Загадка Отилии - Джордже Кэлинеску

— Внешне он выглядит гораздо лучше, — заметил Паскалопол.

— И даже не курит! — добавил Стэникэ.

Дядя Костаке, казалось, был очень доволен этим раз­говором и улыбался во весь рот, словно позировал фото­графу. Он чувствовал себя еще более здоровым, когда ему говорили, что он здоров.

— Да! — вздохнул Стэникэ. — Дядюшку Костаке оплакивать не приходится, — я огорчаюсь за себя, за молодежь. Он-то принадлежит к здоровому поколению, чело­век старой закалки. Дожить до такого возраста — значит одолеть все болезни, оказаться избранником судьбы. Он еще сто лет проживет и всех нас похоронит. Разве вы не видите, — он прекрасно выглядит! Посмотрите-ка, лицо у него, как у младенца (Стэникэ взял старика за подборо­док, тот покорно позволил себя демонстрировать), по­смотрите сюда — какие щеки (Стэникэ показал на щеки), взгляните на зубы (Костаке открыл рот), ими камни можно грызть (по правде говоря, Костаке был довольно щер­бат), смотрите мускулы (Стэникэ взял его за дряблые бицепсы), пожалуйста, грудь здоровая (он хлопнул его ладонью по груди), сильные ноги, никогда не знавшие, что такое пролетка и трамвай (дядюшка Костаке расплылся от удовольствия), но главное — обратите внимание, какой у него пищеварительный аппарат (Стэникэ хлопнул его по животу).

Тут послышался громкий звон посыпавшихся на пол монет. Дядя Костаке пожелтел, вскочил со стула и в страшном волнении стал ощупывать себя вокруг пояса. Мешочек, в котором он хранил монеты, прорвался.

Д— еньги! Де-деньги! — забормотал он и бросился под стол. Стэникэ, Аглае и Аурика тоже нагнулись и стали лихорадочно подбирать монеты. Недвижим остался только Паскалопол. Он закурил сигару, довольный тем, что избавился от допроса.

XX

Лили была настолько взволнована знакомством с Фе­ликсом, что непрестанно спрашивала о нем. В ее роду, за редким исключением, брачный инстинкт всегда был свя­зан с каким-то культом чувства, поэтому она не скрывала своих желаний и часто обращалась к отцу с вопросами о делах молодого человека. Он в свою очередь спрашивал Стэникэ, а тот, весьма гордый ролью посредника, из ко­торой надеялся извлечь пользу, выдумал романтический трюк. Он отозвал в сторону Отилию и произнес следую­щую речь:

— Я хочу сообщить тебе нечто важное, касающееся Феликса, в котором, я не сомневаюсь, ты принимаешь участие, так же как и все мы. Надеюсь, что ты не будешь разглашать то, что я тебе скажу, ведь если кто-нибудь узнает об этом, считай меня потерянным человеком. Вот в чем дело. Феликс встретился с Лили, моей племянницей, и произвел на нее исключительное впечатление. Со своей стороны я думаю, что и Феликсу девушка понравилась, но из уважения к тебе он не желает в этом признаться. Ты знаешь, что он любит тебя. Но что ты хочешь, любовь — это вещь иррациональная, нечто такое, что ни с того ни с сего падает с неба, без всякой логики. Девушка, можно сказать, при смерти, она больна, буквально, а не фигу­рально. Ее отец израсходовал на врачей кучу денег. Но врачи не могут ее вылечить, это может сделать только Феликс. Если Лили не выйдет замуж за Феликса, она пропадет. Если бы Лили была безобразной, бедной, я бы сказал: ну и умирай на здоровье. Но она прелестна, по-своему конечно, так же как и ты прелестна на свой лад. Для будущего доктора это был бы прекрасный союз. Отец даст им все, что нужно: дом, состояние — и будет ждать, пока зять спокойно сделает карьеру. Для Феликса это было бы замечательно. Ты думаешь, что будущему доктору нужен только хлеб насущный? Нужны связи, ши­карная коляска у крыльца, чтобы поражать пациентов. Будущее Феликса в твоих руках, ведь только ты одна для него авторитет. Если ты освободишь его от всяких обяза­тельств — дело сделано.

— У Феликса нет никаких обязательств передо мной, — холодно возразила Отилия. — Это все ваши вы­думки. Я поговорю с ним.

— Ура! — воскликнул Стэникэ. — Ты добрый гений нашего семейства.

Отилия действительно пригласила Феликса к себе, усадила его на софу, сама по своему обыкновению сверну­лась, как кошечка, и спросила:

— Тебе нравится Лили, племянница Стэникэ? Что ты о ней скажешь?

Феликс ответил совершенно безразличным тоном:

— Я и видел-то ее всего один раз. Ты же знаешь. Она мне показалась миленькой.

— Стэникэ говорит, что она заболела от любви к тебе и будто ты дал понять, что женишься на ней.

— Стэникэ всегда врет. У меня и в мыслях этого не было.

— Это правда, Стэникэ вечно несет околесицу, в этом я прекрасно убедилась. Но ведь нет ничего невероятного в том, что наивная девочка может питать всякие иллюзии. Было бы несправедливо заставлять ее страдать.

Феликс взял Отилию за руку:

— Отилия, зачем ты все это мне говоришь? Ты хо­чешь женить меня на Лили? Она мне безразлична. Я ви­дел ее всего несколько минут и не чувствую за собой ни­какой вины.

— Я не хочу женить тебя на Лили и передаю только то, что утверждает Стэникэ. Судя по всему, он считает, будто я являюсь препятствием между тобой и Лили. По правде говоря, девушка очень мила и была бы для тебя неплохой партией. Тем не менее я не сваха и посему счи­таю вопрос исчерпанным.

— Отилия! — проговорил Феликс, сжимая ее руки.— Ты мне веришь, когда я говорю, что люблю тебя?

— Верю.

— Я тебя спрашиваю очень серьезно: ты меня лю­бишь?

— Да!

— Тогда почему ты ведешь себя так странно? Почему ты всегда держишься так, словно хочешь избавиться от меня? Я был бы тебе очень признателен, если бы ты от­кровенно сказала, что не любишь меня.

— Я не могу этого сказать, потому что я действительно люблю тебя.

— Тогда... тогда хочешь, мы поженимся?

— Позднее... да.

Феликс схватил Отилию в объятия и принялся ее це­ловать. Он кружил ее по комнате, потом посадил на софу и снова стал целовать, а девушка обеими руками защищала свои щеки.

— Ради бога, Феликс, не надо... Мы должны с тобой поговорить...

После того как Феликс немного успокоился, Отилия задумчиво сказала:

— Меня пугает только, что в области чувств я на­много уступаю тебе. Да, я тебя люблю, но ты такой страст­ный и такой устрашающе серьезный. Я легкомысленна и боюсь твоих упреков, что я недостаточно привязана к тебе.

Наедине с собой Отилия много думала о Феликсе, по­вторяя сама для себя этот аргумент. Она действительно любила юношу. И все же смутно ощущала, что Феликс создан не для нее. Она восхищалась им, заботилась о нем, как сестра, но его отношение к жизни пугало ее. Несмотря на юный возраст, взгляды Феликса были чересчур взрос­лыми. Отилия была избалована, жизнь она понимала по-своему и прекрасно себя чувствовала, когда ей покрови­тельствовали люди вроде Паскалопола, которые давали ей невозможное, не требуя ничего взамен. Роль героической, равноправной подруги была не для Отилии, желавшей, чтобы ее считали ребенком и ни в чем ей не препятство­вали. Отилии нравилось проявлять заботу о дядюшке Костаке и Феликсе, словно о детях, и она была предана им, поскольку никто ее к этому не принуждал. Но мысль о том, что, когда ей все это наскучит, она вдруг не сможет быть свободной и поступать так, как ей заблагорассудится, страшила ее. Она была уверена, что Феликс всегда останется человеком деликатным, готовым удовлетворить любой ее каприз, но знала также, наблюдая его страстный ха­рактер, что он стал бы страдать, если бы она не прояв­ляла деятельной и неизменной привязанности к нему.

На следующий день, когда пришел Феликс и положил ей голову на колени, она осторожно взъерошила ему во­лосы и спросила:

— Феликс, скажи мне, что тебе больше всего нравится в жизни, кроме любви? О ней мы не будем говорить. Рас­скажи мне, как ты смотришь на жизнь.

Феликс признался:

— Я часто себя проверял и могу тебе сказать, что мне было бы невыносимо где бы то ни было и в чем бы то ни было быть вторым. Не думай, что я честолюбив или горд. Скорее всего это потому, что детство я провел в одиночестве, в отчуждении от людей. Я не могу примириться с мыслью, что я ничего не буду значить в жизни, не внесу никакого вклада, что имя мое не будет связано с чем-нибудь значительным.

— Если ты так жаждешь славы, почему ты не попытаешься достигнуть этого на другом поприще, в литера­туре, например, или, уж если на то пошло, подготовить себя к политической карьере?

— Все из того же чувства, которое не позволяет мне терпеть поражения. В искусстве воля — второстепенный элемент, там все подчинено таланту. Самый ленивый из поэтов может создать великое произведение, подчас не желая и не зная этого. В политике огромную роль играет удача. Если бы я знал, что через двадцать лет будет война, я бы посвятил себя военной карьере, потому что тогда бы я мог отличиться на поле боя. Но кто может об этом знать? В провинции не прозябало бы столько Напо­леонов, не имеющих возможности заявить о себе. А сколько неведомых людей могло бы оказаться кардиналами Ри­шелье, если бы всесильный случай поставил их вдруг во главе государства! Немилость судьбы пугает меня. Я боюсь стать таким, как Тити, как Стэникэ, как другие, смешаться с ними, боюсь, что в силу обстоятельств буду вынужден кланяться им. Я обязательно хоть чем-нибудь должен от них отличаться. Я считаю, что единственное поприще, где нормальный человек только благодаря своей поле может достигнуть выдающегося положения, это на­ука. Если бы я захотел стать поэтом, может быть, я и не смог бы этого добиться, но крупным врачом я и хочу, и могу стать и обязательно стану, я это точно знаю.