Фауст. Сети сатаны - Пётч Оливер

Тюремщик махнул рукой, и они двинулись по узкому коридору. С одной стороны тянулись низкие дверцы. Время от времени Иоганн слышал за ними стоны и стенания. Он заглядывал через зарешеченные окошки и видел несчастных, привязанных к скамьям или закованных в колодки. Специальные рисунки над дверцами указывали на преступление, совершенное узником: красный петух для поджигателей, черная кошка для изменников… То и дело путь им преграждали запертые двери, и тюремщик всякий раз возился со связкой ключей.

Иоганн поглядывал на Валентина: тот изнывал от нетерпения, пока тюремщик отпирал очередную дверь. Он должен был понимать, сколь безысходно их положение. Из такой тюрьмы вытащить кого-то просто не представлялось возможным. Однако Валентин лишь устало улыбался ему, и глаза его сверкали маниакальным блеском.

Так они и продвигались, одна дверь за другой. По коридору через равные промежутки, примерно на уровне глаз, тянулись узкие зарешеченные оконца. Сквозь них внутрь проникал солнечный свет и шум с рыночной площади. Там, на свободе, занимался новый день, но в застенках царил извечный сумрак.

И вот они остановились перед дверцей почти в самом конце коридора. Над дверцей была начертана пентаграмма – по всей видимости, знак ведьм и колдунов. Тюремщик выбрал ключ из связки и отпер замок.

– У вас полчаса, – сказал он.

Дверца распахнулась, и Иоганн замер в изумлении.

* * *

Стены камеры были обиты досками. Дерево, источенное червями, покрывали пятна – то ли засохшей крови, то ли экскрементов. Всю обстановку составляли лежанка, узкая скамейка и ведро для оправления нужды, накрытое дощечкой, которая служила столом. Под потолком висела масляная лампа, и ее тусклый свет рассеивал тьму.

На скамейке, скрестив ноги, сидела девочка и играла в веревочку. На ней была грязная роба, босые ноги посинели от холода. Она пропускала веревочку между пальцами обеих рук и сплетала всевозможные узоры. Когда в камеру вошли двое мужчин, девочка подняла голову и посмотрела Иоганну прямо в глаза.

«Этого не может быть! – подумал он. – Господи! Что все это значит?..»

– Дядя Валентин! – радостно воскликнула девочка и вскочила со скамейки. – Наконец-то, я так соскучилась!

– Девочка моя, дай я обниму тебя!

Валентин отложил мешочек, шагнул к девочке и заключил в объятия. Гретхен при этом зажмурилась.

– Не уходи, – сказала она негромко. – Не оставляй меня больше.

В тусклом свете их тела сливались воедино. Некоторое время слышны были лишь отдаленные стоны из других камер.

Иоганн тем временем рассматривал лицо Гретхен. В камере царил полумрак, но сомнений быть не могло: веснушки, губы, с которых словно никогда не сходила улыбка, выступающие скулы, золотистые волосы… Только глаза были другие. Темные и загадочные, как бездонная пропасть.

Его глаза.

Иоганн стоял как парализованный. «Это невозможно, – думал он. – Я, должно быть, сплю».

Наконец Гретхен отстранилась от Валентина и взглянула на Иоганна.

– Кто это? – спросила она с любопытством.

– Мой старый друг, – с улыбкой ответил Валентин и смерил Фауста пытливым взглядом. – Когда-то нас связывала крепкая дружба, мы были схоластами в Гейдельберге.

– Кто такие схоласты? – спросила Гретхен.

– Это молодые люди, которые пьют вино и пиво сверх меры и считают себя бессмертными. – Валентин подмигнул ей и снова взглянул на Иоганна. – Ведь так? Бессмертными.

Фауст промолчал, не в силах отвести глаз от Греты. Она находилась в том самом возрасте, когда грань между девочкой и молодой девушкой едва ощутима. Гретхен отличалась высоким ростом и была бойко сложена, под робой уже обозначились маленькие грудки, но лицо еще хранило детские черты. Иоганн вспомнил летние деньки в Книтлингене, игры в стогах сена, беготню в лесу… Нет, это какое-то совпадение, иного объяснения он не находил. И все же сходство поражало воображение. Теперь Иоганн понял, о чем говорил Валентин, когда они выходили за ворота комтурии.

В ней есть что-то особенное… до боли знакомое…

Гретхен уже потеряла к Иоганну всякий интерес.

– А ты принес мне что-нибудь? – спросила она Валентина.

– Ну а ты как думаешь? – Тот подмигнул ей и протянул мешочек, зажатый в покалеченной руке, как в клещах. – Вот, посмотри сама.

Девочка стала рыться в мешочке. С радостным возгласом она достала кусок сыра, большой ломоть хлеба и несколько сушеных яблок. Тут же откусила от хлеба и запихнула следом кусочек сыра.

– Не набивай так рот, девочка моя, – предостерег Валентин. – Тебе станет плохо.

Они молча смотрели, как девочка наедалась. Гретхен страшно исхудала; лицо и руки, грязные и покусанные блохами, были покрыты ссадинами. Но серьезных увечий Иоганн не заметил. Очевидно, палач за нее пока не принимался. Было просто удивительно, в каком расположении духа пребывала Грета. Как это, должно быть, ужасно – сидеть здесь в полном одиночестве, когда по ночам доносятся крики заключенных и не с кем даже перекинуться словечком, кроме горбатого тюремщика да угрюмых стражников. Похоже, Гретхен была наделена той внутренней силой, которой мог похвастаться не каждый взрослый. Все еще не в силах пошевелиться, Иоганн стоял и разглядывал девочку на скамейке.

Когда Грета поела, Валентин прервал молчание.

– У меня есть для тебя кое-что еще. Я подумал, она сможет скрасить твое одиночество. Ты, наверное, уже вышла из того возраста, и все же…

Он достал из-под плаща потрепанную куклу со спутанными волосами и глазами из пуговиц, одна из которых висела на нитке. Гретхен радостно подскочила и прижала куклу к груди.

– Моя Барбара, – прошептала она. – Ты скучала по мне? Да, в последнее время я редко про тебя вспоминала, ты уж прости.

В эту минуту она выглядела много младше своих четырнадцати лет.

– Мой друг – доктор, – сообщил Валентин и показал на Иоганна. – Ему хотелось бы взглянуть на тебя и убедиться, что с тобой все хорошо. Его имя Иоганн.

– Здравствуй, Грета, – произнес Фауст хриплым, словно не своим голосом и улыбнулся. – Ты не против, если я… осмотрю тебя?

Грета поджала губы; теперь вид у нее был очень напуганный.

– Тюремщик мне уже сказал, – прошептала она. – Я не хочу.

Иоганн поднял руки.

– Я не сделаю ничего плохого, обещаю! Я всего лишь доктор. И волшебник, – добавил он загадочно.

Грета посмотрела на него с удивлением.

– Волшебник?

Фауст кивнул.

– Дай мне куклу, и я покажу кое-что.

Грета помедлила, взглянула на Валентина и, когда тот кивнул, протянула Иоганну куклу.

– Только не сделай ей больно.

Эта идея пришла Иоганну в голову совершенно неожиданно. Ему вспомнилось, как он сам, еще мальчишкой, восхищался фокусниками и артистами. Фауст усадил куклу на колени и взял за тряпичную ручку.

– Здравствуй, Бербель, – сказал он.

– Здравствуй, Иоганн, – ответила кукла.

– Я слышал, Грета в последнее время о тебе мало заботилась. Чем же ты занималась, совсем одна?

– О, я прокралась на кухню в комтурии и стянула ведерко с медом, – проговорила кукла высоким голосом. – И ночью измазала комтуру бороду. Вот была потеха!

Кукла захлопала в ладоши, и Грета раскрыла рот в изумлении. Она посмотрела на Иоганна, потом снова на куклу у него на коленях. Фауст с трудом сдержал улыбку. Он научился чревовещанию, когда взывал к Маргарите голосом архангела Михаила, – из чистой корысти, как он понял позднее. Теперь тот же трюк помог ему порадовать девочку, запертую в камере.

– Я хочу спеть песенку для Греты, – сказала кукла. – Пусть она подпевает.

Иоганн стал напевать звонким голосом, поначалу неуверенно, но в конце концов слова сами полились из него.

– Наберите зелени, что в саду растет… – кукла при этом хлопала в тряпичные ладоши, – нашей Гретхен под венец – время-то…

Иоганн запнулся. Сам того не ведая, он выбрал песенку, которую так любила Маргарита. Ту самую, которую она напевала в пещере, когда нагрянули стражники.