Любовь властелина - Альбер Коэн

Она нахмурила брови, зайдя в нешумный зал банка Лулле. Да, завтра уж точно без промедления она откроет и прочтет все письма Адриана. Ну ладно, хватит, теперь нужно быть счастливой. Она улыбнулась кассиру, другому старому своему знакомцу, долговязому аскету — вегетарианцу с новозаветной бородкой; Тетьлери очень уважала его, потому что он исповедовал буквальное прочтение Библии. Закончив дела с пожилой клиенткой с лицом шелудивого пекинеса, которая вылетела из банка, трагически прижав рукой застежку сумки, он поправил свой готовый галстук в знак уважения к прямой наследнице д'Облей и одарил ее ласковым взглядом.

— Какой суммой я могу располагать, месье?

— Если я не ошибаюсь, приблизительно шесть тысяч франков, мадам, — ответил славный малый, знающий наизусть состояние счетов всех клиентов из высшего общества.

— Мне необходимо больше, — сказала она и улыбнулась. (Почему в обоих этих банках Ариадна улыбалась? Да потому, что в них она прекрасно себя чувствовала, банк — это такое прелестное место, где вас всегда так радушно принимают. И банкиры очень милые люди, всегда готовые оказать вам услугу, дать вам столько денег, сколько вам заблагорассудится. Для Ариадны, урожденной д'Обль, деньги были единственным товаром, который доставался бесплатно. Нужно было только подписать чек.)

Кассир бросил на нее огорченный взгляд из-под очков. Кроме того, что он всегда грустил, если клиентка просит у него больше, чем «поступления», он еще и опасался, что эта странная «племянница» попросит его продать ценные бумаги. Он ненавидел, когда ему велели продавать облигации, особенно если просьба исходила от молодого неопытного клиента. Этот смиренный чиновник со скромной зарплатой, нервный и щепетильный, испытывал необъяснимую привязанность к клиентам-наследникам, желал им процветания и искренне страдал, когда они начинали спускать свое состояние. Худой сторожевой пес, смирившийся с участью посредственности, он охранял богатство богатых. Он спросил тогда эту безмозглую девицу, которая все же происходила из уважаемого семейства, не сочла бы она возможным подождать до октября, когда на счет поступит изрядная сумма. Он говорил убедительно, подкупающим тоном, дав ей понять, что сумма составит более десяти тысяч франков.

— Мне нужно больше, — улыбнулась она. — И к тому же я не могу ждать.

Кроткий кассир вздернул хилые плечи.

— В таком случае нужно подписать закладную или вексель о продаже.

Слово «закладная» не понравилось молодой женщине. Это наверняка какая-нибудь долгая история с нотариусами, наследством и так далее.

— Лучше продать, — сказала она с чарующей улыбкой.

Чтобы выиграть время, она спросила, сколько же составят ее ценные бумаги в… (она запнулась, потому что все д'Обли не любили произносить вслух это неприличное и недостойное слово) в деньгах. Кассир удалился, расстроенно шаркая ногами, и вскоре вернулся в сопровождении начальника отдела ценных бумаг, загорелого энергичного молодого человека; который приветствовал ее несколько менее почтительно, чем обычно.

— Стоимость вашего портфеля ценных бумаг приблизительно составляет, составляет, составляет… — (Он открыл папку, пробежался взглядом по ее содержимому, пока она гадала, что же это за такой портфель, о котором она никогда не слышала. Эти господа конечно же кладут ценности клиентов в большие красивые кожаные портфели. Она как-нибудь попросит этого милого кассира показать ей такой.) — Составляет, составляет приблизительно двести тысяч франков.

— Я думала, там больше, — сказала она робко. — Ну, хотя бы немного больше.

— Но, мадам, в наследстве мадемуазель д'Обль еще масса иностранных ценных бумаг — французских, австрийских и даже южноамериканских. — Два последних прилагательных были произнесены с легким оттенком отвращения. — И к тому же индекс Доу Джонса сильно скакал в последнее время.

— Ах, вот как, — сказала она.

— Да, двести тысяч франков — это округленно, в последнее время курс сильно колебался.

— В самом деле? — сказала она.

— Нужно продать все? — Кассир в ужасе прикрыл глаза.

— Ох, конечно, нет, зачем же.

— Половину, мадам? — спросил человек дела. — (До чего неуважительное поколение, подумал кассир.)

Вообще-то это неплохая идея — сразу получить достаточно значительную сумму, чтобы не зависеть от злосчастных поступлений, о которых все время говорят эти люди. К тому же, в сентябре нужно будет заняться зимней одеждой. Да и вообще… Но она не закончила свою мысль, и та затерялась в пустоте.

— Половину, мадам? — повторил нетерпеливый молодой человек.

— Четверть, — сказала благоразумная молодая женщина.

— Значит, ликвидируем акции «Американ электрик», «Флорида пауэр энд лайт», «Кэмпбелл суп» и, может быть, еще «Корн продактс», их совсем мало. Вы согласны, мадам? — Его голос был бодрым, почти радостным. Кассир отошел подальше, чтобы не присутствовать при бойне. — Мы также ликвидируем акции «Нестле», «Сиба», «Истман кодак», «Империал кемикл» и «Интернейшнл никель»! — Его голос звенел священным упоением, гремел победной песнью. — Вы согласны, мадам?

— Да, совершенно согласна, спасибо. А что я должна сделать?

— Всего лишь подписать вексель о продаже, который я сейчас подготовлю. Продажа по рыночной цене или по предельной цене?

— А что предпочтительней, месье?

— В зависимости от ситуации, мадам. Насколько вы спешите.

Она ничего не поняла, но «по рыночной», как ей показалось, звучало более научно, экономически больше заслуживало доверия.

— Я предпочитаю по рыночной.

— Мы освободимся к тому же от всякой южноамериканской мелочи и от «Дунай-Сава-Адриатика». Вы не против, мадам?

Спустя некоторое время она подписала вексель, немного расстроившись, что ее подпись получилась не очень красивой. Не пересчитывая (что умножило печаль старого кассира), она запихнула в сумку обналиченные десять тысяч франков и вышла. Она медленно шла по улице Сите и улыбалась. В девять часов, под Полярной звездой. Сегодня вечером, в девять часов, они будут вместе.

LXI

Через день, в четыре часа пополудни, в кондитерской, где она собиралась вознаградить себя за долгий визит к Волькмаару, с первым же глотком чая ее ожгла ужасная мысль. Пиджаки обоих костюмов, которые она сегодня примеряла, слишком узкие! О Господи, фланелевые костюмы, они нравились ей больше всего! Бросив чай и тосты, она резко встала, опрокинув чашку, бросила на стол экю и побежала к месту своей пытки, где два пиджака, еще совершенно бесформенных, примерили снова, сняли, вновь надели, сравнили с моделью и всесторонне обсудили. Результатом дискуссии явилось расплывчатое заключение, столь знакомое каждому кутюрье.

— Ну, в общем, вы мне сделайте эти пиджаки ни слишком узкими, ни слишком широкими. — (Она четко, как только смогла, выговорила эту фразу, чтоб быть уверенной, что ее правильно поймут. Она так отдалась делу, вкладывала столько пыла и серьезности во всю эту ерунду, совершенно как в детстве, когда на пляже, сосредоточенно сдвинув брови, с увлечением лепила песочные куличики.) — Да, ни слишком узкие, ни слишком широкие. Но все же, скорей немного широкие, однако, не слишком, конечно, то есть по фигуре, но не тесно, не впритык.

— Сохранить удобство и выдержать линию, — сказал Волькмаар, удостоившись в награду благосклонного взгляда.

— Что же касается длины, остановимся на той, что я говорила, на два сантиметра меньше, чем у модели. Но я не знаю, может быть, лучше будет полтора сантиметра. Да, точно. Погодите, я посмотрю, хочу быть до конца уверенной.

Она подошла к пиджаку модели, загнула край на полтора сантиметра, закрыла глаза, чтобы посмотреть свежим взглядом, потом открыла их и направилась к трельяжу, слегка улыбаясь, дабы выглядеть в этом пиджаке естественной, выглядеть как в жизни, как перед ним. После чего она отступила назад, затем подошла к зеркалу естественным шагом, глядя под ноги, словно прогуливаясь, и внезапно быстро вскинула голову, чтобы получить молниеносное, точное, неопровержимое впечатление, вспышку истины, стараясь при этом стереть из памяти, что низ пиджака подвернут, не обращать внимания на неаккуратность этого края, представить себе, что на ней полностью законченный пиджак. Совершенно беспристрастно она оценила, что именно так лучше всего.

— Полтора сантиметра — просто превосходно. — Она глубоко вдохнула с победоносным видом, утвердившись в приятной уверенности. Полтора сантиметра, абсолют, божественное измерение. — Значит, не два сантиметра, хорошо? — (Брови нахмурены, голова опущена, мучительное размышление.) — А вам не кажется, что достаточно подрубить на один сантиметр? Нет-нет, остановимся на полутора.

— Вы абсолютно правы, — поклонился Волькмаар, решив сделать куртку на два сантиметра длиннее. — Честь имею, дорогая мадам.