Дар Гумбольдта - Сол Беллоу

Не о такой жизни я грезил в плюшевом кресле «Боинга-747», проносясь над глубинами атлантических вод. Тогда я говорил себе, что пузырек воздуха в запаянной ампуле плотницкого уровня можно вернуть в центр. Теперь же я сомневался даже в том, а был ли вообще этот пузырек. Ну, и еще Европа. Сегодня она уже не так сильно притягивает американских интеллектуалов. Ни к чему хорошему она мир не привела. Только ограниченный человек (такой, как вульгарная девка, Рената — если не ходить вокруг да около) может приехать сюда, питая серьезные надежды приобщиться к культуре. Надежды, которыми пестрят женские журналы мод. Впрочем, должен признаться, что на этот раз я тоже ехал в Испанию в поисках высоких идеалов или остатков этих идеалов. Когда-то здесь создавались шедевры, вдохновленные высоким духом. И остатки святости и святого искусства сохранились здесь до сих пор. На углу Двадцать шестой и Калифорния-стрит или в чикагском Плейбой-клубе не полюбуешься на святого Игнатия, святую Терезу, Иоанна Крестителя, Эль Греко и Эскориал. Только вот Сеговия так и не разжилась маленькой семьей Ситринов во главе с Папочкой, занятым отделением сознания от его биологического основания, и сексуально восторженной Мамочкой, приторговывающей антиквариатом. Рената слишком грубо оттолкнула меня и слишком глубоко задела при этом мое человеческое достоинство. Кстати, траур, который я носил, помог мне в какой-то степени восстановиться. Черные одежды склоняли испанцев к дружелюбию и учтивости. Скорбящий вдовец и бледненький американский сирота задевали за живое продавцов на рынке, а особенно женщин. В пансионе нами заинтересовалась секретарь датского посольства. Она и сама была очень бледная, но ее бледность имела совершенно иное происхождение, чем у Роджера. Лицо этой дамы отличалось страшной худобой и чахоточной бледностью, так что помада на ее губах буквально пламенела. После обеда она подкрашивала губы с каким-то странным ожесточением. И все же в ее намерениях не было ничего плохого. Как-то в воскресенье после обеда я совсем расклеился, и она пригласила меня прогуляться. Надела похожую на колокол или ведро шляпку, и мы стали медленно прохаживаться, так как у нее болело бедро. И вот, ковыляя рядом со мной по дорожке в празднично одетой толпе, она завела разговор о скорби.

— Ваша жена была красива?

— О да, очень красива.

— Вы, американцы, так лелеете свою печаль. Давно она умерла?

— Шесть недель назад.

— На прошлой неделе вы говорили — три.

— Вот видите, я потерял ощущение времени.

— Но сейчас вам пора снова стать на ноги. Иногда нужно сделать усилие — и освободиться. Как там говорят? Выйти из штопора. У меня в комнате есть немного бренди. Приходите, когда мальчик заснет, пропустим по рюмочке. Как я поняла, вам приходится спать вместе с ним на двуспальной кровати?

— Нам пытаются найти две односпальных.

— Он беспокойный? Дети часто толкаются во сне.

— Роджер спит спокойно. А я все равно не сплю. Лежу и читаю.

— Мы можем найти более интересные занятия, чтобы скоротать ночь, — сказала она. — Какая польза от горьких раздумий? Она ушла.

Вот именно, ушла. Это полностью подтвердилось. Она написала мне с Сицилии. В субботу, то есть вчера, я зашел в «Риц» проверить почту и получил письмо от Ренаты. Потому-то я и расстроился и всю ночь не спал, вчитываясь в ее строки. Я страдал так сильно, что никак не мог сойтись поближе с фрекен Ребеккой Волстед, с этой яростной бледной хромой женщиной. Я чуть ли не жалел, что Роджер такой славный ребенок. Он даже не толкался во сне. Не доставлял мне никаких хлопот. Милый маленький мальчик.

Рената и Флонзалей поженились в Милане и сейчас проводили медовый месяц на Сицилии. Думаю, они поехали в Таормину. Рената не уточнила. Она писала так: «Ты лучший из всех, с кем можно было бы оставить Роджера. Ты много раз доказывал, что любишь его ради него самого и не станешь использовать ребенка, чтобы достать меня. Мама слишком занята, чтобы присматривать за ним. Сейчас ты так не думаешь, однако ты преодолеешь отчаяние и останешься мне хорошим другом. Ты будешь горевать и злиться, называть меня интриганкой и грязной сукой — ты так говоришь, когда сердишься. Но в твоем сердце есть справедливость, Чарльз. Ты должен мне кое-что и знаешь это. У тебя был шанс поступить со мной справедливо. Ты упустил его! О, ты его упустил! Я не могла заставить тебя исправиться!» Ренату занесло в стенания. Значит, это я все испортил. Я стал читать дальше: «Ты отвел мне роль идиотки. Сделал из меня этакого секс-клоуна. Заставлял готовить обеды в цилиндре и с голой задницей», — враки, враки, это была ее собственная идея! «Я женщина покладистая и потому не мешала тебе веселиться. Я и сама веселилась. И ни в чем тебе не отказывала. А вот ты отказывал мне во многом. Ты не хотел помнить, что я мать. Ты повез меня в Лондон в качестве экзотической любовницы из дикарского Чикаго. Министр финансов лапал меня. Он лапал меня, ублюдок! Я не устроила скандала только из уважения к былому величию Британии. Однако разве он посмел бы вести себя подобным образом, если бы я была твоей женой? Ты выставил меня шлюхой. Не думаю, что нужно быть профессором анатомии, чтобы понять — у кого есть задница, у того есть и сердце. Если бы ты помнил, что в моей груди бьется такое же сердце, как у высокочтимого высокоблагородия шевалье Ситрина, у нас все могло бы получиться. Ах, Чарли, я никогда не забуду, как ты контрабандой привозил для меня из Монреаля кубинские[409] сигары. Надевал на них этикетки с «Кира Великого». Ты был добрым и смешным. Я поверила тебе, когда ты сказал, что на кривую ножку нужен кривой сапожок, что ножка немыслима без сапожка. Но если бы тебе в голову пришла очевидная мысль: «У нее есть ребенок, который растет в гостиничных холлах, и мать, никогда не бывшая замужем», ты бы обвенчался со мной в первой попавшейся церкви, зарегистрировался в любой мэрии Америки и в конце концов обеспечил мне хоть какую-то защиту. Кажется, твой любимый Рудольф Штейнер, которым ты изводил меня, говорил, что если сейчас ты мужчина, то в следующем воплощении окажешься женщиной, и что эфирное тело (я не очень уверена, что такое эфирное тело; кажется, какая-то важная часть, наполняющая тело жизнью, так?) всегда противоположного пола. Так вот, раз уж тебе придется в следующей жизни быть женщиной, тебе не помешает прежде много чему научиться. Вот что я тебе скажу. Многие женщины, если начинают откровенничать, признаются, что могли бы обожать идеального мужчину, сложенного из нескольких особей, такого себе сборного любовника или мужа. Женщина что-то любит в А., что-то в Б. и еще что-то в В. Так вот, ты очаровательный, восхитительный, трогательный, с тобой так приятно проводить время. Ты мог бы быть моим А., отчасти моим Б., но в тебе нет ничего от В.

Сейчас я очень тоскую по тебе, более того, Флонзалей знает об этом. Но его дело имеет одно преимущество — оно вселяет уверенность в завтрашнем дне. Ты как-то сказал, что у Флонзалея должны быть взгляды Плутона. Что бы ты ни хотел сказать, я понимаю это так, хоть ремесло загробное, зато уж сердце доброе. Он даже не настаивает, чтобы я перестала любить тебя. Не забывай, я убежала не с первым встречным. Я вернулась к тому, кого давно знала. Когда мы расставались в Айдлуайлде, я не знала, что так поступлю. Но мое терпение лопнуло. Твой характер слишком неустойчивый. Нам обоим необходимо более серьезно устроиться в жизни».

Стоп-стоп. Рената перескакивала с одного на другое, но разве не потому она меня бросила, что я оказался на грани банкротства? С Флонзалеем у нее никогда не возникнет такой проблемы. Возможно, Рената почувствовала, что я начинаю подумывать о более аскетичном образе жизни. Я не отказывался от денег из какого-нибудь принципа. У меня их отбирал Урбанович. Но теперь я вижу, что такое американская погоня за долларом. Скоро она дорастет до космических масштабов. Она прочно вклинивается между нами и реальными силами. Но раньше я об этом не думал и не до конца понимал, почему Рената меня бросила, а она, оказывается, сделала это именно потому, что мне в голову приходили подобные мысли. И как могла пыталась объяснить это мне.

«Теперь ты можешь писать большие опусы о скуке, и, возможно, человечество будет тебе благодарно. Оно так страдает, а ты хочешь помочь. Изнурять себя, размышляя над серьезными проблемами, — благородная идея, только я лично не хочу оказаться рядом с тобой, когда ты себя изнуряешь. Ты очень умен. Признаю. А значит, тебе следует проявить терпимость к владельцу похоронного бюро, как я проявляла терпимость к твоим интеллектуалам. Когда речь идет о мужчинах, я рассуждаю исключительно как женщина, не учитывая цвет кожи, вероисповедание или прежнее рабское положение, как говорил Линкольн. Поздравляю, у тебя потрясающий ум. Однако я согласна с твоей старинной подружкой Наоми Лутц. Я не желаю погружаться в весь этот духовный и интеллектуальный бред, посвященный вселенским проблемам. Я, красивая и еще молодая женщина, предпочитаю принимать вещи такими, какими принимали их миллиарды людей на протяжении всей истории человечества. Работаешь, добываешь кусок хлеба, теряешь голову, целуешься, рожаешь ребенка, доживаешь до восьмидесяти и сбегаешь от всех куда подальше, или вешаешься, или топишься. А ты тратишь годы, пытаясь найти особый способ вырваться из тисков человеческой жизни. Мне это скучно». Да, едва я прочел это, мне представились толпы гениальных мыслителей, опутывающих массы паутиной убеждений и замыслов. Я увидел, как они изводят род людской своими фантазиями, планами и перспективами на будущее. Нельзя, конечно, представлять человечество этакой безвинной овечкой. Ему дарованы удивительные способности работать, чувствовать и верить, но умники, уверенные, что знают все лучше остальных, а потому пытающиеся облагодетельствовать человечество своими благими намерениями, призывают прикладывать эти способности то к одному, то к другому. Рената продолжала: «Ты никогда не спрашивал меня, но у меня тоже есть собственные представления. Я считаю, что мы живем в биологическом мире. Я думаю, если человек умер, то он умер, и с этим ничего не поделаешь. Флонзалей того же мнения. Мертвый есть мертвый, так что профессия Флонзалея непреходяща, а я теперь его жена. Флонзалей оказывает обществу практическую услугу. Такую же, как водопроводчик, золотарь или сборщик мусора; он сам так говорит. Но если делаешь людям добро, чаще всего у них возникает против тебя предубеждение. Очень похоже на мою собственную ситуацию. Флонзалей воспринимает клеймо профессии как небольшую издержку и включает ее в счет. А некоторые твои идеи даже хуже того, чем он занимается. У него хотя бы все разложенно по полочкам. Так что хрен редьки не слаще».