Возвращение в эмиграцию. Книга первая - Ариадна Васильева

Сережа заявляет:

— Я должен срочно уехать.

— Куда?

Недомолвки, намеки, какой-то Дурдан. Это на запад от Парижа, там место сбора их соединения. С мельницы Шушу Угримова[53] будут перевозить оружие для английских парашютистов. Удерживать бесполезно. Он уезжает, я остаюсь ждать.

Через неделю он вернулся без единой царапины. Один из его товарищей только был тяжело ранен. А потом началось изгнание немцев из самого Парижа. Были уличные бои, перестрелки, особенно яростные на Шан-де-Марс. В уличных боях участвовали соединения ФФИ, были там и наши русские сопротивленцы, был среди них и Сережа.

26 августа 1944 года Париж встретил американцев.

В веселой толпе первых дней золотой свободы встретили Данилу Ермолаевича. Он сильно постарел, похудел, стал совершенно седой.

Сережа с Данилой Ермолаевичем обнялись, расцеловались. Мы пристроились за столиком первого попавшегося бистро.

Ну, что Данила Ермолаевич… Живет на ферме, хозяева до сих пор не вернулись. И все-то у него есть, и деньги, и продукты.

— А для чего мне оно? Нет моего Юры, нет Лизы… Ничего о них не знаю. Ничто не радует, ничего мне не нужно.

Сережа потемнел лицом:

— Кто? Какая подлая тварь нас выдала?

— Кто, — эхом отозвался Данила Ермолаевич. — Домыслы не выскажешь вслух — это всего лишь домыслы.

Так и не сказал ни слова о своих подозрениях, страшась очернить ни в чем не повинных людей. Мы сидели в печали, а вокруг нас шумел свободный Париж, текли по улицам его оживленные, веселые толпы.

* * *

Мать Мария, в миру Елизавета Юрьевна Скобцова, погибла в газовой камере Равенсбрюка в апреле 1945 года. Юра Скобцов и отец Дмитрий умерли в Бухенвальде. Не вернулся тихий, никому не сделавший зла Анатолий.

Возвратились Козаков и Пьянов. Федор Тимофеевич исхудавший, с зачатками туберкулеза. Он рассказал о последних днях Юры и отца Дмитрия.

Юра умер первым. До последнего дня отец Дмитрий пытался его спасти, ухаживал, отдавал почти целиком скудный свой паек. Он скончался месяц спустя после гибели Юры.

Рассказывал Пьянов, как после освобождения померещилось ему в толпе каторжан лицо Анатолия. Бессмысленное, ничего не выражающее. Он окликнул его, бросился в ту сторону, но тщетно. Закрутило в толпе, затерло, и пропали из виду знакомые сумрачные глаза. А, может, то и не Анатолий был. В Париже он не объявился.

Со временем ощущение нестерпимой боли притупилось. Но мы ничего не забыли.

Прежде всего, должна сказать: мы не знали и не могли знать всего. Для матери Марии я была молоденькой женщиной, и она помогала мне устроиться с маленьким ребенком. Сережа был на Лурмель простым поваром. В организации «Православное дело» он не состоял, не знал всех, кто в нее входил, и не знал всех ее возможностей.

Кончилась война, по крупицам стала собираться в единое целое история русского Сопротивления во Франции. Но даже по горячим следам невозможно было восстановить все. Вот пример. В сохранившемся у нас «Вестнике Сопротивления»[54] сказано: «Мать Мария организовывала помощь русским заключенным и их семьям». О каких заключенных идет речь? Об арестованных немцами в самом начале оккупации? Или, не желая в 1947 году дразнить французов, редакция «Вестника» вынуждена была произвести подмену, как это делается во имя разного рода политических соображений, и под «заключенными» следует понимать незаконно мобилизованных во французскую армию апатридов? На сохранившемся у меня рабочем удостоверении, выданном и собственноручно подписанном матушкой, на официальном угловом штампе так и написано: «Православное Дело — помощь семьям русских, мобилизованных во французскую армию».

Многие, считая все Сопротивление единой организацией, ассоциировали деятельность матери Марии с ФФИ.

«Резистанка по духу и действиям», как она названа в том же «Вестнике», Мать Мария в большом, боевом Сопротивлении (Резистанс) не состояла. В последние годы мне доводилось читать, будто она и оружие прятала, и русских военнопленных перебывало на Лурмель чуть ли не дюжина, и назначала в парижских кафе конспиративные встречи со связистами-коммунистами, и тележки с бомбами, присыпанные углем, возила по Парижу.

Ничего этого мать Мария не делала и не могла делать в силу своих христианских убеждений. И по Парижу с листовками не бегала, и никакого оружия на Лурмель не было. Антифашистская пропаганда велась устно. Места проводить агитацию было больше, чем достаточно. Церковное подворье и массы русских прихожан.

Матушка была неумелым конспиратором. Заведись на Лурмель хоть одна пачка прокламаций, все бы об этом знали, как знали про Ванечку, про стоящее под кроватью радио, про крестившихся евреев.

С годами у нас с Сережей сложилась своя версия о причинах разгрома «Православного дела».

Никакого предательства не было.

Мысль о предателе подбросил бесноватый переводчик, когда кричал при аресте отца Дмитрия: «Вас предал человек, сидевший с вами за одним столом!» И он же первым делом направился в комнату Юры и извлек из кармана его пальто компрометирующее письмо.

Что ж получается? Некто идет к немцам и доносит. Рассказывает также о существовании письма. Немцы приезжают на Лурмель и спокойно берут, будто специально приготовленную для них улику. Просто и логично.

Слишком просто и слишком логично. А если бы письмо лежало в другом месте? А если бы Юра его уничтожил?

Ольга Романовна и Софочка исчезли накануне Юриного ареста. Они не объявились в Париже ни во время войны, ни сразу после нее. Почему-то в ту пору никому из нас не приходило в голову, что их могли арестовать первыми. Ольга Романовна, безусловно, была связана с иными антифашистскими кругами, и, если бы она не выдержала допросов, последовали бы обвальные аресты в других местах. Софочка, Софья Вениаминовна Медведева, к «Православному делу» не была причастна. Немного чудаковата, немного смешна. Все эти годы она любила и трепетно оберегала Юру. О письме, полученном им накануне, она знала наравне со всеми.

Как же быть с этим роковым письмом и утверждением переводчика? Да не искали они никакого письма! Они вошли в комнату девятнадцатилетнего парня и первым делом полезли в карманы, надеясь найти оружие. Оружия не оказалось, но в руки попала бумажка. Переводчик тут же развернул ее и прочел. Подарок следствию.

Кстати, обыск был самый поверхностный, даже радио, как стояло под кроватью у матушки, так и осталось стоять. А умышленно посеять в умах перепуганных людей мысль о существовании предателя и тем самым разорить до основания дом, заставить жильцов разбежаться в разные стороны, переводчик мог без всякого зазрения совести. Это было как раз в духе гестаповцев. Точно также они поступали во время инсценированного процесса над Борисом Вильде, Анатолием Левицким и их товарищами[55]. Обвинили в предательстве невинного человека, и на якобы полученных показаниях строили провокационные допросы.

Наверное, все было гораздо проще. «Православное дело» существовало легально. Оно было зарегистрировано в комиссариате, там же находились списки его руководителей. Так что искать что-либо с помощью провокатора не было никакой необходимости.

Но с течением времени в недрах контролирующих депортацию евреев структур накопились сведения о значительном количестве неизвестно откуда появившихся выкрестов. Документы о крещении сходились в одну точку — к церкви Покрова на улице Лурмель. Таким образом, дом попал под подозрение, и началась слежка.

Возможно, она велась не один день, возможно, для ускоренного проведения следствия понадобилась провокация с письмом. Ведь выдаваемые евреям документы датировались довоенным временем, и крамольную деятельность отца Дмитрия надо было доказать. На допросах, видимо, мать Мария и отец Дмитрий взяли вину на себя. Никаких других арестов по этому делу больше не было, все остальные жильцы дома остались на свободе. Хлопотавшие за арестованных Данила Ермолаевич и Тамара Федоровна не пострадали.

Я не берусь утверждать, что наша версия единственно правильная. Мы уехали из Парижа в 1947 году, и, кто знает, может, потом что-то и прояснилось…

18

После войны

Кончилось, отгремело, ушло. Судьбе было угодно, чтобы мы остались живы. Почему так — не знаю. Мы были ничуть не лучше наших погибших товарищей. Мы были хуже тех, чей героический путь к смерти шел через ад, устроенный на земле не дьявольской силой, а обыкновенными людьми.

Ушедшие в бессмертие проложили дорогу к победе. Справедливость восторжествовала, добро победило зло. Но победители остались без них, без золотого своего легиона, добровольно сложившего головы за други своя. Победная волна схлынула, мы остались на берегу, усталые, не знающие, куда нам теперь. Надо было устраиваться, налаживать быт, тратить дни отвоеванной жизни на поиски пищи и одежды. Но главный духовный ориентир, ради чего мы прошли через это, рассеялся, пропал. Как ушли в неведомое те, кто был впереди нас.