Черная моль (сборник) - Аркадий Адамов

Потому и мечется он сейчас по кабинету, душно ему, мерзко, страшно…

На следующий вечер в большой, просторной комнате, обставленной богато, изящно и со вкусом, их собралось трое.

Высокий худой Плышевский был, как всегда, элегантен и подтянут: черный костюм, белоснежная сорочка, крахмальный воротничок на жилистой шее, вытянутое, костистое лицо чисто выбрито, блестят стекла очков в тонкой золотой оправе. Плышевский сидел у стола, вытянув длинные ноги в лакированных туфлях.

На тахте удобно откинулся на подушки Фигурнов. Тонкий орлиный профиль и вздернутая эспаньолка придавали ему воинственный вид. Темные живые глаза Фигурнова были устремлены сейчас на третьего из присутствующих – Свекловишникова.

Тот никак не «вписывался» в обстановку этой красивой комнаты. Громадный, толстый, взъерошенный, в мятом костюме с выбившимся галстуком, он неуклюже метался из угла в угол по комнате, на ходу задевая стулья.

На измученном, небритом лице с отвислыми, как у бульдога, щеками возбужденно блестели заплывшие, маленькие глазки, под ними тяжело набрякли нездоровые, синеватые мешки.

– Ты, Тихон, зря нервничаешь, – ледяным тоном говорил Плышевский, не поворачивая головы в сторону Свекловишникова. – И рано, дорогуша, начинаешь паниковать.

– Я не паникую! И не нервничаю!… – с озлоблением выкрикнул на ходу Свекловишников. – И вообще, какой я тебе к черту дорогуша! Ты пойми… – Он остановился над Плышевским и жарко задышал ему в затылок. – Я просто жить так больше не могу. Эх, да разве ты поймешь?…

Свекловишников махнул рукой и снова зашагал по комнате.

– Где уж мне тебя понять! – насмешливо протянул Плышевский. – Происхождение мешает. На заре истории мы с тобой были, как говорят, по разные стороны баррикады.

Свекловишников так круто повернулся, что с грохотом опрокинул стул.

– Ты мое прошлое не трожь, – напряженным голосом произнес он. – Не трожь, я говорю!

– Слушай, брось фиглярничать! – Плышевский брезгливо поморщился. – Твое пролетарское происхождение и революционные заслуги меня сейчас абсолютно не интересуют. Абсолютно. И вряд ли даже суд их учтет.

– А-а, судом грозишь! – багровея, прошептал Свекловишников. – А из-за кого он будет надо мной, этот суд? Думаешь, я забыл, как взял у тебя первые две тысячи? Вот он, крючок. Он у меня теперь здесь, здесь сидит. – Он указал на горло. – Не вытащить… Кровью захаркаю…

Плышевский раздраженно пожал плечами.

– Бабой, истеричной бабой стал. И это в такой момент.

– Дорогие друзья, – вмешался наконец Фигурнов, до этого с интересом наблюдавший за разговором. – Позволю себе заметить, что прения сторон следовало бы закончить. В любой момент может появиться наша очаровательная хозяйка, и тогда…

– Она придет не скоро, – успокоил Плышевский, взглянув на часы. – Спектакль кончается в половине двенадцатого, а она занята в нем до последней картины.

– Это ничего не меняет, душа моя, – мягко возразил Фигурнов. – Пора переходить к существу дела. Между тем переживания уважаемого Тихона Семеновича придают этому делу, я бы сказал, не тот аспект.

Плышевский кивнул головой.

– Ну, давай ты, Оскарчик, давай, светлая голова.

Фигурнов приподнялся на локте.

– Начну с некоторых исходных моментов. Первое обстоятельство, которое мы вынуждены констатировать: УБХСС в лице некоего капитана Ярцева негласно занялось фабрикой. Второе: МУР не угомонился и копает дальше в весьма нежелательном для нас направлении. Я имею в виду так называемую кражу на складе и Доброхотова. И третье, – тем же выспренним тоном продолжал Фигурнов, по привычке жестикулируя рукой, – на фабрике выявились активные помощники у этих пинкертонов. Главный из них – Привалов. Так, кажется, говорила вам вчера Полина Осиповна?

Свекловишников, не отвечая, настороженно застыл в углу, по-бычьи склонив большую, шишковатую голову, и в упор, не мигая, смотрел на Фигурнова.

– Есть еще один момент, – продолжал Фигурнов, многозначительно подняв палец. – Коршунов стал носить новую шапку. Но об этом я позволю себе сказать ниже. Сейчас я хочу предложить вам, уважаемые друзья, один ход, эффектный и неожиданный, так сказать, ход «конем».

Фигурнов на секунду умолк, обведя взглядом обоих своих слушателей, затем с прежним пафосом продолжал:

– Осмелюсь заметить, я не случайно задавал вам вначале столько на первый взгляд несущественных вопросов. Подведу некоторые итоги. За последнее время в МУР вызывались среди прочих закройщица Голубкова и начальник цеха Жерехова. Все это просто великолепно, смею вас уверить!

Он снова умолк, делая эффектную паузу. Свекловишников напряженно сопел в углу, силясь понять, куда клонит Фигурнов, и, наконец в недоумении скосил глаза на Плышевского. Тот сидел с невозмутимым видом, потирая широкий бритый подбородок.

– Теперь вопрос к вам, уважаемый Тихон Семенович. – Фигурнов повернулся к Свекловишникову, сделав широкий жест рукой и как бы приглашая того вступить в разговор. – Что представляет из себя ваш начальник главка Чарушин?

– Степан Григорьевич? – неохотно переспросил Свекловишников. – Крепкий мужик, напористый и с этим, с самолюбием. Своих в обиду не даст. Ну, и за ошибки и особенно за план спуску от него тоже не жди. А уж ежели про наши дела узнает…

– Докладывать не собираемся, – оборвал его Фигурнов. – Итак, отмечаю три пункта: самолюбив, своих в обиду не даст, очень болеет за план. Та-ак, а теперь разрешите сообщить, что мною задумано, – торжественно произнес Фигурнов. – Такого хода и не ждут уважаемые деятели с Петровки. Это будет для них вроде водородной бомбы.

Сделав еще одну паузу, Фигурнов продолжал, хитро щуря свои черные проницательные глаза и еще энергичнее жестикулируя рукой. По мере того, как он говорил, на длинном, костистом лице Плышевского все отчетливее проступала довольная усмешка. Даже мрачный Свекловишников слушал его с нескрываемым уважением.

– Итак, – закончил Фигурнов. – Ты, Олег Георгиевич, берешь на себя Привалова, вы, Тихон Семенович, – верха. А текст этого документа подготовлю лично я. Ну, как ваше просвещенное мнение?

Плышевский развел руками.

– Гениально. Другого слова не подберу. Действительно ход «конем», и сокрушительный.

– Можно попробовать, – буркнул Свекловишников.

– Благодарю, благодарю, – галантно раскланялся Фигурнов, приложив руку к груди. – Ну-с, а что касается Коршунова, то это особая статья. Есть у меня один планчик… Но тут еще надо подумать. Дело слишком серьезное и тонкое… И последнее. В дальнейшем работать так грубо просто невозможно. Это, я бы сказал, даже стыдно при вашем-то опыте. – Он посмотрел на Плышевского. – Короче говоря: с сегодняшнего дня «левака» на машинах не должно быть. Это раз. В магазины завозить товар только отличного качества. Это два. Но я отнюдь не требую свернуть все операции, отнюдь. Вы меня понимаете?

На том и порешили.

Плышевский взглянул на часы.

– Одиннадцать. Мы как раз уложились в регламент. Скоро приедет Розик. С подругами. – И он игриво прищелкнул пальцами.

– Я пошел, – сумрачно объявил Свекловишников и неуклюже заворочался в своем углу. – Пора мне.

– К своей Полине Осиповне, конечно? – насмешливо спросил Плышевский. – Эх ты, медведь! В берлогу потянуло.

– Говорю, пора, и все тут. Тебя не спросил, куда идти! – огрызнулся Свекловишников.

– Ну, иди, иди! Мы тогда одни выпьем за гениальный план Оскарчика. А он стоит того, клянусь честью.

Утром Плышевский вызвал к себе в кабинет главного механика фабрики Герасима Васильевича Захарова, в отделе которого работал Привалов.

Захаров был щуплый рыжеватый человек лет сорока, суетливый, покладистый, скромный до робости, но при всем том большой знаток сложного фабричного хозяйства. Подчинял он себе рабочих не криком, не властным словом и не какой-нибудь особой душевностью, а знаниями, точным советом, опытом и смекалкой. И рабочие относились к нему холодно, но уважительно. С начальством, особенно с главным инженером, Захаров был до неприятного робок и услужлив. Он любил свою работу и очень дорожил своей должностью, не последнее значение имели для него и зарплата и премиальные: семья была большая – жена, старуха мать и двое детишек, а сейчас ждали третьего.

Все это знал и прекрасно учитывал Плышевский, вызывая главного механика для щекотливого и трудного разговора.

– Ну, садись, садись, Герасим Васильевич, – весело сказал он, как только Захаров появился на пороге. – Как дома-то дела? Все здоровы?

– Спасибо, здоровы, – застенчиво ответил Захаров.

– А Клавдия Андреевна как? Небось, уже в декрет пошла?

– Пошла. – Захаров даже порозовел от смущения.

– Ну, смотри, чтоб на крестины позвал.

С костистого, до глянца выбритого лица Плышевского не сходила дружеская улыбка. Заговорили о делах. Под конец Плышевский как бы между прочим спросил: