Габриэль Гарсиа Маркес. Биография - Джеральд Мартин

Он всегда хотел написать семейную сагу, действие которой разворачивалось бы в Аракатаке, в книге переименованной в Макондо. И теперь такую сагу он писал. Однако речь в романе идет не только о семье полковника Николаса Маркеса, все еще преисполненной ностальгии и тоски по героике прошлого, как в «Палой листве», хотя автор относится к ней с высокомерной иронией. Это также роман о семье Габриэля Элихио Гарсиа, описываемой пародийно, сатирически, с налетом комизма, одновременно с симпатией и жестокой насмешкой. И автор этой книги не двадцатилетний юноша, который начал писать «Дом», а, как ни странно, маленький мальчик, чьи впечатления тот двадцатилетний юноша вспоминал с такой ностальгией; и тот маленький мальчик идет рука об руку не с полковником Маркесом, а с сорокалетним отцом семейства, коим теперь является сам Гарсиа Маркес, писатель, прочитавший всю мировую литературу и переживший один из основополагающих возрастных этапов человеческой жизни.

Что произошло с Габриэлем Гарсиа Маркесом? Почему теперь, по прошествии стольких лет, он оказался способен написать эту книгу? На него снизошло озарение, и он понял, что вместо книги о своем детстве он должен писать книгу воспоминаний о своем детстве. Книгу не о действительности, а книгу, отражающую действительность. Книгу не об Аракатаке и ее обитателях, а повествование с точки зрения тех людей. Вместо того чтобы в очередной раз пытаться воскресить Аракатаку, он должен попрощаться с Аракатакой, ведя повествование не просто с позиции ее обитателей, а вкладывая в него весь свой опыт, все, что ему известно о мире, все, что он собой представляет и воплощает как латиноамериканец второй половины XX столетия. Иначе говоря, он должен не обособлять дом своего детства и Аракатаку от внешнего мира, а принести этот мир в Аракатаку. А главное, в эмоциональном плане, вместо того чтобы пытаться вызвать призрак Николаса Маркеса, он должен сам стать Николасом Маркесом.

Он испытывал облегчение, струившееся по нему на самых разных уровнях, в самых разных направлениях; все тяготы и муки, неудачи и разочарования вытекали из него. Свобода, уверенность в собственных силах, самоутверждение — все это воплощалось в его удивительном творении. И он знал — знал уже тогда, когда еще только приступил к работе, — что оно станет уникальным, возможно, бессмертным произведением, которое в ходе работы приобретало размах самостоятельного грандиозного мифа. Посему, конечно же, он пребывал в эйфории. Даже ему самому казалось, что он творит чудо, волшебство; потом то же самое почувствуют и читатели. И это действительно был магический процесс в наивысшей степени напряжения — магия создания литературного шедевра. Более того, работа над романом имела терапевтический эффект: вместо того чтобы пытаться, словно невротик, с маниакальным упорством и усердием воссоздать события своей жизни так, как он их запомнил, он теперь по своему усмотрению реструктуризировал все, что когда-либо слышал или испытал сам, и книга его приобретала ту форму, какую хотел придать ей автор. Так что это и впрямь был магический, волшебный, эйфористический роман, исцелявший Маркеса от множества недугов.

Человек, обычно писавший по одному абзацу в день, теперь писал в день по несколько страниц. Он, раньше выворачивавший свои книги наизнанку и вверх тормашками, дабы придать им логичность и стройность, писал главы одну за другой, будто сам Господь Бог, заставляющий вращаться Землю. Обычно вымучивавший каждую деталь и подробность, каждый технический или психологический нюанс в каждой из своих книг, теперь Маркес играл с собственной жизнью: сплавлял деда с отцом и с самим собой, Транкилину с Луисой Сантьяга и с Мерседес, наделял чертами Луиса Энрике и Марго некоторых своих персонажей, бабушку по отцовской линии вывел в образе Пилар Тернеры, Тачию — в образе Амаранты Урсулы, историю своего рода связал с историей Латинской Америки, сочленил свои литературные ингредиенты — Борхеса, Астуриаса, Карпентьера. Рульфо — с Библией, хроникой испанского завоевания и с европейским рыцарским романом, с Дефо, Вулф, Фолкнером, Хемингуэем. Неудивительно, что он чувствовал себя алхимиком; неудивительно, что он соединил Нострадамуса и Борхеса — а также самого себя, Гарсиа Маркеса, — в образе великого писателя-творца Мелькиадеса, еще одного гения, который заточил себя в маленькой комнатке, чтобы вобрать в себя весь космос того чарующего пространства, одновременно трансисторического и вневременного, что зовется литературой. Словом, теперь он не только все смешивал и соединял, но прежде всего (и именно поэтому, по мнению многих, ему удалось создать своеобразный латиноамериканский аналог «Дон Кихота») сопоставил и слил воедино две главные противоречивые черты того малоизвестного, но необычайно пленительного континента: на мрачную историю завоеваний и насилия, трагедий и поражений он наложил другую сторону Латинской Америки — карнавальное настроение, музыку и искусство латиноамериканского народа, способность радоваться жизни даже в самых ее темных уголках и находить удовольствие в простых вещах. Для большинства латиноамериканцев это удовольствие — не только компенсация за притеснения и неудачи, но еще и предвестие того лучшего мира, который всегда столь близок и который они чествуют как своими революциями, так и праздничными победами повседневности. Позже, конечно, Гарсиа Маркес будет отрицать все эти возвышенные устремления. «У меня и в мыслях такого не было, — скажет он Елене Понятовской в 1973 г. — Я просто рассказываю истории, забавные случаи»[746].

К концу той первой сентябрьской недели он уже очень много написал. А вскоре понял, что должен оставить все остальные занятия и целиком сосредоточиться на новом романе. Оттого что он одновременно работал над книгой и в рекламном агентстве, его мучили дикие головные боли. И он решил отказаться от оплачиваемой работы и от всякой светской жизни. Для семейного человека это был огромный риск.

Местом действия романа является Аракатака — Макондо, однако Макондо теперь олицетворяет всю Латинскую Америку. Латинскую Америку Гарсиа Маркес знал прекрасно, но он также побывал в Старом Свете и своим глазами видел разницу между старыми либеральными демократиями капиталистического мира и новыми социалистическими странами, включая СССР. Он некоторое время жил в городе, который считался символом государства, исторически являвшегося соперником СССР, — государства, бросившего вызов будущему планеты и уже более полувека державшего в своих руках судьбу Латинской Америки: США. Этот человек посмотрел мир, много о нем знал. И все это он знал еще до того, как мы начали вспоминать о том, что ему известно о литературе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});