Товарищи - Анатолий Калинин

Вот и уезжает Шолохов на Хопер. Есть там такие места, где привыкли видеть его с удочкой на берегу. И хоть страстный рыбак он, другие рыбаки иногда удивляются, почему это Михаил Александрович не замечает, как давно уже дергается поплавок. Смотрит на него и не видит. Или же на ранней зорьке вскинет на плечо ружье и бродит по степи, по займищу, в приозерных камышах. Охотник он неутомимый, стреляет метко, но иногда и весь день молчит его ружье. Просто ходит и ходит, как солдатским шагом меряя степь. Иногда остановится возле высотки, изрытой ячейками старых окопов, извилинами траншей, обвалившихся, размытых дождями и буйно поросших шиповником, травой, но все еще сохраняющих свои очертания и даже вмятины на склонах — отпечатки танковых гусениц, орудийных колес. Змеится вокруг кургана старый ход сообщения, моток телефонного провода зацепился за пенек дерева, обглоданного артогнем… А иногда и сверкнет в траве россыпь патронных гильз. Тихо и пустынно там, где еще так недавно бушевал огонь, и «свинцового цвета» бессмертники растут на земле, обильно политой молодой и горячей кровью.

* * *

Критики сказали бы, что это будет многоплановый роман. Это уже можно было почувствовать и по тем главам, которые появились в печати. Тот зарубежный критик, который, помнится, сразу же после войны писал, какой великой значимости и трудности отныне стоит перед литературой задача создания такого произведения о минувшей войне, чтобы оно могло стать в ряд с «Войной и миром» и «Тихим Доном», не просто так остановил свой первый взгляд на Шолохове как наиболее вероятном авторе такой книги. Конечно, не исключено, что на небосклоне литературы могут появиться и новые таланты, которым окажется по плечу эта задача. Но несомненно, что только писателю, чье творчество, подобно творчеству Шолохова, является неотделимой частью души своего народа, и дано будет до конца постигнуть народный и международный характер этой войны против германского фашизма. Зарубежный критик не ошибся, утверждая, что это скорее всего должен быть советский писатель, потому что волею истории советский народ и оказался в самом центре войны и стал той решающей силой, без которой была бы немыслима победа над гитлеризмом.

Нельзя предсказать пути развития романа о тех, кто, сражаясь за свою социалистическую Родину, сражался и за освобождение от угрозы фашистского порабощения всех других народов, но можно воочию ощутить, с какой ответственностью относится Шолохов к осуществлению своего замысла. И по опубликованным уже главам романа, и по характеру тех новых, глубоких архивных и иных разведок, которые предпринимает Шолохов, и по той творческой атмосфере, которая царит в Вешенской, можно представить себе, что пишется эпический антифашистский и антивоенный роман о войне и что все шире раздвигаются автором границы первоначального замысла, как это уже было с «Тихим Доном».

С вышки умудренности новым жизненным и творческим опытом взор художника видит и дальше и глубже. Читателю опубликованных глав, может быть, представляется, что это будет книга только о солдатах, но, кто знает, не будет ли это также книга и о советских генералах, о советских людях в тылу… В «Тихом Доне» рядом с типами и характерами обобщенными действуют и невымышленные исторические личности — и это также в духе шолоховского творческого метода. Слушает Шолохов рассказы солдат — участников войны, получает от них письма и дневники — человеческие документы потрясающей силы, горячо интересуется судьбой одного генерала, человека трагической и героической судьбы, поверяет свои новые впечатления и наблюдения впечатлениями, наблюдениями военных лет… В дни войны его видели на многих фронтах — под Москвой, под Ростовом, под Сталинградом и в Германии. Отбирается самое существенное, главное, то, что выносил и выстрадал в своем сердце народ.

И снова отблесками сурового времени освещаются страницы рукописи, над которой он склоняется в доме на вешенском крутобережье. О чем думает в эти часы уединения писатель? «В такие вот часы встаешь и говоришь векам, истории и мирозданию», — писал другой русский гений Владимир Маяковский. Не о том ли думает автор романа «Они сражались за Родину», что сегодня нет более высокой задачи для художника слова, как задача найти такие слова, перед которыми отступили бы зловещие тени новой войны. Еще только вступают в жизнь дети Мишаток Мелеховых, а ненасытный Молох империализма уже угрожает сжечь их в гигантской термоядерной топке.

Роман «Они сражались за Родину» пишется в то время, когда невиданно возросла ответственность писателей, всех деятелей культуры и науки перед веками, историей и мирозданием. Внуки Григория Мелехова не должны превратиться в пепел, и из облаков, проплывающих в небе, должен выпадать на землю не стронций, а чистый, благодатный дождь, после которого все так зеленеет и плодоносит, все дышит свежестью, теплом, лаской.

Так где же и как найти эти единственные слова, перед которыми попятилась бы и уползла в свое железобетонное логово термоядерная смерть?

И недаром Шолохов ищет не только встреч с советскими людьми, но и встреч с людьми за рубежами нашей Родины, с жадностью вслушиваясь — а что думают обо всем этом они, на что надеются и чего ждут от художников слова, от деятелей культуры и науки? Из своей страны он едет в другие страны. После войны он объездил Европу и посетил Соединенные Штаты Америки, его приглашают в Индию и в Японию. Его всюду встречают как чрезвычайного и полномочного посла советской культуры; его книги изданы на всех языках мира. Нет другого на земле писателя, к слову которого с таким вниманием прислушивались бы люди. Благодарная Англия набрасывает ему на плечи как крупнейшему писателю-гуманисту мантию доктора права.

— А жена советника нашего посольства, увидев на мне эту мантию, вдруг по-русски, по-женски разрыдалась, — с раздумчивой улыбкой вспоминает он об этом у себя в Вешках.

Еще бы не разрыдаться от полноты самых противоречивых чувств хорошей русской женщине, с юности влюбленной в «Тихий Дон» и увидевшей теперь, как его автор, подчиняясь ритуалу, преклоняет колени…

За рубежами Родины Шолохов, быть может, с еще большей пристальностью, всматривается в черты разных людей — и тех, на кого как на своих союзников могут поло житься советские люди в борьбе за сохранение всеобщего мира, и тех человеконенавистников, которые в подземных штольнях совершенствуют методы уничтожения густонаселенных городов и целых стран, считая, что методы, применявшиеся при уничтожении мирного населения Хиросимы и Нагасаки, уже безнадежно устарели. На смену атомной бомбе пришла водородная бомба, а на смену обычной водородной бомбе — супербомба. Откуда же, из каких «артезианских» глубин художнику слова извлечь эти единственные слова, которыми можно раз и навсегда разрядить зловещую бомбу?

Шолохов встречается на Западе с рабочими и премьер-министрами, с фермерами и президентами, с учеными и такими писателями, как американец Джон Стейнбек, англичанин Чарльз Сноу. Приветствуя автора «Тихого Дона», Чарльз Сноу напомнит, что до Михаила Шолохова титула почетного доктора права в Англии был удостоен еще один великий русский писатель — Иван Тургенев.

Только из глубин человеческого моря, из недр народного сердца и можно достать эти единственные слова, так необходимые художнику слова и всем людям… Шолохова видят в Берлине и Париже, в Варшаве и Лондоне, в Праге и Риме, в Софии и Хельсинки, в Копенгагене и Осло, в Стокгольме и Нью-Йорке. И после этого — опять родные, милые сердцу Вешки в «шафранном разливе песков».

* * *

Он в полном расцвете сил, проницательности и мудрости таланта. Но, ох, как же еще плохо берегут эти его силы, как часто и дома, в Вешенской, и издалека, и устно, и по почте обращаются к нему с заявками вроде той, о которой сам Шолохов с грустноватой усмешкой рассказывал своим избирателям в Ростове: муж не сумел удержать жену, разлюбила она его и ушла к другому, и вот теперь он требует, прямо-таки требует, чтобы писатель вернул ее обратно. Иначе какой же он депутат, слуга народа, если не исполнит такого дела!

Конечно, в том, что к Шолохову обращаются тысячи людей со всех концов страны, — и великое признание; народом его таланта, безупречности его авторитета, свидетельство той роли, которую играет в жизни нашего общества художник слова. Нет в мире другого писателя, который не только живет среди героев своих уже написанных и только замышляемых книг, в центре бурных событий народной жизни, но и сам является активнейшим участником этих событий; не только пишет книги о коллективизации, но и сам принимает участие в строительстве колхозов, не только своим пером защищая их от наскоков и подкопов врагов колхозного строя, но и лично на себе испытывая, что это такое, вражеские наскоки, клевета, ограждая в годы нарушений законности от необоснованных репрессий колхозников, местных партийных и советских работников. Да, личное мужество писателя неотделимо от мужества его таланта. В 1937 году надо было высокой закалки совесть иметь, чтобы открыто добиваться реабилитации людей, которым приклеивались ярлыки врагов народа.