Княжна - Елена Блонди

— Покажи плечо, это, — стрела двинулась, и Убог, распахивая на груди рубаху, послушно обнажил плечо до локтя. Огонек прошелся вверх-вниз, освещая гладкие мускулы. Осмотрев плечо и поведя светом над шрамами, исчертившими грудь бродяги, всадник кинул стрелу в костер, взлетел в седло и натянул поводья. Конь послушно повернулся, плавно ступая, пошел в темноту. Все молчали, напряженно слушая, как удаляется медленный топот. И вздрогнули, когда из темноты донесся голос:

— Спой своих песен, бродяга-воин, степь ждет.

Разворачивая цитру, Убог вопросительно глянул на Аслама, и тот закивал ему, гримасничая и оглядываясь во все стороны. Садясь, певец приладил инструмент на колено и тронул струны. Караванщики молча сели, косясь по сторонам, послушно замерли, внимая тихому пению.

После четвертой песни Убог замолчал. Завернул цитру и положил рядом с собой на теплую землю. Аслам, волоча кошму, устроился рядом, зашептал, все еще вглядываясь в темный воздух, полный ночных запахов:

— Вот попали. Это же земли Степных Ос. Мы тут ели, а они нас слушали. Рядом были. Да и сейчас, верно… — он снова оглянулся, — не зря тебе петь велели, не для нас же. Ихоя! Старая черепаха, ты как пропустил поворот?

— Мнэ-э, — по-бараньему отозвался Ихоя, впрочем, виновато.

— Ладно, — Аслам снова отполз, таща за собой многострадальную кошму, и демонстративно лег, натягивая край на живот, — утром сразу на шлях. А пока — молчите и спите.

— Зубы Дракона, — вполголоса сказал Убог, лежа и глядя на крупные звезды, — не осы они, Зубы Дракона.

— А ты, ухо демона, язык вороны, — разозлился Аслам, — как отъедем, тогда и будешь рот открывать. Спел свое и молчи.

Костер потрескивал и замирал, будто закрывая огненные глаза, а после приоткрывал, осматривая неподвижные фигуры взглядом красного света. И убедившись — молчат, не шевелятся, даже всхрапывают иногда, снова смеживал горячие веки. Слушал уханье степной совы и длинные тоскливые крики речной выпи.

Всадники ехали молча, поглядывая по сторонам, и степь вокруг них молчала шевелением мелкой ночной жизни, что не мешала слушать чужое.

— Чего ты к нему пристал… — голос одного из всадников оказался мальчишески ломким, — все ищешь. Он и не похож вовсе. И знака на нем нет.

— Не знаю, — ответил второй через десяток конских шагов, — показалось, надо проверить.

— Стрелу только загубил, оставил купцам.

— Да сгорит она.

Трава чернела вровень с коленями всадников, гладила блестящие в свете звезд конские бока. Лошади шли без тропы, уверенно выбирая место, куда поставить тонкую ногу.

— Он был ниже ростом и большой, а этот — выше, и худой, как ствол тополя. Волосы не черные, я посмотрел. А глаза какие, ты видел?

— Сам знаю, что не такие — неохотно отозвался всадник постарше, — у этого светлые, как ледяные глаза Беслаи. Но все равно…

— А если он избран? Тогда ты не найдешь его на земле, он ушел за снеговой перевал, не получив смертельной раны. Младшие шаманы говорили слова Патаххи, — мальчик прервался, прошептал положенные при произнесении имени слова, и продолжил, — что так может случиться.

Замолк, ожидая ответа. Молчали и остальные, черными тенями проходя сквозь травы и ночь. Не дождавшись ответа, мальчик попросил:

— Расскажи, а какой он был, Зуб Дракона учитель Абит?

— Самый лучший. Добрый.

— Я думал — смелый, — разочарованно протянул мальчик.

— Смелые мы все. На то мы — Зубы Дракона, — старший пошевелил плечом, на котором под кожаной рубахой, обшитой бляшками, жил рисунок из шрамов-точек, — но он был еще и добрый, добрее всех на земле.

Бродяга не спал всю ночь, глядя, как крупные звезды тускнеют, уступая место птичьим, сонным еще покрикам, что становились гуще и чаще, плетясь над замершим воздухом зыбкой сетью звуков. Смирившись с тем, что сон не пришел, да и радуясь тому, что не придется ходить в его непонятных слоях, от которых утром оставались лишь тягостные невнятные ощущения, смотрел и слушал, безнадежно пытаясь вспомнить, откуда пришло это — Зубы Дракона. И почему так уверенно сказано было им.

Когда на травы упала утренняя роса, и под сеть птичьих песен лег, наползая из пустоты неба, белый туман, нежный, как пух из перин, Убог тихо поднялся и пошел, ступая зазябшими ногами между лежащих фигур, укутанных халатами и покрывалами. Дремлющий у черного костра мальчик испуганно поднял бритую голову, ловя рукой съехавшую на плечо расшитую шапочку, и Убог, улыбаясь, покивал, чтоб успокоить. Присел рядом на корточки и, погружая руки в мягкий пепел, зашевелил пальцами, откидывая обугленные ветки. Ухватил и, сдувая пепел, встал, понес найденный наконечник стрелы к высокой траве, что клонилась от тяжести росы. Мальчик любопытно следил, как бродяга, собирая горстью росу, бережно моет кусочек обгоревшего металла и, покрутив в пальцах, подставляет первым солнечным лучам. Темный трехгранный конус, наконечник смертельной стрелы.

— Насмотрелся? — на голос Аслама Убог оглянулся, сжимая находку в кулаке. Купец молча махнул в сторону костра, где остальные ходили, складывая вещи, и бродяга заторопился к ним.

Солнце набирало силу, выжаривая белую глину дороги в пыль, повозки, дергаясь на ухабах, скрипели, раскачивались и едущие по бокам караванщики осматривали привязанные мешки, следя, чтоб ничего не терялось. Вполголоса, радуясь, что благополучно выбрались с места опасной ночевки, рассказывали друг другу слухи и сплетни. Убог шел пешком, держась за стремя асламова коня, и внимательно слушал, не замечая, что купец, дергая рыжую бороду, наблюдает за ним, хмурясь.

— Они бесы, настоящие! — захлебываясь, говорил молодой караванщик, гордый вниманием, — отец мне рассказывал, много. Их женщины рожают детей в логовах степных волков и те, кого не сожрали, сосут волчиц, а после их относят на заговоренное место и там бросают, где множество осиных шалашей. Осы жалят их так, что вместо лиц у них сырое мясо. Навсегда. И потом, когда в бою, они делают такую вот морду, — мальчик перекосил лицо в гримасе, растянул рот, оскаливаясь, и через искривленные губы невнятно договорил, — осы свазу итят, и жавят ввагов, насмевть.

— Осы не живут в шалашах, — оборвал рассказчика Аслам, — врешь, так умей врать.

Парень распустил лицо в обиженной гримасе и отъехал, толкая коня в бок коленом. А купец глянул вниз, на идущего у ноги Убога. Почему степные воины отметили его свои интересом? Почему смотрели на его плечо? Может, он лазутчик и накликает на головы мирных купцов несчастье?

Он придержал коня. Отрывисто сказал, отводя глаза от вопросительно поднятого лица спутника:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});