Товарищи - Анатолий Калинин

Вот оно, оказывается, во имя чего велась вся эта артподготовка. Вот оно и есть то самое, ради чего автор и решил с первых же строк вытряхнуть перед читателями «Ди цайт» весь запас энциклопедических сведений о Шолохове, чтобы оглушенные ими читатели уже не посмели поставить под сомнение объективность Марцеля. После этого он может рассчитывать, что ему будут верить на слово.

Однако и самого доверчивого читателя трудно заставить поверить на слово, что автор одного из гуманнейших произведений современной литературы, романа «Тихий Дон», может испытывать чувство ненависти к какому-нибудь из народов. И самый наивный читатель, когда речь идет о таком обвинении, возводимом на Шолохова, может потребовать фактов. Чувствуя это, Марцель старается создать впечатление наличия у него таких фактов. Не располагая, конечно, ими, он обращает свой взор в прошлое.

В нашей стране и в других странах широко известен рассказ М. Шолохова «Наука ненависти», который он начал писать в те дни, когда гитлеровские захватчики рвались к Москве. Не знаю, когда познакомился с этим рассказом Марцель, но вспоминает он в Гамбурге об этом произведении Шолохова теперь: «Школа ненависти» — так называется один из его сборников фронтовых записок и рассказов, вышедший в 1942 году. На какой же при этом воспоминании вывод хочет настроить читателей «Ди цайт» Марцель? «Но его ненависть, — пишет он, — относилась и относится не только к немецким империалистам и фашистам, к капиталистам и реваншистам, рурским баронам и боннским ультра. Она относится просто к немцам».

Только что с пера Марцеля сыпались эпитеты: «выдающийся», «великий», «знаменитость», «национальный герой» — и вот уже с того же самого пера срывается нечто другое: «Это интуитивная, элементарная и дикая, почти животная ненависть».

Итак, оказывается, не вооруженный до зубов фашист преподавал советскому народу науку ненависти к оккупантам на подступах к Москве, а русский писатель Шолохов, повествующий о том, как усваивал эту науку советский народ. И если бы не было этого рассказа Шолохова, то танки Гудериана, пожалуй, по доброй воле повернули бы из Подмосковья обратно. А еще лучше, если бы Шолохов и озаглавил тогда свой рассказ не «Наука ненависти», а «Добро пожаловать».

При этом Марцелю нет дела до того, что автор «Тихого Дона» по самой сути своих убеждений не может питать чувства ненависти к немецкому народу. Достаточно перечитать страницы «Тихого Дона», посвященные первой мировой войне, где с чувством такого сострадания говорится о немецких и русских солдатах, ввергнутых германским кайзером и русским царем в империалистическую бойню, и с такой силой утверждается идея братания двух одетых в солдатские шинели народов на фронте. Только Марцель из еженедельника «Ди цайт» и может закрыть глаза на тот очевидный факт, что и в произведениях Шолохова о второй мировой войне речь идет не о науке ненависти к немецкому народу, а о науке ненависти к фашистским оккупантам, которые принесли с собой на советскую землю разрушения и смерть. Можно подумать, что в 1941 году, когда Шолоховым писался его знаменитый рассказ, не гитлеровские офицеры рассматривали в подзорные трубы башни Московского Кремля, а советские офицеры наводили свои бинокли на купол берлинского рейхстага. И, разумеется, по мнению Марцеля, словами дружбы и привета должен был в те дни встречать захватчиков писатель, которого называют совестью народа.

Не знаю, был ли когда-нибудь Марцель в Советском Союзе, но если даже не был, это не мешает ему ненавидеть народ Шолохова «интуитивной, элементарной, дикой и почти животной ненавистью», сравнимой лишь с ненавистью того фанатика, который летом 1942 года сбрасывал с самолета бомбы на дом автора «Тихого Дона» в станице Вешенской. Только однажды видел я слезы на глазах у мужественнейшего из писателей наших дней — это когда Шолохов рассказывал, как после бомбежки собирали у него во дворе останки той, что дала ему жизнь, была для него дороже всего в жизни…

Но поскольку и самый доверчивый читатель «Ди цайт» может не поверить, что приписываемое автору «Тихого Дона» чувство ненависти заставило его теперь приехать в гости к немецкому народу, Марцель спешит сообщить, что сделал это Шолохов не иначе как «под нажимом компетентных органов». Вот так прямо взяли, нажали на автора «Тихого Дона» — и он поехал. А до этого, как известно одному только Марцелю, «после 1945 года он упорно отказывался посетить Германию». Доподлинно известно Марцелю и то, что «все приглашения и старания ГДР были напрасны».

Впору подумать, что у Марцеля из гамбургской «Ди цайт» никаких иных забот нет, кроме забот об укреплении культурных связей Германской Демократической Республики с другими социалистическими странами, о повышении ее престижа на международной арене. Должно быть, только из этих побуждений и следует дальше Марцель на страницах «Ди цайт» буквально по пятам Шолохова, совершающего поездку по ГДР, старается навести тень на каждое его движение, каждое слово. Приехал Шолохов по приглашению своих друзей и ГДР — так нет, почему он не сделал этого раньше? На этот счет у Марцеля имеются самые проверенные сведения, начинающиеся в его статье, как правило, словами: «Говорят», «Если я не ошибаюсь», «Может быть»… Во что бы то ни было он хочет выглядеть в глазах читателей «Ди цайт» объективным, а если то, что «говорили» ему, потом и не подтвердится, так ведь это же не он сам говорил, а ему говорили… «Говорят, несколько лет назад в Москве в ответ на приглашение посетить Германию знаменитость рявкнула» — и вот уже брошена тень на эту «знаменитость», как теперь называет Марцель автора «Тихого Дона». А сам Марцель остается в тени. «Может быть», Шолохов, приехавший в ГДР, «не собирается добровольно посещать вторую часть немецкой страны»— и тень становится гуще, а сам Марцель еще глубже отступает в тень.

И все, к чему он прикасается своим пером, немедленно искажается, обезображивается так, что сама правда становится ложью. Побывал Шолохов после посещения Дрезденской галереи в гостях у немецких крестьян — Марцель комментирует: «Вначале мы вдыхали в картинной галерее специфический запах, присущий каждому музею, а затем отправились в сельскохозяйственный производственный кооператив „Ам Гейдеранд“ в Клотше под Дрезденом. Больше всего высокому гостю понравилась заготовка навоза». Произносит Шолохов в Веймаре в доме перед витриной, где хранятся фрак и пальто автора «Фауста», слова о бессмертии гения Гете — Марцель не останавливается перед тем, чтобы вокруг этого факта затеять нечистоплотную игру слов: «Донской казак во фраке Гете».

У гостеприимства свои законы. Зная, что на родине Шолохова часто можно видеть с удочкой на берегу Дона рядом с другими станичными рыбаками, его друзья из ГДР пригласили гостя порыбачить и в саксонской Швейцарии. Казалось бы, что можно сказать по этому поводу, кроме того, что и на немецкой земле умеют встречать гостей с не меньшим радушием, чем на русской. Когда, скажем, приезжал в гости к автору «Тихого Дона» его английский друг писатель Чарльз Сноу и Шолохов тоже ездил с ним на рыбалку, никому потом в Англии в голову не пришло над этим глумиться. Но Марцель из гамбургской «Ди цайт» и здесь закидывает свой спиннинг. О том, что вместе с Шолоховым ездили в саксонскую Швейцарию его друзья из ГДР, писатели и другие деятели культуры, он сообщает: «В саксонской Швейцарии Шолохов рыбачил в сопровождении заведующего отделом культуры при ЦК СЕПГ и первого секретаря Союза писателей».

Всего лишь одно слово «в сопровождении»— и оттенок иной. А раз так, то почему бы еще раз не прибегнуть к тому же приему? Оказывается, всего лишь одним-двумя, будто бы невзначай вставленными словами можно достигнуть перекоса. Скажем, о том, что гость приехал в немец кое издательство, можно написать: «В тот же день Шолохов оказал честь издательству, выпустившему его книги в немецком переводе», — и тут же попытаться унизить своих соотечественников из ГДР: «Все сотрудники издательства выстроились как почетный караул в фойе». Не как-нибудь иначе встречали гостя из Советской страны, а выстроились. Одно-единственное слово — и нате, получайте от Марцеля в отместку за те знаки уважения, которые вы посмели оказать автору «Тихого Дона».

Итак, Шолохов, который посещает сельскохозяйственный кооператив в ГДР и находит там язык сердечного взаимопонимания с немецкой женщиной-крестьянкой, ненавидит немцев, а Марцель, который глумится над немецкими крестьянами, заготавливающими навоз для своих полей, пылает к ним любовью. Автор «Тихого Дона», отдающий дань глубочайшего уважения автору «Фауста», делает это, оказывается, потому, что «принадлежит к числу тех крупных писателей, высказывания которых в речах, статьях и интервью свидетельствуют не о высокой интеллигентности, а скорее о своего рода наивности и ограниченности», а Марцель, грязнящий на страницах «Ди цайт» крупнейшего писателя современности, гостя немецкого народа, стоит на высотах культуры. Шолохов, приехавший на германскую землю с сердцем, открытым для дружбы, всего лишь «соблаговолил нанести визит», а он, Марцель, который воспользовался этим визитом, чтобы оклеветать Шолохова, сделал это из любви к советскому народу.