— Ку-лик!.. Ку-лик!.. — жалобно, монотонно выкрикивал куличок-непоседа.

Назарка послушал задиристую птичью перебранку, похлопал по холке своего немолодого жеребчика и направился обратно в юрту. На головном ороне ему уже была приготовлена постель. В очаге, взбодренный новой порцией дров, полыхал огонь. Искры, исчертив воздух дымными трассами, сыпались на земляной пол.

Назарка не спеша снял торбаса, кянчи, повесил их на перекладину перед камельком. Басыкка подсел к гостю, затаив в уголках губ улыбку, хитровато заглянул ему в глаза: