Домой возврата нет - Томас Вулф

И он с треском бросил трубку, предоставив ошарашенному Джорджу гадать, что это значит: почему, проведя три дня в обществе какого-то голландца, человек должен подыхать с голоду?

К тому времени, как Джордж вернулся в спальню, миссис Парвис уже выложила для него чистую рубашку и лучший костюм. Пока он одевался, она взяла сапожную мазь и щетку, вышла в гостиную и тут же, не затворяя дверь, опустилась на колени и принялась начищать лучшую пару его башмаков. И, усердно работая щеткой, не без грусти окликнула Джорджа:

— Надеюсь, он вас вкусно покормит. А у нас опять нынче ветчина с горошком. И кусок-то какой распрекрасный! Я только поставила на огонь, а тут и телефон позвонил.

— Да, обидно, но что поделаешь! — крикнул в ответ Джордж, впопыхах натягивая брюки. — Вы уж ешьте сами, а обо мне не беспокойтесь. Меня отлично накормят.

— Он вас, конечно, в «Риц» сведет, — чуть надменно заявила миссис Парвис.

— Ну, не думаю, чтоб он любил такие места, — небрежно заметил Джордж, надевая рубашку. — Люди этого сорта, как правило, ничего такого шикарного не любят! — крикнул он так уверенно, будто «люди этого сорта» были ему закадычными приятелями. — Мак-Харгу, я думаю, вся эта роскошь до смерти надоела, тем более все последнее время его без конца таскали по званым обедам. Я думаю, ему приятней пойти куда-нибудь попроще.

— М-м… Оно бы и понятно, — раздумчиво согласилась миссис Парвис. — Сколько его принимали разные артисты да аристократы! Могло и опротиветь. Мне-то уж верно бы опротивело. (Это означало, что она дала бы выколоть себе правый глаз ради такой счастливой возможности.) А вы его сводите в ресторан Симпсона, — небрежно прибавила миссис Парвис, таким тоном она обычно давала самые ценные свои советы.

— Вот это мысль! — воскликнул Джордж. — Или можно в закусочную Стоуна что на Пэнтон-стрит.

— Тоже хорошо, — одобрила она. — Это которая рядышком с Хэй-Маркет?

— Ну да, между Хэй-Маркет и Лестер-сквер, — сказал Джордж, завязывая галстук. — Такое, знаете, старое заведение, существует лет двести, а то и больше, не такое модное, как Симпсон, но это даже лучше. Туда женщин не пускают, — прибавил он с удовлетворением, словно не сомневался, что в глазах Мак-Харга это немалое достоинство.

— Да, и у них, говорят, знаменитое пиво подают, — сказала миссис Парвис.

— Оно там цвета красного дерева, — сказал Джордж, торопливо накидывая пальто, — а на вкус мягкое, как бархат. Я один раз пробовал. Его подают в серебряных кружках. После двух кружек такого пива собственной теще и то готов цветы поднести.

Миссис Парвис вдруг от души расхохоталась и, сияющая, раскрасневшаяся, почти вбежала в спальню.

— Прошу прощенья, сэр. — Она поставила перед Джорджем начищенные башмаки. — Вы иной раз такое скажете, поневоле смех разбирает… А только у Симпсона… право слово, пошли бы вы к Симпсону, не пожалеете, — продолжала миссис Парвис, хотя она ни разу в жизни не заглядывала в эти рестораны. — Коли он любит барашка… о-о, уж вы мне поверьте! — гордо заявила она. — Барашка вы там получите — пальчики оближешь.

Он обулся и глянул на часы — только десять минут прошло с тех пор, как Мак-Харг дал отбой, а он уже одет и совсем готов… И он шагнул за дверь и спустился по лестнице, на ходу надевая пальто в рукава. Несмотря на ранний час, от всех этих разговоров у него разыгрался аппетит, и он вполне готов был отдать должное предстоящей трапезе. Он вышел на улицу и хотел уже окликнуть такси, как вдруг из дому выбежала миссис Парвис, махая чистым носовым платком, — и аккуратно сунула ему этот платок в нагрудный кармашек пиджака. Джордж поблагодарил ее и снова сделал знак такси.

То была старая черная колымага с решеткой для багажа на крыше, похожая на похоронные дроги, — американцу, привычному к ярко раскрашенным, сыто урчащим машинам, проносящимся, как молнии, по улицам Нью-Йорка, такая штуковина могла показаться пережитком викторианской эпохи, да так оно подчас и бывало; водителями этих ископаемых оказывались престарелые йеху с моржовыми усами, которые правили аристократическими двуколками еще при королеве Виктории. Вот такая-то древность степенно катила сейчас к Джорджу не по той стороне улицы, по какой ему было привычно, а стало быть, по той, по какой полагается у англичан.

Джордж открыл дверцу, назвал моржу адрес и попросил ехать побыстрей: у него спешное дело. «Слушаю, сэр», — с чопорной учтивостью отвечал морж, развернул свой старый ящик и степенно покатил по улице с прежней скоростью эдак миль двенадцать в час. Миновали Букингемский дворец, свернул на Молл; обогнув Сент-Джеймский дворец, проехали по Пэл-Мэл, затем по Сент-Джеймс-стрит и еще через минуту остановились у дома, который указал Мак-Харг.

Это были меблированные комнаты для холостяков — тихое, степенного вида жилище, какие не редкость в Англии; они необычайно удобны и уютны, были бы только деньги. Вся обстановка напоминала небольшой клуб, доступный лишь немногим избранным. Джордж обратился к служащему в крохотном кабинетике у входа.

— Мистер Мак-Харг? — переспросил тот. — Да, конечно, сэр, он вас ждет… Джон, — окликнул он юнца в форменной одежде с медными пуговицами, — проводи джентльмена наверх.

Они вошли в лифт. Джон аккуратно закрыл дверь, с силой потянул шнур, кабина стала неторопливо подниматься и после новых маневров со шнуром более или менее аккуратно остановилась на одном из верхних этажей. Джон отворил дверь, вышел первым и со словами «Пожалуйте, сэр» провел Джорджа по коридору к полуоткрытой двери, из-за которой слышался неясный говор. Джон тихонько постучал, дождался разрешения войти и негромко доложил:

— К вам мистер Уэббер, сэр.

В комнате находились трое, но Джорджа так поразил вид Мак-Харга, что остальных он поначалу просто не заметил. Мак-Харг стоял посреди комнаты со стаканом в одной руке, с бутылкой в другой и собирался налить себе шотландского виски. При появлении Джорджа он вскинул голову, отставил бутылку и с протянутой рукой шагнул навстречу гостю. Было в его облике что-то почти грозное. Джордж узнал его мгновенно. Сколько раз он видел портреты Мак-Харга, но только теперь понял, как льстит и как мало раскрывает фотография. Знаменитый писатель был до неправдоподобия уродлив и притом неимоверно измотан, никогда еще Джордж не видал человека до такой степени истощенного.

Прежде всего поражало, что весь он какой-то огненно-красный. Все огненно-красное: волосы, большие оттопыренные уши, брови, веки, даже костлявые руки, сплошь в веснушках, с узловатыми пальцами (поглядев на эти руки, Джордж понял, почему все, кто знает Мак-Харга, называют его странным прозвищем Костяшка). Краснота эта просто пугала. Казалось, раскаленное лицо пышет жаром, и Джордж, наверно, не слишком бы удивился, если б из ноздрей Мак-Харга вырвались струи дыма и заплясали по коже языки пламени.

Нет, это не было багрово-румяное пухлое лицо человека, давно и много пьющего. Ничего похожего. Мак-Харг был тощ, как скелет, притом очень высок — ростом, наверно, шесть футов и два или три дюйма, а от крайней худобы и костлявости казался еще выше. Какой-то он больной, изнуренный, подумалось Джорджу. Лицо по самому складу своему насмешливое и недоброе, а когда присмотришься поближе — воинственное, но необычайно притягательное, в нем и свирепый задор, и полная редкостного обаяния смесь мальчишеского озорства с непритязательной скромностью некрасивого веснушчатого северянина; но сейчас лицо это так кривилось и морщилось, будто его обладатель непрестанно жевал лимон, и притом казалось, оно иссушено и обожжено все тем же пылающим внутри безжалостным огнем. И на этом лице — необыкновеннейшие, единственные в мире глаза. Когда-то они, наверно, были светло-голубыми, а сейчас выцвели, вылиняли чуть не добела, будто их варили в кипятке.

Он быстро подошел к Джорджу, приветственно протянув костлявую руку, губы его кривились, обнажая крупные зубы, голова запрокинулась вверх и вбок, выражение лица и свирепое и опасливо беспокойное, и, однако, что-то в нем трогательное, что говорит ясней слов: дух и сердце этого человека жестоко изранены, истерзаны и кровоточат, внутренне он беззащитен, бесконечно уязвим, и жизнь изодрала его в клочья безжалостными когтями. Он сжал и потряс руку Джорджа, а его недоброе лицо воинственно кривилось, точно у драчуна-мальчишки перед стычкой с другим мальчишкой. Всем своим видом он будто говорил: «Ну, ну, давай! Только тронь, и уж я тебе задам, своих не узнаешь!» Но произнес он нечто другое.

— Ах, вы… вы… обезьяна вы этакая! Нет, вы только посмотрите на него! — вдруг пронзительно выкрикнул он, полуобернувшись к тем двоим. — Слушайте, вы… кто вам сказал, что вы умеете писать, черт подери? — И тут же мягко, дружески: — Как живете, Джордж? Да входите же, входите!

Все еще сжимая руку Джорджа костлявыми пальцами, Мак-Харг взял его свободной рукой за плечо и повел через всю комнату к двум другим гостям. И вдруг отпустил его, стал в позу, напыжился и пошел разглагольствовать, ни дать ни взять присяжный говорун после плотного обеда: