«На суше и на море». Выпуск 2 - Альманах

— Нет. Я все думаю, мечтаю. Время незаметно бежит. Только часы носить тяжело. Особенно, если ветер навстречу. Далеко футшток-то…

Лохов отвернул рукав полушубка и снял часы. Люба отодвинулась, испуганно махнула рукой.

— Что ты! Это я так сказала!

— Возьми. Идут секунда в секунду, заводи в девятнадцать.

— Но, Коля…

— Двадцать пять лет Коля. Молчи! — Лохов ласково заправил ей под платок волосы. — Дарю и баста!

— Хорошо. Я молчу, — согласилась девушка.

Взявшись за руки, они пошли вдоль берега, тяжело вытаскивая ноги из песка. Цепочка следов тянулась за ними: большие, с глубокой пяткой — Лохова и маленькие — Любы. Иногда наиболее высокие волны достигали следов, и тогда на песке оставались только заполненные водой неглубокие ямки…

Перед сном Лохов зашел в палатку начальника партии. Филимон Петрович Егоров, склонившись над столом, вымерял что-то по карте. Его пепельные волосы были всклокочены, желтое с острым подбородком и узким носом лицо хмурилось. Доставая тонкими длинными пальцами папиросу из портсигара, он сказал резким лающим голосом:

— Завтра идем на базу. Получим продукты, помоемся в бане.

— Все?

— Останется радист, футшточницы и кто-нибудь с катера. Надо обвеховывать фарватер.

Новость огорчила Лохова. Поход на базу займет двое суток. Значит, двое суток не видеть Любу.

— Я могу остаться, — равнодушным тоном сказал Николай.

— Как угодно.

Голос Егорова звучал сухо. Можно было подумать, что инженер сердится. Но Лохов привык к этому тону. Филимон Петрович разговаривал так со всеми. Старый холостяк, отдавший Северу всю жизнь, Егоров был прям, выкладывал в лицо то, что думал, и это нравилось Николаю. Требовательный до придирчивости, Филимон Петрович питал симпатию к Лохову, умевшему работать весело и быстро.

— Оставайся, — продолжал инженер. — При отливе не работай, сильное течение. У тебя все? Уходи.

В своей палатке Николай, поеживаясь от холода, быстро разделся и залез в спальный мешок. В палатке было полутемно; сквозь щели виднелось светлое небо. «Любаша на берегу, наверно», — подумал он, засовывая руку под подушку, и, почувствовав там что-то твердое, приподнялся на локте.

Под подушкой лежали его часы.

* * *

Ставить вешки на фарватере — дело довольно скучное. В другое время Лохов отказался бы от этой работы, но с ним будет Люба, и все представало совсем в другом свете.

Утром, проводив катер, Лохов собрал среди плавника целую охапку толстых палок и принес их в лагерь. К палкам Николай прикрепил веревки с привязанными к ним камнями, и вешки были готовы. Бросив вешки на дно четырехвесельного яла, Лохов разбудил Любу, отдыхавшую посте вахты.

Около полудня они начали работу. С юга дул легкий теплый ветерок, играл волосами девушки, сидевшей на носу шлюпки. Люба шалила, раскачивала ял. Щеки ее раскраснелись, глаза смеялись.

— Поиграй, поиграй, — добродушно ворчал Лохов. — Чем бы дитя ни тешилось…

С бухты был хорошо виден лагерь гидрографов, разбитый на длинной песчаной косе. Основание косы упиралось в мшистую зеленую тундру, а острый нос, загибаясь, как клюв, врезался в мутную воду залива. Коса прикрывала устье глубокой голодной речонки, удобной для стоянки шлюпок и катера.

Бухта была мелкой, сильно обсыхала при отливе. Катер ходил по извилистому фарватеру, пробитому в песчаном грунте речонкой, то и дело натыкался на мель. Нужно было отметить вешками повороты фарватера, чтобы катер мог ходить безопасно.

Серая гладь бухты подернулась легкой рябью. Прилив еще не достиг высшего уровня, и шлюпку чуть-чуть сносило к берегу. Лохов удерживал ее, упираясь в дно длинным шестом. Нащупав место поворота фарватера, он останавливал ял, торжественно командовал.

— Ор-рудие — товьсь!

Люба поднимала палку с грузом, смотрела, улыбаясь, на Николая.

— Залп!

Палка с камнем летела в воду. Камень падал на дно, а палка, покачиваясь на воде, как поплавок, указывала место очередного поворота.

Работа шла споро. За кормой шлюпки тянулась ломаная линия вешек. Ял отошел далеко от берега, люди возле футштока казались не больше спички. Шест едва доставал дно.

Южный ветер усилился. Было тепло. Люба распахнула ватник. Вырез платья открыл белую, не тронутую загаром кожу. Николаю вдруг непреодолимо захотелось поцеловать маленькую ямочку на ее шее. Чувствуя, что краснеет, он отвернулся, сердито сказал:

— Застегнись, простудишься!

— Мне тепло.

— Застегнись, говорю, — прикрикнул он и еще больше смутился от своего резкого тона.

— Какой ты грубый, — губы Любы обиженно дрогнули, белесые брови задвигались вверх и вниз. Николай знал: так бывает, когда она сердится. Нужно было сказать девушке что-нибудь ласковое, загладить свою резкость, но он не мог найти подходящих слов.

Пока они разговаривали, шлюпку потихоньку сносило в море. Лохов опустил шест, но он не достал дна.

— Черт возьми! — выругался Николай.

Начался отлив. В этом месте к отливному течению присоединялось еще течение речонки. Кроме того, ветер дул с юга, отгоняя воду от берега.

— Люба, нас сносит, надо грести, — сказал Лохов. По его тону девушка поняла, что дело серьезное, и быстро взялась за весла.

Ял развернулся носом к берегу. Люба гребла хорошо, плавно заносила весло назад, разворачивая лопасть, рывком вынимала из воды. Вдоль бортов шлюпки с легким журчанием заструилась вода. Глядя на воду, можно было подумать, что ял быстро идет вперед, но Николай видел, что шлюпка почти не приближается к берегу.

— Нажмем! — крикнул Лохов. Девушка молча кивнула. Теперь она, делая гребки, всем телом откидывалась назад, почти касаясь спиной носового сиденья. Ярко-красные губы ее были плотно сжаты, дышала она глубоко и ровно.

«Молодец!» — мелькнуло в голове Николая. Сам Лохов наваливался на весло изо всех сил. Заглядевшись на берег, он не заметил, как лопасть глубоко ушла в воду. Раздали треск, и Николай чуть не свалился с сиденья. Несколько секунд он недоумевающе смотрел на обломок весла, а потом с силой запустил его в море. Люба по инерции сделала еще несколько гребков, ял повернулся к берегу бортом, и его быстро потащило в море.

Запасного весла в шлюпке не было.

«Не выгрести, — тоскливо подумал Николай, глядя на побледневшее лицо девушки. — Попробую! Не сидеть же на месте!» — решил он и, выхватив у Любы весло, принялся отчаянно грести. Но течение и ветер оказались сильнее. Ял уходил от берега все дальше. Очертания песчаной косы подернулись легкой дымкой. Шлюпку начало покачивать на волнах.