Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

надежды, жажду любви более чистой, чем обыкновенно даётся в удел людям. Я имею смелость бороться за неё, хотя бы для других это казалось невозможным. Согласны ли вы быть моей женой, донна Изабелла.

Она слушала меня, вперив глаза в пол. Её лицо было холодно и неподвижно, как у статуи.

— Я очень польщена вашим предложением, — отвечала она, — и искренно желаю, чтобы ваша жажда любви была когда-нибудь удовлетворена. Но я считаю, что мы не подходим друг другу: вы испанский дворянин, а я дочь голландского бюргера. Вы принадлежите к народу, который управляет, а я к расе, которая служит. Между мужем и женой нужно больше равенства.

— Вы очень жестоки, донна Изабелла.

— Неужели?

Она оставила свой намеренно холодный тон, и в её голосе зазвучали страстные нотки.

— Если б это было иначе, то разве вы смели бы поступить со мной так, как поступили вчера?

— Я уже попросил за это прощение, донна Изабелла.

— Да, вы уже попросили. Но придёт ли вам в голову поступить так с какой-нибудь благородной испанской дамой, которую вы хотели бы взять себе в жёны? Впрочем, оставим это. Я однажды сказала уже вам, что ненавижу самое слово «Испания», которая посылает армию за армией, чтобы грабить и угнетать нас, и даже не позволяет нам умирать так, как мы хотим.

— Вы называете себя голландкой! — вскричал я, выведенный этими уколами из себя, — но ведь вы наполовину испанка, точно так же, как и я сам. Ваша гордость, которая так бурно возмущается против малейшего унижения, только мнимого, служит лучшим тому доказательством. Посмотрите на тех, кого вы называете своим народом. Они сгибаются под ярмом и покорно несут его. Поверьте мне, природа справедлива и не позволит народу ходить под ярмом если он призван повелевать. Когда принц Оранский в первый раз пришёл сюда в 1568 году, кто помог ему? Много ли городов открыли перед ним свои ворота, когда этим летом он проходил через Фландрию? Вы можете пересчитать их по пальцам. Даже обещанные ими деньги не попали к принцу. Нет, население Голландии ещё не может править от своего собственного имени. Может быть, так будет в один прекрасный день, но не теперь, когда мы ещё не передали им достаточно нашей крови и силы. Не можем ли мы с вами способствовать этому, донна Изабелла?

— Никогда. Я не люблю вас. Да если бы и любила, то никогда не вышла бы замуж за человека, руки которого красны от крови жертв, виновных только в том, что они любят свою родину, свою веру и своё богатство. Если б я стала женой такого человека, я умерла бы от стыда.

Я сдерживал себя с величайшим трудом.

— Это ко мне не относится, донна Изабелла. Когда вы успокоитесь, вы раскаетесь в том, что сказали это. Итак, это ваше последнее слово?

— Это моё последнее слово, сеньор.

Может быть, ей показалось, что она прочла в моём взоре и тоне угрозу, хотя, видит Бог, в них было одно страдание. Война есть война. Что же я сделал такого, чего не делал и её народ, когда ему принадлежало господствовать? Войска герцога Оранского вешали священников дюжинами во время последнего своего похода и мучили их до тех пор, пока не выжимали из них всё, до последнего гроша. В одном Рермонде они убили их двадцать шесть человек. Может быть, они убили бы и ещё больше. И в женских монастырях они вели себя не лучше. Меня называли беспощадным. Может быть, я действительно был беспощаден. Но я был таким очень часто только для того, чтобы пощадить людей, а не проливать кровь. Своей суровостью я спас жизней не меньше, чем другие своим милосердием. Кроме того, мог ли изменить ход вещей, если б и хотел? Терпимость несвойственна нашему веку. А до денег, до золота, я не унижался никогда. Я хотел бы разбогатеть иным путём.

— Если у вас есть какие-нибудь желания, — продолжала она, — удовлетворения которых вы настойчиво от меня требуете, то я уверена, что мой отец охотно исполнит их. Он богат. За меня и раньше сватались, и он…

Она вдруг остановилась, и по лицу её скользнуло выражение испуга. Если в моих глазах отражалось то, что я переживал, то они, должно быть, были страшны. Кровь прилила к сердцу, и когда она отхлынула, то я почувствовал, что во мне что-то оборвалось. От такого оскорбления я вдруг стал холоден и твёрд как сталь. Демон во мне сорвался с цепи, и я уже не пытался его обуздать.

— В первый же день, как я приехал сюда, я заявил, что меня нельзя оскорблять безнаказанно, — сказал я таким голосом, который звучал в моих ушах как-то странно и неестественно. — Вы предпочли забыть об этом предостережении, тем хуже для вас. Теперь слушайте меня, донна Изабелла!

Я сделал шаг вперёд. Инстинктивно она попятилась в глубь комнаты.

— Слушайте! Через неделю вы будете моей женой без гроша приданого. Я не богат, но у меня хватит средств на то, чтобы содержать жену сообразно моему положению и не просить ни гроша у ваших гильдийщиков. Моя шпага весит пока больше, чем конторские книги вашего отца. Вы поступите так, как я вам сказал. В противном случае полсотни ваших сограждан через несколько дней будут переданы в руки инквизиции. Вот списки, которые я получил сегодня из Брюсселя.

Я вынул их из кармана и всунул ей в руки. Она хотела было отскочить назад, но, должно быть, в моём тоне было нечто такое, что заставило её взять их.

— Читайте. Полсотни жизней. По счастью, имя вашего отца не попало сюда. Теперь, если вы согласны на моё предложение, я рискну всей своей властью, и они все получат предостережение, получат время для того, чтобы управиться со своими товарами и уехать безопасно. Если вы несогласны, то я не имею охоты рисковать жизнью своей только для того, чтобы удостоиться, как сейчас, презрения. Выбирайте. За себя и за своего отца не бойтесь: что бы вы ни делали, до вас никто не посмеет коснуться. Такое мщение было бы ниже моего достоинства. Вы можете оставить у себя эти списки на сегодня и просмотреть их на досуге. Через полчаса я прикажу закрыть городские ворота, а завтра в это же время явлюсь за вашим окончательным ответом.

Она продолжала стоять неподвижно, как изваяние, с опущенными глазами.