Путь хирурга. Полвека в СССР - Владимир Голяховский

Альгис Петрулис поверил в меня, как в бога, и не отходил все время, пока я был в Целинограде. А я соскучился по преподавательской работе и с энтузиазмом передавал ему все, что знал и умел. Мы с ним остались друзьями на всю жизнь. Через двадцать лет Альгис защищал в Каунасе докторскую диссертацию, и я был его оппонентом. Потом он стал профессором и заведующим кафедрой. Я тешу себя надеждой, что в его успехах была заложена капля моей заслуги.

Узбекское лечение переломов с помощью мумиё

Уже почти два года мы с Веней Лирцманом «сидели взаперти» в орготделе и томились без хирургической работы. Я беспокоился, что руки отвыкнут от скальпеля и я потеряю уверенность движений, необходимую для тонкостей хирургического умения. Врачебная работа требует натренированности всех чувств — умения распознавать болезнь на ощупь, на слух, на запах. Так, пальцами врачи определяют границы органов, прощупывают опухоли и их консистенцию; на слух определяют изменение шумов сердца и легких, обонянием улавливают запах ацетона при диабетической коме. Натренированные руки хирурга должны уметь чувствовать ткани через сталь инструментов и, руководствуясь этим шестым чувством хирурга, удалять из организма лишь вредное, не повредив здоровое.

Вот это особое, шестое чувство хирурга я и боялся потерять, сидя над бумагами. Тоскуя без применения своего умения, я лишь изредка решался беспокоить директора просьбой вернуть меня в клинику. В Волкове произошла трансформация зазнайства: его назначили главным травматологом и выбрали членом-корреспондентом Медицинской академии (без всяких научных заслуг). Это был типичный случай взлета молодого карьериста, который «попал в обойму» нового поколения директоров научных учреждений. Быстрый взлет кружил ему голову и, занятый своей карьерой, он вряд ли беспокоился о моей. Говорят, чтобы проверить человека, надо сделать его начальником.

Теперь, если Волков брал евреев, он обязательно посылал их работать в наш отдел. К нам пришли еще трое сотрудников — Нахим Махсон, Наум Любощиц и Валентин Герцман. Все они писали кандидатские диссертации по хирургии, всех их сослали к нам. Отдел переполнился евреями, как «терем-теремок» из детской сказки переполнялся зверюшками.

По организационным делам к нам часто приезжали сотрудники из других институтов. Это дало мне широкий круг знакомств с коллегами. Из Свердловска приезжал мой друг Валентин Фишкин, очень активный, яркий ученый и хороший хирург, моего возраста, всегда полный новых интересных идей. Он удивлялся, видя нас за бумажной работой:

— И долго это вы собираетесь замерзать в вашей еврейской синагоге?

Синагога — да? Но куда было податься талантливым евреям-ученым, если им ставили палки в колеса и не хотели давать хода в клинике? Эти новые сотрудники прошли войну: Махсон был хирург-полковник в отставке, Любошиц провел войну лейтенантом. Они совершали подвиги на войне, а теперь, уже в немолодом возрасте, совершали научный подвиг — писали хирургические диссертации. Это трудная цель, и немолодые люди редко идут на такое самоотречение. У Наума Любошица особо интересная диссертационная тема — лечение переломов костей таза. До работы в нашем отделе он лечил больных в детской больнице. И диссертацию он защитил с блеском. На диссертационном банкете глаза Наума сияли искринками — у него были очень красивые, лучистые глаза. Мы с Лирцманом сочинили ему стихи, а я пропел на популярный цыганский мотив:

Эх, раз, еще разДиссертация про таз.Если вы сломали таз,Таз у вас раскрошится,Но если дорог таз для вас,Лечитесь у Любошица.Эх, раз, еще раз,Диссертация про таз.Ради ваших чудных глазИ вашей диссертации,Я б себе сломала тазВ любой локализации.Эх, раз, еще раз,Диссертация про таз.

Синагога или не синагога, но в те скучные годы в орготделе мы с Веней Лирцманом поддерживали друг друга и валяли дурака. Потом оба наших новых сотрудника — Махсон и Любошиц — доказали, чего они стоят: когда им все-таки удалось прорваться на работу в клинику, оба написали докторские диссертации и оба стали профессорами.

Отдушиной в работе бывали командировки. В 1964 году меня послали в Ташкент. Мы летели целой комиссией: профессор Шулутко, Елена Морозова (которую мы с Веней за громадные размеры прозвали «царь-жопа»), Иосиф Митбрейт и я. Если я встречал человека с полным набором свойств святого, то это был мой друг Осик Митбрейт — мужчина, приятный во всех отношениях.

Комиссии для проверки работы научных институтов были обычной традицией. Если не интриги и жалобы, то работа комиссии была бы проформой: не совать нос глубоко в дела проверяемых, написать положительное заключение, выпить на прощальном банкете коньяк и уехать. На этот раз Волков дал нам определенное задание:

— Сотрудники Ташкентского института по очереди бомбардируют меня письмами, что они первыми открыли способ быстро сращивать переломы костей с помощью какого-то мумиё. Каждый из них пишет, что он первым сделал это открытие. Выясните, что такое мумиё, и доложите мне. Если это стоящее дело, я готов начать его здесь применять.

Вся советская национальная политика была основана на подчинении Москве — из нее нацменам давали указания и образцы. Высшее образование в азиатских республиках было на довольно низком уровне. Для создания «национальных кадров» некоторых узбеков присылали как «целевых аспирантов», и московские профессора писали за них диссертации. Получив степень, они занимали ключевые посты в науке в своих республиках. Москва создавала там учреждения по русскому образцу. Но у новых руководителей не было достаточного культурного уровня для поддержания насаждений этого образца. Они больше занимались интригами между собой, чем делом.

Узбеки славятся своим гостеприимством, а в советское время славились и заискиванием перед начальством из Москвы. Нас встретили с почетом — надели на нас узбекские тюбетейки, подарили корзины с фруктами и разместили в лучшей гостинице. Институт травматологии — трех-этажное покосившееся здание, напротив Алайского базара, знаменитого своим изобилием. Директор института — Шамат Шаматович Шаматов, отделением травмы заведовал Шакир Шакирович Шакиров, оба кандидаты наук. Директор Шаматов завел нас в кабинет и плотно закрыл дверь. Он разлил в пиалы ароматный зеленый чай и пониженным голосом сказал:

— Шакыров станыт хвасыт, что он отыкрыл лечные перыломов с помыщу мумиё. Вы ему не вырте. Это я, я первый начыл прыменять мумиё. Но тогда я ыще не был дыректыром. Он хотыл стать дыректыром, но наш Цынтралный Комытет утвердыл мыня, у мыня былшой партыйный стаж. Шакыров злытся, что это он едынственный, кто открыл мумиё.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});