Шань - Эрик Ластбадер

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Послушай, в этом номере скоро поднимется вонь, как в рыбной лавке, — сказал наконец Кубинец.

— Мартин, ты не хочешь сказать мне, кому ты звонил с пристани?

— Я уже говорил тебе.

— Ах, да. Как же, как же.

— О, черт возьми. — Гато де Роза приблизился к Тони. — Он велел мне не спускать с тебя глаз. От него-то я и узнал, куда ты направляешься. Мне кажется, он не доверяет тебе.

— Кто это “он”? — осведомился Симбал, заранее зная, каков будет ответ.

— Макс, конечно. Кто же еще?

Макс Треноди. Опять он, —пронеслось в голове у Симбала. — Вначале он использовал Монику, а теперь — Кубинца. Однако Гато де Роза являлся сотрудником АНОГ, в то время как Треноди возглавлял УБРН. Что, черт возьми, он задумал?

—Передай Максу, что если он хочет следить за мной, то вполне может заняться этим сам. Я знаю, куда держит путь Беннетт, и сам направляюсь именно туда, — с каждым словом он подходил все ближе и ближе к Кубинцу.

— Тогда я составлю тебе компанию.

— Попробуй, — предложил Симбал. Стремительным движением он запустил руку под пиджак Гато де Розы и вытащил оттуда маленький пистолет 22-го калибра. — Дамская игрушка, — заметил он. — Однако ты не хуже моего знаешь, сколько бед она может наделать на таком расстоянии.

— Эй, эй, приятель. Ты, часом, не спятил?

— Я ничего не имею против тебя, Мартин. — Симбал взял его на прицел. — Залезай на софу.

— Ради бога, только не горячись, а?

— Делай, как я сказал, — прорычал Симбал. Он связал Кубинцу руки за спиной поясом от шелкового халата Йи.

— Я не возражаю, если тебе захочется размять ноги, — сказал Тони. — Полиция прибудет сюда, прежде чем тебе удастся освободиться. К тому времени я уже буду далеко.

— Далеко? Куда ты собрался? — Глаза Кубинца приобрели кофейный оттенок. Симбал вынул обойму из пистолета и бросил и то и другое к ногам Гато де Розы.

— Когда Макс прибудет сюда, — промолвил он, — скажи ему, что я отправился в Шань.

* * *

Ци Линь спала.

— Вы видите, какое чудо представляет человеческий мозг. — Хуайшань Хан с такой жадностью пожирал глазами распростертое перед ним тело девушки, что Чень Чжу содрогнулся внутри от отвращения. — О, это необычайно сложная машина. — В резком свете электрической лампочки, не прикрытой абажуром, телосложение Хуайшань Хана казалось еще более уродливым, чем было на самом деле, что делало его похожим на злобного паяца. — Полковник Ху хорошо знал и ценил этот факт.

— Полковник Ху мертв, — проворчал Чень Чжу. Хуайшань Хан улыбнулся, и Чень Чжу вновь ощутил легкую дрожь, пробежавшую по его телу. Такая улыбка могла принадлежать только основательно повредившемуся рассудком человеку.

— Вы всегда остаетесь прагматиком, мой друг, не так ли? — Хан кивнул. — Однако я понял ваш намек. — Он осторожно провел рукой по ясному, чистому челу Ци Линь. — Да, она прикончила полковника Ху и сбежала из его лагеря, который, должен заметить, представляет собой хорошо укрепленный военный объект.

— У меня такое впечатление, — заметил Чень Чжу, — что все усилия, затраченные на нее полковником, были напрасными. Его методы оказались бессильными против нее.

— Неужели? — Хуайшань Хан снова улыбнулся той же самой улыбкой. — Война в Камбодже наложила неизгладимый отпечаток на душу полковника Ху. Нет сомнений, он был истинным мастером своего дела. Однако он каждую ночь напивался мертвецки пьяным. Среди его подчиненных начался недовольный ропот. Его власть над ними пошатнулась. Вы сами знаете, что это означало. Люди в его отряд подбирались с расчетом на бездумное и беспрекословное выполнение любых приказов. Это имело исключительно важное значение, тем более, если им предстояло совершить налет на Камсанг, разоружить военную охрану объекта, взять под стражу всех, включая работающих там членов секретных служб, и забрать то, что нам нужно.

Хуайшань Хан вздохнул.

— Короче говоря, друг мой, полковник Ху превратился для нас из помощника в помеху. — Он снова погладил лоб Ци Линь. — Однако моя драгоценная лизи,моя ягодка, сделала так, как я просил. Неужели вы думаете, что она лишь по воле судьбы наткнулась на воинов генерала Куо? О нет. Убив Ху и явившись сюда, она выполняла программу, заложенную в нее.

— Каким образом? — На лице Чень Чжу было написано сомнение.

— Вот каким.

Хуайшань Хан извлек откуда-то пузырек со спиртом и кусочек ваты. Подняв руку Ци Линь, он повернул ее так, чтобы внутренний сгиб локтя смотрел прямо на него. Смочив ватку, он аккуратно протер кожу в этом месте. Затем в его руке очутился шприц. Сняв предохранительный колпачок, Хуайшань Хан выдавил из шприца капельку прозрачной жидкости и ловким движением погрузил иглу в вену Ци Линь.

— Все дело в регулярном применении этого средства. Честь открытия принадлежит полковнику Ху. Лекарство воздействует целенаправленно на кору головного мозга, подавляя “я” и “сверх-я”. По сути дела, оно стимулирует примитивные эмоции. Ненависть, страх, желание занимают у пациента центральное место в жизни. В столь неустойчивом состоянии он превращается в кусок глины, которому умелая рука мастера может придать практически любую форму.

Он спрятал пузырек и шприц в карман.

— И она ни о чем не подозревает?

— Ее сознание заблокировано в этом направлении, — ответил Хуайшань Хан. — Она моя снаружи и изнутри. Моя навсегда. Появившись здесь, несмотря на все преграды, стоявшие на ее пути, она доказала, что обладает незаурядными способностями. Теперь ей предстоит выполнить исключительно трудное задание.

Он взглянул на Чень Чжу.

— Многие до нее пытались убить Джейка Мэрока Ши. И все до единого потерпели неудачу. Судьба, не так ли? Однако судьба подобна океанскому прибою. Часы отлива и прилива чередуются друг с другом. Понимаете?

Я хочу править миром, —думал Чень Чжу, — а старого, сумасшедшего калеку заботят такие пустяки, как овладение сознанием юной девушки. Это настоящий позор. Он стремится лишь к удовлетворению свой жажды мести — занятие жалкое и пустое. Падение в колодец изуродовало не только его тело, но и разум. А ведь было время, когда он мог понять величие моего замысла и присоединиться ко мне в его осуществлении.

Чень Чжу покачал головой. Годы, проведенные в Шань, незаметно изменили его самого. Теперь богатство не значило для него ничего, да и неудивительно. Вожди местных племен разгуливали по своим владениям с карманами, битком набитыми великолепными рубинами, сапфирами и прочими самоцветами. Практически в одиночку распоряжаясь судьбой обильных урожаев маковых полей, они оставляли себе львиную долю прибыли. Однако не сокровища, имевшие в Шань второстепенное значение, но власть над своими людьми — вот что являлось главным источником их силы. И американцы, и русские оказывались неспособными утвердить свое могущество на этой земле именно потому, что не имели власти над ее обитателями. КГБ и ЦРУ пытались прибрать к рукам Шань, пользуясь, по сути, одними и теми же методами, а проще говоря, соря деньгами направо и налево.

Местное население открыто потешалось над жалкими потугами чужеземцев. Вожди, презрительно усмехаясь, отказывались вступать в какие-либо сделки. Здесь деньги пасовали перед властью. Власть контролировала крестьян, выращивавших сырье для производства опиума; власть распоряжалась воинами, охранявшими кустарные фабрики по переработке этого сырья; власть гнала караваны мулов, груженных зельем, по крутым склонам гор туда, где их поджидали предприимчивые и жадные торговцы.

За долгие годы, проведенные в изгнании, вдали от родного Гонконга, Чень Чжу твердо усвоил одну истину: подлинная власть заключается в господстве одного человека над другим. Обладатели же сколь угодно гигантских сокровищ, считающие, будто располагают какой-то властью, пребывают в плену иллюзий.

Хуайшань Хан, в течение многих лет отстраненный от подлинной власти, набивал свою виллу всевозможными редкостями и диковинами, стоившими норой целые состояния. И что с того? После смерти владельца сокровищница неминуемо опустеет. Ее содержимое окажется разграбленным, растащенным по частям случайными людьми, проходимцами или даже государством. И что останется в результате? Ничего такого, что навсегда запечатлело бы в себе образ ушедшего в небытие человека.

Но то, что замыслил Чень Чжу, рискованное и грандиозное предприятие, затеянное им, должно было навеки преобразить весь мир. Подобно египетским фараонам, он собирался воздвигнуть себе вечный монумент — свидетельство его недолгого пребывания на этой планете.

Я оставлю жадность для тех, чьи мелочные души трепещут при виде добычи, —рассуждал он сам с собой. Именно жадность и была написана на лице Хуайшань Хана, когда тот разглядывал спящую девушку, представлявшую для него такую большую ценность. Он жаждет завладеть тем, что недоступно ему, —подумал Чень Чжу. — А это фактически и есть определение жадности. Он хочет ребенка. Из-за этогонеобычного желания, ощущения лишенности чего-то необходимого и проистекает его лютая ненависть к Ши Чжилиню. И, быть может, в этом причина его привязанности к бедной девушке, его открытого восхищения ею и непонимания тяжести мучений, которым он подвергает ее.