Черная моль (сборник) - Аркадий Адамов

– Пошла. – Захаров даже порозовел от смущения.

– Ну, смотри, чтоб на крестины позвал.

С костистого, до глянца выбритого лица Плышевского не сходила дружеская улыбка. Заговорили о делах. Под конец Плышевский как бы между прочим спросил:

– А как там у тебя Привалов?

– Ничего. Работает, – спокойно ответил Захаров.

– Плохо он стал работать, – внушительно заметил Плышевский. – В вожди вышел, зазнался. Трудно тебе с ним, а дальше и еще труднее будет. Я бы, между нами говоря, его уволил, да придраться пока не к чему.

– Да нет, он ничего вроде… – неуверенно произнес Захаров.

– А я тебе говорю: плохо работает. И мы, Герасим Васильевич, давай не ждать, пока совсем плохо станет. Иначе, помяни мое слово, полетят твои премиальные, а за ними и ты сам как бы не полетел. Подведет тебя этот Привалов, сильно подведет.

Плышевский говорил уверенным и многозначительным тоном, словно все уже давно решено и совершенно ясно.

Захаров беспокойно заерзал на стуле.

– Сомнительно что-то, Олег Георгиевич, – в замешательстве пробормотал он. – С одной стороны, он, конечно, сильно переменился…

– Вот, вот.

– Но с другой…

– Эх, наивный же ты человек, Герасим Васильевич! – с досадой воскликнул Плышевский. – Сам не замечаешь, так уж мне поверь. Тебе же в первую очередь добра желаю. Я этого Привалова давно раскусил. Нам от него непременно избавиться надо. Ты понимаешь меня? Непременно!

– Как же от него избавишься, Олег Георгиевич? Сами ведь говорите, что придраться не к чему.

– А мы с тобой придираться не будем и увольнять его тоже не будем. Пусть лучше сам заявление об уходе подаст.

– Да он и не думает уходить.

– Ничего, надумает. Мы его, – Плышевский хитро прищурился, – на зарплате… того… прижмем малость.

Захаров окончательно растерялся.

– Это как же?

– Неужто учить мне тебя надо? – усмехнулся Плышевский. – Расценки на работу ему занижай. А работу давай такую, чтобы взвыл. Вот он месяц – другой поскандалит и уйдет. Формально-то придраться ему будет не к чему.

Лицо Захарова покрылось красными пятнами, глаза смотрели испуганно и как-то жалостливо, губы дрожали. Он хотел было что-то сказать, но губы при этом задрожали еще сильнее, и он плотно сжал их, опустив голову.

– Да ты не бойся, – подбодрил его Плышевский. – Если он скандалить начнет, ко мне посылай.

Захаров молчал. Плышевский бросил на него обеспокоенный взгляд и резко спросил:

– Ну, чего молчишь?

– Нельзя так делать, – еле слышно проговорил Захаров, не поднимая головы.

– Можно, – сухо возразил Плышевский и уточнил: – В отдельных случаях можно, если интересы производства требуют.

– Не могу, – чуть не плача, ответил Захаров, – не выдержу я!

– Эх, заячья у тебя душа! «Не могу», «не выдержу»! Тебе же добра желаю.

Никогда еще этот ничтожный человек не вызывал у Плышевского такого презрения и такой ненависти.

А Захаров неожиданно для самого себя успокоился. Он вдруг понял, что есть, оказывается, предел его собственной робости и послушания, перейти за который он попросту не может. Захаров до сих пор даже не подозревал в себе ничего подобного, и это внезапное открытие вызвало у него прилив совершенно несвойственной ему прежде отчаянной решимости.

– Душа у меня, Олег Георгиевич, не заячья, – тихо, но убежденно сказал он. – Просто она подлости не принимает.

Плышевский удивленно поднял брови и испытующе посмотрел на своего главного механика: уж где-где, но здесь он никак не предполагал встретить сопротивление.

– Так вот ты как рассуждать начал, Герасим Васильевич? Не ожидал. А я-то думал, что мы с тобой сработались, понимаем друг друга с полуслова.

– Я тоже так думал, – спокойно ответил Захаров.

И тут Плышевский вдруг почувствовал, что становится опасно вести дальше подобный разговор с этим странным, так неожиданно заупрямившимся человеком.

– Эх, Герасим Васильевич, – огорченно вздохнул он, – на этот раз ты действительно меня не понял. Мне лично Привалов не мешает и мешать, как ты понимаешь, не может. Но показалось мне, что ты с ним намучаешься. Если ошибаюсь, то и слава богу. В таком случае считай, что разговора у нас не было. – И он с подкупающим добродушием прибавил: – А если в чем моя помощь потребуется, помни, я всегда тебе ее окажу.

– Спасибо, Олег Георгиевич, – с достоинством ответил Захаров. – Запомню.

Он ушел из кабинета главного инженера, впервые в жизни убедившись, что не покорностью, не услужливостью, а смелостью и твердостью можно и нужно завоевывать себе место в жизни и уважение людей. Это была первая победа над самим собой, за которой неминуемо теперь должны были последовать новые открытия и новые победы.

Одновременно какое-то незнакомое, теплое чувство возникло у него к Привалову. Так бывает всегда по отношению к тем, кому ты помог, кому сделал добро. И это замечательное качество человеческой души тоже впервые ощутил Захаров.

Плышевский даже не подозревал о столь неожиданных результатах своего разговора. Он проводил главного механика злым взглядом и, когда захлопнулась за ним дверь, поднялся с кресла, потянулся до хруста в костях и принялся нервно расхаживать из угла в угол по кабинету.

У комиссара Силантьева Сергей застал Зотова и Гаранина. Он подсел к Косте и бросил на него короткий вопросительный взгляд, но тот в ответ лишь еле заметно пожал плечами.

С минуту все сидели молча. Наконец Силантьев провел рукой по гладко зачесанным седым волосам, вынул изо рта незажженную трубку и сердито сказал:

– Ну-с, поздравляю. Дело Климашина получает новый, совсем уже неожиданный оборот. В прокуратуру поступило письмо от начальника главка Чарушина. Нешуточная жалоба на нас, дорогие товарищи.

– Похоже, вместо благодарности схватите по взысканию, – проворчал Зотов.

– Очень похоже, – серьезно согласился Силантьев. – Этот начальник главка пишет, что милиция ведет дело грубо и неумело, нервирует и дергает людей, дезорганизует работу, оскорбляет необоснованными подозрениями. Фабрику лихорадит, план под угрозой срыва. Вдобавок изымаются не относящиеся к делу документы, и нельзя свести баланс.

– Откуда он знает, относятся они к делу или нет? – враждебно откликнулся Сергей.

– И при этом все подкрепляется фактами, – невозмутимо закончил Силантьев.

Сергей и Костя подавленно молчали. Такого с ними еще никогда не случалось.

– Да какие, наконец, факты? – не выдержал Сергей. – Какие факты?

– А вы их разве не знаете, Коршунов? – прищурился Силантьев.

– Не знаю.

– Очень плохо. Должны бы знать! – жестко отрезал Силантьев. – На кой черт вы изымали всю документацию по складу чуть не за год?

– Меня Ярцев об этом просил.

– Ярцев? Ну вот, а вы теперь расхлебывайте. И где она? Почему до сих пор не вернули?

– Она у Ярцева. Я не знаю, почему он не вернул.

– Опять Ярцев? – проворчал Зотов. – Он сегодня тоже будет иметь приятный разговор.

– Сколько человек вызывали с фабрики? – снова спросил Силантьев.

– Сразу не скажешь, – ответил Гаранин. – Много.

– Ага. А потом они калечат себе руки, дают брак, останавливается работа целых бригад. Вот до чего ваши вызовы доводят! Разучились с людьми говорить?

– Кто калечит себе руки? Кто дает брак? Что они лепят? – снова взорвался Сергей.

– Что это еще значит – лепят? – возмутился Силантьев. – Вы бросьте этот жаргон! А кто, это можно ответить. Например, закройщица Голубкова, начальник цеха Жерехова. Помните таких?

– Голубкову вызывал Ярцев, а Жерехову помню.

– Послушайте, Коршунов, бросьте все валить на Ярцева.

– Я ничего на него не валю, – покраснел Сергей. – Не имею такой привычки.

– А почему бригады стояли? – поспешно вмешался Гаранин.

– Жерехову вызывали! А она ключ от кладовки с сырьем унесла.

– Жерехову? Да ведь я же специально звонил их главному инженеру, – сжал тяжелые кулаки Гаранин, – этому самому Плышевскому. Спрашивал. И он заверил меня, что ее можно вызывать, ничего, мол, не случится.

– Ну, вот, и целуйся теперь с этим Плышевским, – досадливо сказал Зотов. – Нашел, кого спрашивать!

– Мы с ним еще поцелуемся, – угрожающе ответил Сергей. – Не обрадуется.

– Ты уж помалкивай! – Зотов бросил на него сердитый взгляд из-под очков.

– И вообще, что это за работа? – снова заговорил Силантьев. – Вся фабрика уже откуда-то знает, что убийство давно раскрыто и преступники задержаны, в том числе Горюнов. А МУР все еще чего-то копает, кого-то подозревает.

– Откуда они это все знают? – невольно вырвалось у Сергея.

– Это вас, Коршунов, надо спросить, вас и ваших сотрудников. Болтуны развелись. Безобразно дело ведете. И вы, Гаранин, хороши. Начальник отдела! А что у вас в отделе творится? Распустили людей! Сами разучились работать!

Силантьев говорил резко, с негодованием и болью.

Сергей и Костя понуро молчали. Все, казалось, было справедливо в словах начальника МУРа, все правильно, возражать было нечего, но где-то в глубине души у обоих копошилось неясное чувство протеста.