Загадка Отилии - Джордже Кэлинеску

— Ты занят, да?

— Я тебе нужен? Я в твоем распоряжении!

— Мне ничего не нужно! Я только хотела знать... Тебе, вероятно, сейчас надо усиленно готовиться, много читать, работать...

— Да! — признался Феликс.

— Ну хорошо, работай. Это единственный способ доставить мне удовольствие! Не забудь, ты мне обещал сделать карьеру.

Отилия принялась раздавать направо и налево свои вещи, которые считала ненужными (ей почти все теперь казалось ненужным). Больше всего от этого выиграла Аурика.

— Зачем ты раздариваешь вещи? — спросил Феликс.

— Какие вещи? Старые платья, пустые флаконы из-под духов, цветные открытки, перчатки, — все это пустя­ки... Женщина, собственно говоря, ничего не имеет, кроме платья, которое на ней надето. Но оно должно быть сшито по последней моде.

Часть добычи захватила Аглае. Охваченная мелким старческим кокетством, она примеряла перчатки и чулки Отилии и в то же время не переставала поносить девушку за то, что та покупает все дорогое, словно она миллио­нерша, и за то, что не бережлива и раздаривает совсем еще хорошие вещи. Устав от траура, Отилия однажды вечером, перед сном, встала на колени в своей постели и произнесла про себя следующую молитву:

«Папа, ты прекрасно знаешь, что я тебя люблю, но траур мне не идет. Ты всегда позволял мне одеваться так, как мне нравилось, и защищал меня от других, так неужели ты теперь хочешь, чтобы я сама себе была противна? Для тебя не имеет никакого значения, одета я в черное или в белое. И в том и в другом платье мне все равно без тебя грустно».

Отилия перекрестилась и легла спать, а на следующий день сбросила траур и принялась перелистывать журналы мод.

— Вот, — сказала Аглае, увидев ее через окно, — гово­рила я, что не будет она носить траур! «Папочка здесь» папочка там». Все одни кривлянья. Видно, Костаке тайком оставил ей деньги, а то откуда бы ей взять?

Отилия скучала. Ей хотелось выйти вместе с кем­-нибудь в город. Но она боялась беспокоить Феликса и намекнула ему совсем туманно:

— Ах, ты все читаешь! Так можно заболеть.

Она ждала, что Феликс ответит: «Если хочешь, я могу прервать ненадолго занятия». Но Феликс заявил:

— Действительно, у меня много работы!

— Тогда, — сказала Отилия, — я не буду тебе мешать. За столом девушка попросила его рассказать о своих занятиях, о том, как ему нравятся лекции, что Феликс и исполнил с некоторой осторожностью, боясь показаться педантом. Но его страсть к науке была настолько глу­бока, что он не мог говорить на эти темы шутливым то­ном. Отилия сказала ему:

— Твоя глубина может напугать. Если бы ты знал, как мы, девушки, глупы!

— Напугать тебя?

— Нет, не меня! Напугать любую девушку вообще, потому что девушки не заглядывают далеко и у них нет культа великих дел, как это называют в книгах.

— Ты смеешься надо мной!

— О нет! Я говорю об обыкновенных девушках. Прав­да, есть и возвышенные натуры. Но обычные девушки восхищаются такими людьми, как ты, а следуют за та­кими, как Стэникэ.

— Мне это все равно. Я никогда не полюблю пустую девушку. Я люблю тебя, а ты только внешне легкомыс­ленна, а на самом деле глубокая и умная.

— Я такая же, как и все!

В другой раз Отилия усадила Феликса рядом с со­бой и, обнимая его, подвергла настоящему допросу.

— Феликс, сядь сюда. Хорошенько подумай и только после того, как подумаешь, ответь мне. Предположим, что мы поженились...

— Почему «предположим»?

— Будь серьезным и слушай. Когда чего-нибудь нет на самом деле, то оно предполагается. Итак, предполо­жим, что мы поженились. Ты веришь, что мы вскоре смо­жем это сделать?

— А почему бы и нет?

— Потому что ты связан своими занятиями, ты еще не свободен и не можешь делать все, что тебе хочется. Юноше вроде тебя на какое-то время необходима некото­рая свобода, чтобы узнать жизнь. Это естественно. Если мы поженимся сейчас, то через несколько лет, когда ты сделаешь карьеру, тебе уже наскучит семейная жизнь!

— Ты мне никогда не наскучишь!

— Я не говорю о себе, я говорю о семейной жизни. Когда ты будешь свободен и начнешь осматриваться во­круг, тогда ты и почувствуешь себя связанным. Может быть, я ничего не понимаю, но мне кажется, что жена всегда должна быть самым последним выбором.

— Ты подыскиваешь различные предлоги, вместо того чтобы прямо сказать, что не любишь меня.

— Но нет же, я тебя люблю. Не прерывай меня. И тебе и мне нужно немного поразвлечься, и, скажу тебе честно, немедленный брак кажется мне чем-то чересчур педантичным, парализующим, чем-то в духе Аурики. Мы можем растянуть нашу помолвку на несколько лет, но, поскольку нам нельзя жить вместе здесь, уедем в Париж, чтобы не мозолить людям глаза. Ты будешь заниматься своей медициной, я музыкой, бу­дем жить по-студенчески, пока не проснётся инстинкт до­машнего очага. Феликс, дорогой, я люблю тебя, но я хочу, чтобы меня называли домнишоара, это так приятно, что­бы мне дарили шоколад и прочее. Вообрази себе: «Доамна! Уважаемая доамна!» (Отилия, подражая, заговорила басом) — это ужасно!

— Отилия, но ведь мы не обязаны говорить всем, что мы женаты, особенно за границей. Мы можем жить, как настоящая богема, и делать все что угодно. Но же­нитьба — это таинственная связь, которая даст нам веру друг в друга.

— Когда нет естественной веры, ее не сможет дать и женитьба. Перед тобой пример прославленного Стэникэ.

— Если мы не поженимся, — продолжал Феликс, — то мы не сможем быть друг с другом.

— Почему?

— Потому что... потому что я тебя люблю... Потому что я тебя люблю, как должен любить каждый нормаль­ный человек, — смешался Феликс. — И я никогда не соглашусь быть неделикатным со своей будущей женой. Ты не Джорджета!

— Конечно, я не Джорджета, но я прощаю Джорджету!

На следующий день Отилия снова по-детски обняла Феликса и спросила:

— Феликс, подумай как следует, а потом скажи мне. Если бы девушка вдруг предложила тебе: я хочу иско­лесить с тобою весь мир, заниматься чем-нибудь совер­шенно фантастическим, станем, например, танцорами в Мексике, — оставил бы ты свои занятия, отказался бы от своей карьеры, от ученья, ради любви к ней?

Юноша удивленно взглянул на Отилию.

— Разве есть такая девушка, которая попросит меня во что бы то ни стало сделать нечто подобное?

— Нет, Феликс. Просто я задала глупый вопрос.

Отилия раздарила столько вещей, что комната теперь казалась почти пустой. Трудно было вообразить, что можно долго в ней оставаться. Все, что уцелело, девушка положила в два чемодана и на целый день отправилась в город. Феликсу она объяснила, что не хочет больше на­ходиться в этом доме, на глазах у Аглае, у которой такой вид, словно она держит ее из милости. Отилия и Фе­ликса спросила, что он думает делать.

— Но это, Отилия, зависит от тебя. Если, как ты говоришь, ты любишь меня, значит, ты и должна ска­зать, что мне делать. А если нет...

— Ты прав! Я тебя люблю, ты в этом не сомневайся. Я решу, что нужно делать.

Была ранняя весна, снег стаял и затопил все. Потеп­лело, и воробьи начали слетаться в стайки, подбирая все крошки, какие только могли найти. Феликс чувствовал не­обычайный прилив сил. Как-то в самом начале марта Феликс засиделся за книгами до поздней ночи. Из сосед­ней комнаты доносился звук шагов, шум передвигаемой мебели. Потом все смолкло, и ему показалось, что он услышал, как потушили лампу. Совсем поздно, около полуночи, заскрипела соседняя дверь, послышались лег­кие шаги босых ног, которые затихли около его ком­наты.

— Феликс, — донесся шепот Отилии, — ты спишь?

— Нет.

— Потуши лампу.

Предчувствуя, что произойдет нечто необычайное, Фе­ликс задул лампу. Дверь открылась и вновь закрылась, и при слабом свете догорающих в печке дров юноша увидел Отилию, босую, в длинной ночной рубашке. Она казалась большой куклой. Весь разговор велся ше­потом.

— Дорогой Феликс, я хорошо все обдумала, очень хорошо. Теперь мы не можем жениться, это в твоих и в моих интересах.

Подойдя к нему, Отилия крепко обняла его за шею. Безутешность Феликса можно было почувствовать даже в темноте по тому, как ослабли все его мускулы.

— Я сказала, что теперь мы не можем жениться, но потом — да. Чтобы доказать, что я люблю, я и при­шла к тебе. Мы можем быть мужем и женой и без бла­гословения попа Цуйки.

Феликс взял ее на руки (она была очень легкой) и задушил поцелуями, которым она не сопротивлялась, по­том сел в кресло, и положил голову к ней на грудь.

— Отилия, — зашептал он торжественно, — я верю тебе. То, на что ты сейчас решилась, могла сделать только девушка с тонкой душой. Прости меня, что я усо­мнился в твоей любви и в твоих добрых побуждениях. Нет, ты не должна заставлять меня быть неделикатным. Отныне я верю, что когда-нибудь ты станешь моей женой, и я буду ждать тебя сколько угодно.