Аракчеев: Свидетельства современников - Коллектив авторов Биографии и мемуары

Феофана от такой вести как-никак, а коробило, и он с беспокойством поджидал графа.

Вскоре граф приехал и остановился против дома Феофана.

Феофан выскочил из избы, и граф, обращаясь к нему, сказал: «Иди, иди, голубчик, иди домой — тебе холодно, как раз озябнешь, — иди, ступай, ступай! Да пошли-ка сынка-то Степана!..»

Пришибленный и сконфуженный Феофан поплелся обратно. Когда Степан выскочил, то граф обратился к нему с такой речью: «Вот тебе монарх прислал сто рублей и отцу двести — на, неси их отцу!» Передал деньги и помчался дальше.

А после, месяца через два или три, граф все-таки помирился с Феофаном, и между ними установились прежние отношения <…>

4. Народное сказание о смерти Аракчеева[668]

В городе Тихвине мне пришлось услыхать характерное предание о смерти Аракчеева, лица еще очень памятного здесь.

Как-то раз проходила через Грузино одна цыганка-волшебница. Граф узнал о ней и призвал ее к себе погадать. «А ну-ка, — говорит, — старуха, скажи мне, когда и как я умру?» — «А умрешь ты, голубчик, — отвечает волшебница, — через столько-то и столько-то времени от севоднишново дня, и не своей смертью помрешь». Задумался Аракчеев. «А ты правду говоришь?» — спрашивает. «Никогда не вру», — говорит цыганка. «Ну а как ты умрешь и когда ты умрешь?» — «А я умру сегодня, и тоже не своей смертью». — «Ну хорошо, — говорит Аракчеев, — если будет так, то я поверю твоему предсказанию». Наградил Аракчеев цыганку и отпустил, а за нею сзади послал верхового следить за нею. Долго шла цыганка, часа четыре шла, а верховой за ней едет шажком да думает: «Ишь, проклятая, не умирает-то как долго». Ехал, ехал верховой, надоело; повернул он коня, да так круто повернул, что конь сорвал с ноги подкову; подкова-то соскочила да прямо цыганке в висок. Сразу же тут и умерла цыганка. Приехал верховой к Аракчееву, докладывает: «Так и так, умерла цыганка». — «Ну, значит, правду она мне предсказала, — подумал Аракчеев. — Значит, скоро я умру и не своей смертью». И действительно, через то самое время, как цыганка предсказала, отправили его на тот свет: зелье в кушанье подсыпали.

Е. М. Романович[669]

Предсмертные дни и кончина графа Аракчеева

Служа в Аракчеевском, ныне Ростовском гренадерском принца Фридриха Нидерландского полку, я с полком своим стоял в Новгородской губернии, в 60 верстах от местопребывания графа Аракчеева, то есть от села Грузина, в так называемом Графском поселении, расположенном по берегу реки Волхова. Аракчеев был шефом нашего полка, и во время торжественных дней и праздников от нашего полка всегда отряжался офицер для поздравления графа. В 1834 году, перед наступлением Пасхи, я, в звании полкового адъютанта, назначен был к поездке в Грузино для поздравления графа с светлым праздником. Грузино — это богатое село, расположенное по реке Волхову, с роскошным домом и великолепным садом. Я прибыл туда в четверг на Страстной неделе; обо мне докладывают его сиятельству, который изъявил желание меня видеть. Я был тогда ловким молодым человеком. Застаю графа сидящим в кабинете; я ему раскланялся и отрапортовал о себе и о своем назначении.

— Кто ты такой? — спросил граф несколько в нос.

— Романович, ваше сиятельство! — отвечал я.

— Поляк!! — воскликнул как будто с ужасом Аракчеев.

— Никак нет, ваше сиятельство! Малороссиянин из Черниговской губернии, — возразил я.

— Это все лучше, — ответил Аракчеев уже несколько смягченным тоном, — а то поляк — подлец!

Тут он стал приветливее, посадил меня, вступил в разговор, порицал правительство, причем великому князю Михаилу Павловичу также досталось немало.

— Знаешь ли ты К[лейнмихеля]? — спросил он меня потом.

— Имею счастие знать, — отвечал я.

— Какое тут счастие! — с гневом возразил он мне и при этом рассказал о тех благодеяниях, которые он будто бы оказал генералу К[лейнмихел]ю, когда тот был еще в офицерских чинах, и горько жаловался, что К[лейнмихель] забыл его и никогда не навестит. Затем спросил меня, не желаю ли я осмотреть его комнаты, и когда я изъявил согласие на его любезное предложение — «Смотри, — сказал он, — почаще читай, что написано на стенке». Я, признаться, вначале не понял слов этих, смысл которых был для меня весьма загадочен. Камердинер повел меня по комнатам, роскошно отделанным; каждая комната имела свой инвентарь, где было вписано все, что заключалось в комнате. Инвентарь этот висел на стене, и рукою самого графа было надписано: «Глазами гляди, а рукам воли не давай». Тут-то стал мне понятен смысл его слов: почаще читай, что на стенке написано. Из всех комнат, мною осмотренных, особенно замечательна так называемая Александровская; называлась она так, потому что Император, бывая у Аракчеева, там занимался. В этой комнате сосредоточено было, так сказать, все величие Аракчеева, все прошедшее его славы, уже померкшей при покойном Николае. Так, на столе стоял мраморный бюст Александра на литом серебряном пьедестале, на одной стороне которого выписано было золотыми буквами письмо Государя к Аракчееву из Таганрога незадолго до кончины Его Величества. В этом письме Государь уведомлял его о расстроенном и почти безнадежном состоянии своего здоровья, уверял его в своей вечной дружбе и преданности к нему. На другой стороне — надпись такого содержания: «Кто осмелится прикоснуться к этому бюсту, тот да будет анафема, проклят!» Тут же стояла чернильница и хранилось перо, которым писал Император Александр; сорочка, в которой он родился, печать, им употребляемая; в стеклянном ящике сберегалась холщовая сорочка, в которой почил Александр и в которой Аракчеев завещевал себя похоронить; лоскут глазета от его гроба и множество писем и бумаг. На стене висели часы, которые однажды в год, а именно 19 ноября в 1 час (в день и час кончины Императора), играли «Со святыми упокой!..». Осмотревши комнаты, я возвратился в кабинет к графу Аракчееву. «Пьешь ли ты водку?» — спросил он меня и, получив отрицательный ответ, похвалил меня, сказав, что и он ее не употребляет, и приказал подать вина. Мы выпили.

На другой день в пятницу, в 3 часа пополудни, Аракчеев почувствовал сильную боль в груди (антонов огонь) и тотчас потребовал медика. При нем находился тогда в качестве домашнего врача некто г. Левицкий. Тот явился и увидал, что состояние графа безнадежно. Аракчеев начал бранить и медиков и медицину, требовал, чтобы продлили ему жизнь на два месяца, потом уменьшил этот срок на месяц, умолял, сердился. Наконец просил, чтобы послали за Арендтом[670] в Петербург. Я послал тотчас фельдъегеря, которых при графе находилось 6 человек, и тот полетел в Петербург. Между тем Аракчеев стал приходить в бешенство. Раздавались проклятия; наконец он взмахнул руками и одну из них всунул в рот с криком: «Проклятая смерть!» — и испустил дух в присутствии моем, в присутствии врача и камердинера. Омывши тело покойного, мы стали одевать его: надели на него холщовую рубашку, в которой умер Император Александр, облекли его в парадный генеральский мундир и положили на стол. Потом я запер двери и запечатал их своею печатью и печатью бурмистра и отправился во флигель спать. Вдруг в 4 часа ночи меня будят; говорят: «Пожалуйте, приехал генерал Клейнмихель». Я тотчас встал, являюсь. «Кто такой, и зачем?» — спросил генерал. Я объясняю. «Все ли благополучно?» — снова спросил меня К[лейнмихель]. «Все благополучно», — отвечал я. Тогда мы пошли в дом в сопровождении фельдъегеря, прибывшего с генералом. Я отпечатал и отпер двери. К[лейнмихель] вошел в Александровскую комнату и стал прибирать бумаги покойного, вынул письма из пакетов, пересчитал их и другие бумаги в моем присутствии, вложил в папку, запечатал и отдал фельдъегерю, который и отправился с ними в Петербург.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});