Аракчеев: Свидетельства современников - Коллектив авторов Биографии и мемуары

А. П. Бровцын[674]

Опровержение рассказа о кончине графа Аракчеева

Прочитав во 2-й книжке «Русского архива» за 1868 год статью «Предсмертные дни и кончина графа Аракчеева», я поражен был чувством горького соболезнования о вымысле, доведенном Г[осподином] Романовичем даже до того, что он не остановился назвать себя очевидцем смерти графа Аракчеева и будто, беседуя с графом перед его смертию, пил с ним вино.

Не вхожу в рассуждение о том, что г-н Романович был наряжен от полка поздравить графа не с четвергом Страстной недели, а с праздником Воскресения Христова, следовательно, и не мог приехать в Грузино в четверг и докладывать о себе графу, что он прислан от полка поздравить его с праздником Воскресения Христова. При известной всем привычке графа к аккуратности и точности исполнения, он не вино бы стал пить в Великий четверг с г-м Романовичем, а подверг бы подобное действие неминуемо замечанию, а может быть, и более.

Я, как действительный очевидец предсмертных дней и кончины гр[афа] Аракчеева, для восстановления истины не должен пройти молчанием вымышленного сказания г-на Романовича и считаю себя обязанным опровергнуть последовательно весь его вымысел. Граф Аракчеев в кабинете своем в Грузине не принимал, вероятно потому, что кабинет его был вместе и его спальней; а в то время в кабинете своем не мог принять еще и потому, что кабинет вновь отделывался, и граф по этому случаю перешел в другую комнату, и именно в ту, которую г-н Романович называет Александровскою, то есть в ту, в которой опочивал и занимался покойный Император Александр Павлович, когда бывал у графа в Грузине. Так резко, как слово «подлец», граф никогда не позволял себе выражаться; а царскую фамилию, перед самыми близкими своими, не только не позволял себе порицать, но, напротив, показывал себя благоговеющим и преданным ей. Можно ли же дать веру, что граф, при его сдержанности, порицал правительство и Великого князя, выпив рюмку вина в Великий четверг с офицером полка своего имени? Инвентари в каждой комнате были, но надписей на них рукою графа «глазами гляди, а рукам воли не давай» не было; в том можно удостовериться и ныне на месте. Мраморный бюст покойного Государя Александра Павловича не токмо никогда не стоял на столе, но и не мог стоять, потому что оный поставлен не на серебряном пьедестале, а на серебряной колонне двух аршин высоты, и не в комнате, называемой г-м Романовичем Александровскою, а в соседней с нею между двумя окнами, перед зеркалом во весь простенок, от потолка до полу. На колонне выписано не все письмо покойного Государя Александра Павловича, и для зрителя оно остается тайною, а г-н Романович определяет самый текст письма; на колонне вырезан токмо конец письма, и именно: «Прощай, любезный Алексей Андреевич, не забывай друга, и верного тебе друга!» Под сими словами вырезан текст из Священного Писания славянскими буквами: «Прильпни язык мой к гортани моей, аще не помяну тя на всяк день живота моего»[675]. Так граф Аракчеев, желая показать расположение к себе Государя, во услышание всех изъявлял и свое обещание неизменной преданности и благодарности к Государю и благодетелю своему, как он всегда выражался. На противуположной стороне колонны, обращенной к зеркалу, нет вырезанного запрещения под проклятием не дотрогиваться до бюста (напротив, в присутствии самого графа все его смотрели и трогали); а вырезано завещание под проклятием не уничтожать сей знак преданности Аракчеева к Государю и после его смерти. Так как комнаты всего нижнего этажа, в которых граф жил постоянно и которые хранят сии памятники преданности его к Государю, оставлены до сего времени в том виде, как они были при жизни графа, то желающие проверить описанное мною, в опровержение вымысла г-на Романовича, могут все увидать, посетив Грузино. Сорочки, в которой родился будто бы покойный Государь, на столе никогда не было; да если бы и признано было приличным сохранять подобное, то, вероятно, нашлось бы место не в селе Грузине. Это выше уже всякого вымысла! Полотняная рубашка Государя Александра Павловича на столе хранилась, но не в стеклянном ящике, а в полированном деревянном, на котором была надпись, объясняющая случай, по которому оная была дана графу Государем во дворце, а совсем не та, в которой Государь скончался. Часов в комнате, г-м Романовичем называемой Александровскою, не было никаких, а были часы в соседней комнате, мраморной, и не висящие на стене, а на большом пьедестале, стоящем на полу также в простенке и против колонны с бюстом, очень большие столовые часы, превосходной бронзы и работы, заказанные в Париже за сорок тысяч франков, которые не однажды в год, а каждый день в час кончины Государя Александра Павловича играют «Со святыми упокой». Вина граф не пил, находя его вредным. И для гостей самых почетных ничто не выходило в Грузине из определенного часу и порядка; вино там подавалось только к столу, и для г-на Романовича граф не вышел бы из этого порядка, раз и навсегда утвержденного. <…>

Граф Аракчеев занемог не в Страстную пятницу, а в пятницу шестой недели поста и немедля послал в Петербург за доктором Миллером, который пользовал его прежде; и в то же время Государь Николай Павлович, узнав о болезни графа, прислал к нему лейб-медика Я. В. Виллье; Левицкий же был токмо врачом госпиталя, устроенного в Грузине для крестьян. В понедельник Страстной недели граф почувствовал себя хуже и во вторник послал в Старую Руссу (в 150 верстах от Грузина) за генералом фон Фрикеном[676], бывшим некогда командиром полка имени графа, которого граф любил и впоследствии оказывал свое расположение ко всему его семейству; а вместе с тем послал и за мною. В то время я был в имении моем (50 верст от Грузина). Ко мне граф был расположен по дружбе его с отцом моим[677], корпусным его товарищем; сему я имею доказательством сохранившиеся у меня в большом количестве собственноручные письма графа Аракчеева к отцу моему, часть которых передана мною артиллерии генералу В. Ф. Рачу[678], пишущему записки о графе Аракчееве, которому я обещал, когда придут к тому времени записки, сообщить и более подробные сведения о предсмертных днях и кончине графа Аракчеева.

Я приехал в Грузино в среду в полдень. Граф выразил мне свою признательность, что скоро приехал, и я оставался при нем до часу его смерти, Я. В. Виллье и доктора Миллера я нашел уже в Грузине при графе; они объявили мне о безнадежном его состоянии. Весть о болезни графа дошла и до Новгорода. В четверг приезжал в Грузино новгородский губернский предводитель дворянства Н. И. Белавин[679], но о нем графу не докладывали, и Н. И. Белавин, узнав о тяжком состоянии болезни графа, в четверг же и уехал. В пятницу болезнь пошла еще к худшему; сделалась сильная одышка (у него предполагали аневризм в сердце, а не антонов огонь), но при всем том в пятницу вечером около 8 часов граф пожелал видеть свой кабинет, только что оконченный возобновлением, и просил меня свести его туда, что я и исполнил, поведя его под руки вместе с человеком его Власом; но, проведя комнату соседнюю с тою, где граф лежал, мы встретили идущего к графу Я. В. Виллье, который тотчас же его остановил, объяснив, что движение может сделать ему вред. Тогда граф приказал посадить себя в той же комнате на кресло против бюста, на серебряной колонне стоящего; говорил со мною о многом, и когда подали огонь, просил меня читать ему газету, что продолжалось часа полтора; потом приказал положить себя на диван в комнате, где он лежал; но лежать не мог, сел на том же диване обложенный подушками и скончался в субботу утром, в то самое время, когда за заутреней носили плащаницу крутом Грузинского собора[680].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});