Одесситки - Ольга Приходченко

Да, недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал. Конфеты, начинки, вафли, зефиры закончились, их заменил вонючий коричневый клей. По сравнению с этим запахом, эссенция теперь казалась нам «Шанелью № 5», которую подарила Лилькиной маме какая-то туристка-иностранка в парикмахерской. В этот уже давно опустевший флакончик мы налили воды и душились. Это был единственный цех на фабрике, в котором не было и намёка на кондитерские изделия. Только вонь и такие же неудачницы работницы, в бригады к которым нас и определили. Вот здесь уж никак не спрячешься. Вся бригада усаживалась вокруг железного стола. Сначала разбирали и нарезали полоски бумаги. На железных досках кистью намазывайся клей и приклеивались к ним эти полоски, потом сдирались и переносились на коробки. И так всю смену. Ужас! Клеить коробки мы научились все.

К Новому 1961 году нам разрешили сделать даже себе подарок в виде праздничной пустой коробки, обклеенной вырезками из разных картинок на свой вкус. Эти коробки шли как бы в зачёт по производственной практике, поэтому разрешили унести их домой. Все радовались предстоящему Новому году. А мне было не до веселья. Чему радоваться? Полный дневник троек, и хоть контрольные некоторые я написала на четвёрки, они всё равно положение не спасли. Я боялась приезда сестры, как огня. На Новый год она надолго приезжала в Одессу с отчётами и начинала наводить порядок. В этот приезд её как подменили. Куда подевалась девушка-мечтательница, будущий строитель незамерзающих портов на севере? Наверное, предательство её парня Вадима, с одной стороны, а с другой, правда жизни в городе Керчи на строительстве содового завода сделали своё дело. Её рассказы о работе девчонок-изолировщиц привели мою маму в шок. Она никак не могла успокоиться, как такое может быть при Советской власти. В оккупацию румыны только так поступали, так то были захватчики, враги. А здесь?.. Нет, надо что-то делать!

Первого января объявили денежную реформу. Десять старых рублей за один день превратились в новый маленький рубчик. Больше всех обрадовалась этому наша Алка. Выяснилось, она всё это время раз в месяц получала в Одесском строительном управлении деньги в подотчет, а это, на минуточку, зарплата всего Керченского участка, и перевозила их поездом в общем вагоне в своём чемоданчике. «Вот это номер, чтоб я помер, — только вымолвила бабушка и схватилась за сердце, — так вот почему тебя взяли на эту работу! Нашли дуру! Да ещё по блату! Почему ты раньше ничего не сказала?»

— А что бы это изменило? Только то, что вы бы нервничали, волновались. А кто на меня может подумать, что я везу деньги? Да ещё в таком чемоданчике?

— А если украдут? — не унималась бабка. — Что тогда? Лет десять тюрьмы? А с Олькой что будет? Мы не вечные, еле ноги и так тянем. Анька, иди к Лёньке, пусть делает, что хочет, но эту дуру набитую нужно переводить на другую работу.

Действительно, что-то сделали, сестру через несколько месяцев перевели из Керчи в Одессу. Теперь она работала мастером на участке, который производил работы по замене старой изоляции на новую на судах Черноморского пароходства.

Вообще этот год был в жизни какой-то особенный. Что ни день, то какая-нибудь чрезвычайная новость. Бабка постоянно твердила: «Вот как начался год кувырком, так и закончится, никак не успокоятся. Нам только революции на Кубе ещё не хватало! Точку хоть не включай! Ещё один братский народ объявился! Мало за братьев славян голов положили, от ига турецкого спасали. Так отблагодарили в 41-м сполна предатели, одни румыны чего стоили, лучше помолчу, негодяи. Зато как с поцелуями в 45-м бросились, с цветами. Кто предал единожды, тому нет никакой веры. А нашим правителям ну никакой науки. Опять объявились новые братья навек. Москва-Пекин отпели, за Кубу взялись. Где та Куба, а где мы? Вот попомните мои слова, выйдет ещё эта Куба нам боком. Как начнет атомную войну этот кукурузник, так уж точно всем достанется».

Но жизнь продолжалась, теперь, повзрослев, я начинала спорить с вечно недовольной бабкой по любому поводу. Хотя она и считала, что у меня ещё «молоко на губах не обсохло», но в дискуссию со мной, на удивление, вступала. Раньше что-то тоже происходило, однако меня это мало касалось. А сейчас в школе каждую неделю проводят с нами, как со взрослыми, политчас. Ведёт его наш преподаватель истории Исаак. По очереди мы готовимся и докладываем политинформацию на этих занятиях. Мне Алка такую подготовила, а я её сдуру прочитала, что меня потащили к завучу. Пришлось дорогой сестрице идти в школу с этими газетами и ткнуть в них носом наших школьных политиков. Больше мне не поручали никаких заданий.

А год на самом деле был полон событий. Почти каждый день сообщалось о жизни во вновь образованных государствах, бывших колониях. Мы раскрашивали их на картах в разные цвета, заучивали их названия. И чем больше их становилось, этих новых друзей нашей страны и всех советских людей, тем чаще из одесского порта уходили суда с безвозмездной помощью очередному братскому народу. И с такой же скоростью исчезали товары с прилавков наших и без того полупустых магазинов. Зато торговля на маминой работе оживилась. Но всё это было полной ерундой, самое главное — в космос полетел Юрий Гагарин! Все наши мальчишки как с ума посходили. Пропадали после уроков в кабинете физики. Наш преподаватель был бывшим лётчиком и с мальчишками механизировал кабинет физики полностью. Нажатием на одну кнопку задвигались шторы, на другую — выдвигался проектор, на третью — автоматически опускалось, закрывая доску, белое полотно — экран, и нам демонстрировались маленькие научные фильмы по изучаемым темам. Но вот с телевизором «КВН» часто возникали проблемы, недаром в Одессе его расшифровывали: купил, включил, не работает. Доставалось же этому «ящику» по полной программе. Удары по нему сыпались, как из рога изобилия. А уж сколько раз разбирали, паяли, что-то меняли. Урок по физике начинался с его ремонта и заканчивался тем же.

Девчонок наш физик вызывал к доске по принуждению. Быстро что-то спросит, трояк влепит — и привет. Сопротивлялись лишь несколько девочек, одной из них была Леся Никитюк. Она одна не стеснялась задавать ему вопросы, похоже было, что хорошо в технике разбирается. Мне лично было не до физики, так, галопом по Европам. Проскочила и ладно. Ну, сами подумайте, как можно было променять «Голубой огонек» или КВН на какую-то физику. Я и без нее могу починить нашу точку или электрический утюг. У нас дома все это умеют делать — и бабка, и мама, а уж об Алке и говорить нечего. Только собака — балбес Дружок и кот-гуляка Булька были не у дел. Так что с них взять?

Каждую свободную минуту я мчалась к своей новой проштрафившейся подружке Лильке Гуревич, благо она жила в соседнем доме. Её мама решила проблему с благоустройством их комнаты в коммунальной квартире без проблем. На 7-й станции Большого Фонтана находилось ателье проката, из которого в один день к ним переехали телевизор, холодильник и пианино. Представляете ситуацию: её мама целыми днями трудилась в парикмахерской, а мы, хоровод девчонок, у Лильки в гостях. Это была единственная мамаша, которая разрешала дочке всё, и нам за компанию. Целый день мы толклись на единственном их диване. Комната у них была на втором этаже, хорошая, квадратная, светлая, с высокими потолками, с балконом, выходящим во двор. Закон о строительстве с потолками по 2.50 вышел, когда три этажа были готовы, ну и сразу его претворили в жизнь. 4-й и 5-й получились укороченными, как лилипуты, отчего дом выглядел карикатурно. Так что Лильке повезло, они успели проскочить.

Этот год так быстро пролетел, как один день. И вот уже не за горами экзамены почти по всем предметам. Как ни следила за мной бабка, всё равно дурила я её по полной программе. Новая страсть деморализовала меня, я читала везде — и в трамвае, и по дороге к маме на работу. Даже играя на фоно. Для этого быстро заучивала наизусть домашнее задание, естественно, с ошибками, и колотила бездумно по клавишам, переворачивая очередную страницу чтива, спрятавшуюся в нотах на фортепьянной подставке. В отодвинутом ящике письменного стола, за которым я делала уроки, всегда был роман, и, как только бабка приближалась, я животом задвигала его и «смотрела в книгу, видя фигу». Я настолько обнаглела, что стала читать прямо на уроках. Причём мне было всё равно, что читать, только проглатывать страницы одну за другой и при этом не попасться ни дома, ни в школе. А тут еще в соседнем доме открылась библиотека. Мы с Лилькой Гуревич записались в неё в числе первых. К весне я попалась по всем статьям: и в школе, и на музыке, волейбол вообще был заброшен. Алка сдала все книжки, и на моей карточке красным карандашом жирно красовалась надпись: «Не выдавать!»

Очень они меня напугали, Лилька же книги продолжала брать, сколько влезет, а я у неё. Но всё же тотальная слежка подействовала, я с остервенением принялась за учёбу, чтобы не вылететь из школы и получить свидетельство об окончании восьми классов. Прилепившееся прозвище ко мне с легкой руки сестры — «шум за сценой» сменилось на новое, данное бабкой: «запойная». В этом увлечении чтением, всего без разбору, теперь и мама и бабушка винили только Алку. Посещение Одесского украинского театра, куда меня на спектакль пригласила уже студентка театрального училища Букиевская, тоже отрезвляюще подействовало на меня. Она так хвалилась, она так передо мной выпендривалась, всучив мне контрамарку. Если бы автобусы не привезли на спектакль бесплатно передовиков сельского хозяйства и отдыхающих из дома отдыха, то зал был бы точно пустым.