Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Вэчел Линдсей

В общей толчее кто-то — скорей всего Мэйпс — сказал:

— Пожалуй, ребята, нам просто послышалось.

— Ничего подобного, я своими ушами слышал, — ответил ему голос — уже точно Уайндера, — и у меня мелькнула мысль, что, наверное, тогда под деревьями был все-таки Уайндер.

— Да пропади оно пропадом, — сказал кто-то. — Где это видано, в эдакую темень на такое дело пускаться! — Голос был тревожный от бесплодного ожидания.

— И то, — поддержал кто-то.

— К утру снега фута на три наметет, — сказал первый. Со всех сторон согласно загомонили. И верно, после тщетных попыток разглядеть, что делается на поляне, затея не могла не казаться идиотской. Кроме того, зима, завернувшая не ко времени, угнетает людей не меньше, чем животных. Привыкает человек к солнышку и к подвижности, а отнимут у него это, ему и хочется поскорее в свою нору заползти.

Заговорил Тетли. Уж его-то голос можно было узнать.

Вечная надменная ухмылка так и сквозила в каждом слове:

— Дело обстоит так: сейчас или никогда. Старица меньше чем в миле отсюда.

— Ну, так поехали, — сказала Мамаша с готовностью. — Что же вы, ребята? — обратилась она к нам. — Нас же засмеют, если мы домой повернем из-за маленького снежка, да еще выяснится, что были в двух шагах от тех, за кем гнались!

— Ехать, так ехать, — сказал Смит. Голос у него был громкий, гулкий и совершенно без выражения. Этого ни с кем не спутаешь. — Веревку оттаять надо, а то как мы ею пользоваться будем? — И прибавил: — Я и сам порядком закоченел. Есть у кого спиртное?

— Эге-гей! — заорал кто-то у нас за спиной. — Поберегись!

— Господи Исусе, — сказал человек, стоявший со мной рядом. Он перепугался. Да и я тоже. Голос был истошный. Сперва за лошадиной толчеей я и не сообразил, чего это он орет. Потом увидел дилижанс. Он шел не быстро, но уже совсем близко. Деревья и сугроб заслонили его, пока он чуть не наехал на нас. Мы кинулись врассыпную. Некоторые лошади заартачились.

— Остановите его, — заорал Мэйпс.

— У него можно узнать, — отозвалась Мамаша. Поднялся общий крик, и несколько человек поскакало к дилижансу, крича кучеру, чтоб остановился.

Растерявшийся от неожиданности кучер попробовал сдержать лошадей; передняя пара вздыбилась, взвизгнули тормоза. Но в следующее мгновение он передумал. К козлам был подвешен фонарь, отбрасывающий на дальний сугроб длинные, сужающиеся тени кареты и кучера; в свете его я увидел, как кучер встал во весь рост и начал нахлестывать лошадей кнутом, конец которого щелкал, как револьверный выстрел. Лошади шарахнулись в одну сторону, потом в другую, потоптались на месте и пошли. Затем они стали и снова рванули вперед, так что карета стала раскачиваться на своих ремнях, как люлька, и фонарь замотался из стороны в сторону. Кучер пригнулся к козлам насколько можно, зная, что впереди отвесный спуск. Когда фонарь взлетел вверх, я рассмотрел через голову кучера еще человека. Тот пытался вскарабкаться с прыгающих козел на крышу, чтобы, залегши там, открыть по нас огонь. Карета была запряжена четвериком, и под ударами кнута, которыми кучер не переставал что есть мочи настегивать, лошади дружно понесли прямо к крутому отрезку дороги в начале теснины. Тут мы заорали. Но слишком много нашлось крикунов. В карете оказались еще и пассажиры. Раздался женский визг, и за хлопающей занавеской погас свет. Охранник вопил с крыши.

— Ложись! — гаркнул он сидевшим внутри. — Засада! Ложись! Говорю вам, они стрелять будут!

Я увидел, что кучер тянется к фонарю, чтобы снять его и отбросить подальше, но сделать это с вожжами в руках ему никак не удавалось. Он напряженно всматривался в дорогу, стараясь не прозевать начало откоса.

Мужчина, сидевший внутри, кричал на кучера, приказывая остановить лошадей, и женщина по-прежнему взвизгивала всякий раз, как накренялась карета. Несколько всадников двинулось было вдогонку, но, увидев охранника, с руганью отступили. Один только Уайндер, казалось, не замечал его. Карета-то, которая неслась к зажатому, тесниной откосу и ревущему потоку внизу, принадлежала ему. Он только знай орал: «Эй, Алек, эй, Алек! Алек, дурак несчастный!» — но мулу его было не угнаться за каретой. Мы все теперь орали на кучера и на Билла. Я понимал, что толку от нашего крика нет никакого, и подстегнул Пепла, намереваясь хотя бы оттеснить Уайндера, пока его пулей не прошило. Дело принимало скверный оборот, но все это вместе взятое: и неожиданная суматоха, и кучер, и охранник, корчивший из себя героя, — все выглядело настолько идиотски, что я хоть и тоже кричал, а сам едва от смеха удерживался.

Пуля ударила мне в плечо так неожиданно, что меня чуть не вышибло из седла. Одновременно я услышал, как бабахнул карабин охранника, и тут же кто-то вскрикнул, а потом еще какое-то мгновение продолжал поскуливать, пока я выравнивался в седле. Звук выстрела прозвучал на поляне глухо, однако, перекрыл прочие звуки.

Крики разом прекратились, и даже, несмотря на ветер, было слышно, как выстрел отозвался слабым эхом в ущелье.

Будто откуда-то издалека, вместе с топотом четверика, скрипом кареты и воплями пассажиров, до меня донесся голос Мамаши-Грир, которая выкрикивала свое имя, обращаясь к кучеру; затем я увидел, как лошади вдруг нырнули под откос и карета исчезла вслед за ними. Только что был тут фонарь, мечущийся одуревшей кометой, и вот мигнул на прощание и пропал. Раздался протяжный жалобный визг тормозов, повторенный эхом, не разобрать, где тормоза и где эхо…

Пепел все еще рвался за другими лошадьми, которые поскакали вслед за каретой. Но по какой-то причине я его придержал и в последний момент остановил. А потом я просто сидел-посиживал, вцепившись в луку, а меня сильно мутило и всего трясло. Только когда я дотронулся рукой и пощупал плечо, которое горело и немного чесалось, и обнаружил, что рубашка у меня мокрая и противно липнет к телу, до меня дошло, что я ранен. Охранник метил в Уайндера, но промахнулся и попал в меня, хотя я был у того за спиной. Тут я к стыду своему понял: стонал-то я.

Я попробовал прикинуть, насколько это серьезно, и хотел было слезть с лошади, но не смог. После этой попытки я начал издавать какой-то дурацкий, стрекочущий, с подвыванием звук и при всем желании не мог сдержаться. «Господи, если он меня убил, — думал я, — то что же это за нелепая смерть, ну, что за нелепая смерть!»

Кучер умудрился остановить карету на ровной площадке как раз перед первым заворотом, откуда одна дорога — в поток. Фонарь, успокаиваясь, отбрасывал от кареты огромную тень, которая медленно двигалась взад-вперед по отвесной скале. Кучер извернулся на козлах посмотреть, что делается сзади, а охранник стоял рядом с ним, поглядывая на багаж, привязанный на крыше, на всадников, появившихся из темноты и снежных шквалов. Уверенности у него пока ни в чем не было, и он держал карабин на изготовку. Почти все ребята объехали меня и направились к карете. Кто не хотел больше терять времени, поколебались было, но тут же поехали потихоньку за остальными. Я чуть не заплакал, когда все покинули меня. От потрясения, наверное, боли я еще не чувствовал, а только страшную слабость, будто меня огрели большим булыжником, а не продырявили кусочком свинца. Я слышал, как Тетли спросил, кого ранило, но не мог собраться с силами и ответить. Хотелось немного очухаться, прежде чем вступать в разговор. Я держался за плечо, думая остановить кровь, но, судя по тому, что теплая щекочущая струйка продолжала сочиться вниз по ребрам, надежды мои не оправдывались.