Кодеры за работой. Размышления о ремесле программиста - Сейбел Питер

Сейбел: По-прежнему по направлению электроинжиниринга?

Томпсон: Да. И мои последние годы были просто замечательными. Я не делал ничего, чего не хотел бы делать. Никаких требований, ничего такого. Чтобы нормально выпуститься, я летом прослушал курс, кажется, по американской истории — было какое-то требование по получению степени. Но за исключением этого я преподавал почти половину всех курсов, которые должен был изучать.

Общая теория вычислений в то время как раз оформлялась как самостоятельная дисциплина. Сортировка методом Шелла только что появилась, и никто не мог понять, почему она быстрее, чем п2. Все гоняли тесты и пытались выяснить, в чем же дело; очень просто было увидеть, что она действительно сортирует, но было непонятно, почему же, собственно, она такая быстрая. Брали асимптоту и считали, почему тут n1,3, и так далее. А это же не натуральное число. И из всего этого — сортировки Шелла, интеллектуальной привлекательности сортировки Шелла и попытки выяснить, почему она такая быстрая, — вышла вся скорость вычислений. Разделяй и властвуй[72], все эти п log n и так далее. Поразительное, захватывающее было время.

У меня были друзья, в том числе весьма молодые преподаватели — по математике, я с ним очень дружил, и по электроинжинирингу, а также выпускник, на которого я работал. Для меня придумывали класс, и я его обучал.

Сейбел: Вы официально изучали предмет или только по документам числились его преподавателем?

Томпсон: Нет, конечно, нигде я преподавателем не числился. Везде стоял код электроинжиниринга 199, который означал индивидуальные или групповые исследования и все такое. Они изобретали предмет, давали ему название и передавали мне. И на него приходили три-четыре студента.

Сейбел: Одним из которых на бумаге были вы.

Томпсон: Да.

Сейбел: Вам нравилось преподавать?

Томпсон: В некотором отношении. Мне приходилось преподавать в своей жизни дважды. Один раз я взял отпуск на год и преподавал в Беркли в 1975/76 гг., а еще год я читал лекции в Сиднее в 1988 г. Это очень интересно. Мне очень, очень нравится. Я занимался лабораторными исследованиями, а потом поехал в Беркли преподавать и сам изучал те предметы, которые преподавал, поскольку у меня ведь не было образования в области компьютерных наук. Обычно внештатный преподаватель ведет один предмет. У меня их было пять. Некоторые курсы я читал по два раза, и они, думаю, были наилучшими, потому что в первый год я учился, а на второй уже понял, как преподавать, и организовал свои занятия более успешно, опережая на два шага студентов в этом предмете. На третий год курс становился просто унылым. Я взялся вести один предмет третий раз подряд, и это было ошибкой. Я никогда не смог бы стать педагогом, потому что там нужно преподавать каждый раз одно и то же. Это не по мне. Но я люблю преподавание: сперва тяжело, потом весело и интересно. И затем унылый третий раз.

Сейбел: Какую самую первую интересную программу вы написали?

Томпсон: Первая длинная вычислительная программа, которую я написал, относилась к проблеме игры в пентамино. Знаете такую?

Сейбел: С кирпичиками?

Томпсон: Да, с кирпичиками. Я запустил программу на компьютере IBM 1620, который имелся на физическом факультете. Я знал, где находятся самые лучшие компьютеры, и все их запускал на ночь для своих целей. Да и в главном компьютерном центре у меня было порядка двадцати учетных записей под разными псевдонимами. Имеется 12 пентамино — это разные типы фигур из пяти кирпичиков. И таких фигур может быть 12.

Сейбел: Примерно как в тетрисе.

Томпсон: Да. Но здесь каждая фигура состоит из пяти клеток. Если их все разложить на доске, то есть две, скажем так, наиболее приятные конфигурации. Одна — прямоугольник 10 на 6, а вторая — 8 на 8 с отверстием 2 на 2 посередине. И я решил все конфигурации для этих двух досок, то есть как разместить на них фигуры. В общем случае я решал это, сравнивая шаблон досок и шаблон фигур: как фигуры вкладываются в шаблон доски. Программа не знала, что это пентамино.

Сейбел: В принципе, это был поиск методом грубой силы?

Томпсон: Так и есть.

Сейбел: Наверное, на ассемблере?

Томпсон: Видимо, так. Да, наверное, на ассемблере. Не помню, честно говоря.

Сейбел: Где-то в это время вы должны были изучить Фортран.

Томпсон: Да, конечно, в компьютерном центре мне пришлось преподавать Фортран и отлаживать программы на нем. Но я никогда на Фортране не программировал. Довольно давно я написал компилятор Фортрана для UNIX, язык Би был неудачной попыткой написать компилятор Фортрана.

Сейбел: А я думал, Би — это ваша версия BCPL.

Томпсон: Отчасти. Начиналось все, как... впрочем, не знаю как. С семантической точки зрения, однако, это оказался BCPL. А когда я начинал, то это должен был быть Фортран. И как раз тогда у меня впервые появилось описание BCPL. Мне понравилась его четкая семантика. Я отложил Фортран, и в итоге вышел синтаксис Си и семантика BCPL.

Сейбел: Есть ли большие различия в том, как вы занимались программированием и теоретизировали по его поводу в начале карьеры и сегодня? Считаете ли вы, что программирование в каком-то смысле повзрослело или что вы повысили класс или узнали что-то такое, что заставляет вас оглянуться и сказать: «Господи, я же просто не знал, что творил!»?

Томпсон: Вовсе нет. Иногда я действительно оглядываюсь назад, но говорю: «Эх, а тогда ведь я был намного сильнее». Начиная с момента, когда я неделю читал ту программу, и до 30-35 лет я глубоко понимал каждую строку написанного мною кода. Я мог писать программу весь день, а ночью продолжать сидеть и читать строку за строкой в поисках ошибок. На следующий день я возвращался к нему и, разумеется, находил ляп.

Сейбел: А в 35 лет вы могли вспомнить то, что написали десятью годами раньше?

Томпсон: Да. Это позже моя память стала более избирательной.

Сейбел: Есть ли в изучении программирования то, что сейчас вы бы сделали по-другому? Сожалеете ли вы о пути, который избрали; может быть, хотели бы, чтобы что-то было сделано вами раньше?

Томпсон: Да-да, конечно. В школе мне обязательно следовало заниматься машинописью. Я плохо печатаю даже сейчас, но кто знал. Я никогда ничего не планировал. У меня нет дисциплины. Я делал то, что хотел делать завтра, на следующей неделе, всю жизнь. Если бы у меня были способности к планированию или предвидению, то курс машинописи я бы непременно по возможности прошел. И я бы, конечно, более углубленно изучил математику, потому что часто сталкивался с такими вещами, где помощи приходилось ждать только от математики. Вот такие частности, словом. Но если вернуться назад, то я уверен, что меня не хватило бы на то, чтобы сделать что-то принципиально по-иному. Обычно я ничего не планировал — просто делал следующий шаг. И начав заново, я точно так же делал бы следующий шаг.

Сейбел: Сразу после выпуска вы попали прямо в Bell Labs — как это вышло? На том этапе карьеры вы вроде не были классическим академическим исследователем.

Томпсон: Так уж меня занесло. Трудно сказать. На самом деле я, можно сказать, не учился. Формально — да, конечно. Один из моих преподавателей — собственно, мой хороший друг — прямо-таки натравил на меня рекрутера из Bell Labs. Но я не искал работу. У меня не было абсолютно никаких амбиций. И он назначил мне встречу на его маленьком рекрутерском стенде, а я то ли проспал, то ли сказал ему, что мне неинтересно. Но он не сдавался. В какой-то момент он позвонил мне и сказал, что хотел бы зайти. И пришел ко мне домой. И сказал, что хотел бы, чтобы я прошел собеседование в Bell Labs. Я отказался. Но он сказал: «Поездка бесплатная. Ты можешь делать все что угодно». А я ему: «Ладно, тогда вот что я тебе скажу. Работа мне не нужна. Но бесплатная поездка — это прикольно, у меня есть друзья на Восточном побережье. К ним и поеду». А он мне: «Отлично». Вот так я и попал на собеседование. Я приехал, два дня потратил на Bell Labs, а потом взял напрокат машину и поехал по Восточному побережью повидать школьных друзей, которые разъехались кто куда.