Пещера мечты. Пещера судьбы - Владимир Мальцев

Короче, на поверхности я оказался вместо утра вечером. Переоделся, вымылся, собрался, поужинал, чаю попил, пробежался по каньону на тюльпаны полюбоваться. Больше делать нечего. И спать не хочется. И тут осенило. Ночь-то прохладная впереди. Чего я тут ждать буду, и на кой ляд Игорь утром будет лишний бензин жечь? А спущусь-ка я до равнины пешочком, и ночевать теплее будет.

Сказано-сделано. Рюкзачок кил под шестьдесят. Зато пешком, а не ползком. Какая ерунда. Идти даже приятно. Цветы вокруг, на равнине машины ездят, красивый закат намечается. Может быть, даже с зеленым лучом, который вопреки распространенному мнению, в пустынях наблюдается гораздо чаще, чем в океане.

Через километр сообразил — что-то не то. На равнине ночевать, а как же чай? Воды-то там нет. Оставляю рюкзак, беру фонарь и канистру, и — назад в пещеру. И чего там мелочиться. Канистра на пятнадцать литров — так всю ее и наполню. И начхать на лишние пятнадцать кило — сил нынче немеряно, почти как у трех богатырей вместе взятых. Приятно чувствовать себя титаном. Хотя это и не так уж надолго — стремительно набранную физическую форму организм почти так же стремительно теряет. Месяц, максимум два — и все.

Так на равнину и вышел, со стратегическим рюкзаком за плечами и канистрой в руке. И только когда расположился на ночлег, обнаружилось очередное безобразие — забыл вытряхнуть на помойку один из помойных мешков и так полным на станок и пристегнул. Теперь придется как минимум Ижбаю доставлять.

И опять пешком. Потому как утром стало жарко уже часа за три до ожидаемого приезда Игоря, а на равнине без тени не так уж комфортно. И солнце добивает, и москиты. А до Ижбая час ходу вчерашним темпом, а там — чай, айран, прохлада, беседа опять же приятная. С местными бывает тяжело при первых разговорах из-за несколько даже навязчивого любопытства и гостеприимства, но если с кем-нибудь общаться достаточно регулярно, все уже совсем по другому. Размеренно, неторопливо, и без ничего чрезмерного. И Игорь мимо не проедет. А как только он присоединится, Ижбай очередной цирк устроит — начнет его расспрашивать, причем по-узбекски, чтобы я не понял, о том, сколько у меня народу и сколько времени я здесь пробуду. Дабы немедленно доложить всем местным властям сию агентурную информацию, а мне еще раз продемонстрировать, какой он хитрый.

* * *

Естественно, что когда из пещеры вылезает группа, дурные мысли о ночевке на равнине не возникают. Слишком много развлечений, даже если абстрагироваться от мурмулей.

Играющая во всех мышцах сила сподвигает вылезших спелеологов на совершенно нетривиальные мероприятия, немыслимые в любое другое время. Например, сбегать вечерком искупаться на Кайнар — восемнадцать километров в один конец. При этом и мысли не возникает, чтобы попутно добросить часть груза до Ижбая. Завтра донесем и в одну ходку, а в такой прекрасный вечер отягощать себя чем-нибудь и портить тем самым удовольствие просто нельзя.

Или устроить поисковую пробежку по хребту. Или сбегать в магазин в Карлюк. Или попробовать найти новое инженерное решение для выколачивания из комбезов и фотоаппаратов пыли. Типа торжественного выдувания ее с помощью недоиспользованного акваланга. Струя воздуха под давлением в полтораста атмосфер — штука могучая и работает не хуже любой стиральной машины.

Но наиболее популярное развлечение — просто разглядывание того, от чего под землей отвыкли. Травы. Птиц. Цветов. Ящериц. Насекомых. Неба. Южная ночь и так впечатляюща, но после пещеры — вдвойне. Ощущение, что над головой может светиться что-нибудь кроме отблесков на кристаллах, совершенно непривычно. И освещенный лунным светом склон каньона виден гораздо лучше, чем стена подземного зала даже при массированном освещении в три фонаря.

Острота ощущений такова, что фотоаппараты откладываются. Сама мысль, что эта масса всего вокруг может быть зафиксирована на какой-то паршивой пленке, кажется просто кощунственной. Ни одному не только фотографу, но даже величайшему художнику, не дано отразить в своих творениях такой насыщенности чувств и ощущений, а обрезать хотя бы часть из них — значит предать всю идею. Так что, если и будем снимать что-то на поверхности, то — завтра, перед сброской.

* * *

Заветные плюшки, оставленные специально для этого вечера. Чистая посуда. Под землей воды на мытье посуды обычно не хватает, и ее просто вытирают туалетной бумагой. И реально она не чище того, что этой бумагой положено вытирать. Главные правила хорошего тона в пещере — не смотреть собеседнику в глаза (чтобы не слепить его своим налобником), и не смотреть в его тарелку, чтобы не испортить ему аппетит. С момента выхода все это немедленно отменяется. Посуда драится до блеска чуть ли не первым делом, и сервировка импровизированного стола устраивается чуть ли не как в хорошем ресторане.

Зелень. Не только та, на которую смотрят, но и та, которую едят. Десяток разновидностей дикого лука и чеснока. Дикий ревень — кислячка. Прочие вкусные съедобности, которых мы долго были лишены — миндаль, иногда даже фисташки, если урожай. Грибы изредка.

И, после того как закончится активная часть пугания мурмулей, застольная беседа. Иногда даже с преферансом или бриджем. Чистая послевылезальная радость и обострение чувств, в том числе и чувства юмора, бесподобны. Любая мелочь немедленно находит совершенно поразительную интерпретацию. Как с тем же злополучным кексом. Который мы собирались опробовать на поверхности, увлеклись пуганием мурмулей, забыли, в темноте вспомнили, первую порцию успешно сожгли, остальное оставили до утра. На столе. А Леня, чтобы не размочило росой, пересыпал этот остаток в банку из-под заветной Володиной плюшки — мармелада «Лимонные дольки».

Черт меня дернул предположить, что в банке могли остаться мармеладные крошки, и в перерыве между раздачами опрокинуть ее себе в рот. Причем результат-то был очевиден, и не то, чтобы особенно смешон — ну, весь в муке, ну и что. Обычно при такой оказии вспоминается как максимум анекдот про слона и пельмень. Но после пещеры — все по-особому. И Володя с Леней, мужики серьезные и не очень молодые, в ту же секунду синхронно вспомнили детсадовский похабный стишок и, сговариваясь, хором задекламировали:

— Здравствуй, дедушка Мороз, борода лопатой! Ты подарки нам принес, п…с горбатый?

Чем и учинили такой дружный рев восторга, что из лагеря мурмулей примчался депутат с бутылкой. Очень вкусной, а главное — своевременной, потому что свою уже прикончили.

Что не меняется, так это чай. Один из главных талисманов моей команды — четырехлитровый алюминиевый чайник возрастом около пятнадцати лет. Заваривать чай в котелке совершенно противоречит всему мироощущению, поэтому чайник необходим. А то, что ему за долгую жизнь пришлось вынести, делает его чуть ли не одушевленным существом, полноправным членом команды. Он выстоял даже во время Ходжаанкамарской эпопеи. Когда после полудневного ожидания очередной попутки грузились во время обеда. В кузов грузовика, в котором на растяжках был закреплен перевозимый электромотор тонны в полторы весом. По дороге все были озабочены тем, чтобы держаться от мотора подальше самим, а также не пускать под него рюкзаки с фотоаппаратурой. Так что мотор лихо отплясывал лезгинку на наспех погруженной посуде с обедом. И когда мы доехали и слезли, единственное, что поддалось восстановлению — чайник. Сплющенный в совершеннейший блин, он был сделан из такого мягкого алюминия, что был легко перекован геологическим молотком в форму не то, чтобы первоначальную, но более или менее отвечающую его определению и назначению как чайника. И с тех пор, несмотря на то, что у него вечно отваливается ручка и кто-нибудь на этом время от времени не слабо обжигается, чайнику прощается все, и не возникает даже мысли о его замене.