Отныне и вовек - Джеймс Джонс

Он встал, чувствуя, как в голове у него гудит от выпитого. Ему хотелось разбить что-нибудь вдребезги, чтобы остановились вращающие время шестеренки, чтобы не наступило завтра, чтобы не настало шесть утра, чтобы развалился самозаводящийся механизм времени. Он обвел комнату мутными глазами. Разбить было нечего.

— Слушай, ты, — он ткнул пальцем в жирную белую тушу Томми. — Как ты стал таким?

Вечно бегающие, казалось бы, не способные ни на чем задержаться темные глаза Томми внезапно замерли в глубоких багровых глазницах и смотрели прямо на Пруита, становясь все яснее и ярче.

— Я всегда был такой. Это у меня врожденное.

— Тебе ж хочется про это поговорить, я вижу, — усмехнулся Пруит.

Хэл и Маджио напряженно молчали, и он спиной чувствовал, что они наблюдают за ним.

— Неправда. Я не люблю об этом говорить. Родиться таким — трагедия. — Томми улыбался и порывисто дышал, как униженно виляющая хвостом побитая собака, которую хозяин решил погладить.

— Не свисти. Такими не рождаются.

— Нет, это правда, — прошептал Томми. — Я тебе противен?

— Да нет, — презрительно бросил Пруит. — Почему ты должен быть мне противен?

— Я же вижу. Ты меня презираешь. Да? Скажи! Ты думаешь, я мразь.

— Нет. Ты сам думаешь, что ты мразь. Тебе, видно, просто нравятся всякие гнусности. И чем гнуснее, тем больше тебе это нравится. Может, ты стараешься таким способом доказать себе, как сильно ты ненавидишь религию.

— Вранье! — Томми забился в кресло. — Я мразь, и я это знаю. Можешь меня не жалеть. Защищать меня не надо.

— Я и не собирался тебя жалеть. Ты для меня пустое место.

— Я знаю, я мразь, — твердил Томми. — Да, мразь, мразь, мразь.

— Томми, заткнись, — с угрозой сказал Хэл.

Пруит резко повернулся к нему:

— Нравится, что вы такие, вот и любили бы таких же, как вы сами, а вы все время только мордуете друг друга. Если вы верите в ваши сказки, чего же вы так страдаете из-за каждого пустяка? Вечно вас кто-то обижает! Почему вы всегда стараетесь заарканить кого-нибудь не такого? Да потому, что, когда вы только друг с другом, вам кажется, что это недостаточно гнусно.

— Стоп! — сказал Хэл. — Этот жирный боров может говорить про себя что угодно, но ко мне это никакого отношения не имеет. Лично я бунтую против общества. Я ненавижу ханжество и никогда с ним не смирюсь. Чтобы отстаивать свои убеждения, нужна смелость.

— Я от нашего общества тоже не в восторге. — Пруит усмехнулся. Он чувствовал, как горячие винные пары бродяг у него в голове, как в виски стучит: «надо, надо, надо, разбей, разбей, разбей, шесть утра, шесть утра, шесть утра». — Я ему мало чем обязан. Что оно мне дало? Я от него получил гораздо меньше, чем ты. Сравни, как живешь ты и как живу я. Взять хотя бы твою квартиру. Но я ненавижу общество не так, как ты. Ты ненавидишь его, потому что ненавидишь себя. И бунтуешь ты не против общества, а против себя самого. Ты бунтуешь просто так, вообще, а не против чего-то определенного.

Он нацелил на высокого худого Хэла указательный палец.

— Потому-то ты и похож на попа. Ты проповедуешь догму. И она для тебя истина. Единственная. Кроме этого, у тебя нет ничего. А тебе не известно, что жизнь не укладывается ни в какие догмы? Жизнь создает их сама — потом. А под догмы жизнь не подгонишь. Но ты и все прочие попы-проповедники, вы пытаетесь подогнать жизнь под ваши догмы. Только под ваши, и ничьи другие. Правильно только то, что говорите вы, а все остальное для вас просто не существует.

Он замолчал. Миг ослепительного озарения снова приближался. Мысленно он уже видел сияющую истину. Но как облечь ее в слова? Как выразить? Как связать это воедино, чтобы все поняли? Жизнь важна сама по себе, она есть, и этого достаточно. Люди должны уразуметь, что жизнь сама объемлет всё, потому что она и есть всё, потому что она — есть. Почему вы залезли на эту гору, мистер Мэллори? Потому что она здесь стоит. Жизнь — здесь, и если людям ее дали, значит, в этом была какая-то цель. И этого достаточно. В этом — всё.

— Если это называется смелость, тогда, может быть, ты действительно смелый, — нескладно закончил он без прежнего запала. — Если, конечно, считать это смелостью.

— Э-ге-гей! — внезапно завопил Анджело. — Смелый — это я! У меня смелости навалом. Я свободный и смелый. Я все могу. Дайте мне полтора доллара, и я вам припру этой смелости из любого винного магазина.

Он кое-как поднялся с кресла и двинулся к двери, шатаясь из стороны в сторону.

— Тони, ты куда? — всполошился Хэл. Все остальное было мгновенно забыто. — Пожалуйста, вернись. Тони, вернись сейчас же, я тебе говорю. В таком состоянии тебе нельзя никуда идти.

— А я погулять! — крикнул Анджело. — Подышать воздухом, мать его за ногу!

Он вышел из квартиры и захлопнул затянутую сеткой дверь. Им было слышно, как его босые пятки шлепают по лестнице. Потом он споткнулся и, с грохотом упав, сочно обматерил баньян. Потом наступила полная тишина.

— О господи, — простонал Хэл. — Кто-то должен его остановить. Нужно что-то сделать. В таком виде ему нельзя появляться на улице, его заберут.

— Вот и пойди за ним, — сказал Пруит.

— Пру, сходи за ним ты, — попросил Хэл. — Сходишь? Ты же не хочешь, чтобы его забрали? Он ведь твой друг.

— Ты его сюда пригласил, ты за ним и иди. — Косо улыбаясь, Пруит плюхнулся на диван и с пьяной решимостью раза два качнулся на пружинах.

— Но я же не могу! — выкрикнул Хэл. — Правда. Если бы мог, я бы за ним пошел. Он такой пьяный, что ничего не соображает. Если его задержат, он, чего доброго, приведет полицию сюда.

— Пусть приводит, — ухмыльнулся Пруит. От выпитого лицо у него занемело и в голове, в каком-то далеком ее закоулке, звонил колокол. Он был пьян, очень пьян, и, непонятно почему, очень всем доволен.

— Но это же нельзя ни в коем случае, — простонал Хэл, ломая руки. — В полиции про нас знают. Им только нужен повод, и они сразу же возбудят дело.

— Это нехорошо, — весело сказал Пруит. — Но ты не расстраивайся. Ты же человек смелый.

Он посмотрел на Томми. Тот встал с кресла и начал одеваться.

— Ты куда это? — резко спросил его Хэл.

— Я ухожу домой, — с достоинством ответил Томми. — Сию же минуту.

— Послушай, Пру. Я бы за ним пошел. Честное слово. Ты даже не представляешь, как много значит для меня этот малыш. Но если меня задержат, мне конец. А он в таком состоянии, что меня задержат обязательно. Даже если просто увидят рядом с ним. Им нужен только предлог. Я потеряю работу. Меня выгонят отсюда. — Он дрожащими руками обвел комнату. — Я останусь без дома.

— Я думал, про тебя все всё знают.

— Конечно, знают. Еще как знают, поверь мне. Но если вмешается полиция и будет громкий скандал — это совсем другое дело. Ты же сам понимаешь, никто за меня не вступится.

— Да, — кивнул Пруит. — Я тоже так думаю. Жизнь штука суровая.

— Пожалуйста, догони его, — умолял Хэл. — Хочешь, я встану перед тобой на колени? Вот, смотри. Прошу тебя, пойди за ним. Он же твой друг.

Пруит начал надевать носки и обуваться. Пальцы плохо слушались, он никак не мог завязать шнурки. Стоявший на коленях Хэл потянулся помочь ему, но Пруит ударил его по руке и завязал сам.

— Ты ведь не очень пьян?

— Нет, — сказал он. — Не очень. Я никогда не напиваюсь.

— Ты его догонишь? Да? И если вас задержат, ты ведь не приведешь сюда полицию, правда?

— Что за вопрос? Даже некрасиво. Конечно, нет. — Он встал и поглядел по сторонам, отыскивая рубашку.

— Всего доброго. Спасибо за чудесный вечер, — сказал Томми с порога. — Пока, Хэл. Пру, надеюсь, мы с тобой еще увидимся. — Он вышел и хлопнул дверью.

Пруит снова плюхнулся на диван и захохотал:

— До чего воспитанный парень!

— Пру, пожалуйста, иди скорее. Не теряй время. Тони совершенно пьян и не понимает, что делает. Отвези его в гарнизон и уложи спать.

— Он же оставил здесь все вещи.

— Возьми их с собой. — Хэл начал собирать вещи Маджио. — Только не приводи его сюда. Могут быть неприятности, он очень пьян.

— Ясно. Знаешь, у меня нет денег на такси.

Хэл побежал в спальню за бумажником.

— Вот, — сказал он, вернувшись. — Держи. Доедете с ним до центра, а оттуда возьмете такси. Пятерки хватит?

— Не знаю. — Пруит ухмыльнулся. — Уже поздно, автобусы не ходят. До центра сейчас тоже только на такси доберешься.

— Тогда возьми десятку.

Пруит печально покачал головой:

— Понимаешь, какая штука… Маршрутки ходят до двух. А сейчас уже почти два.

— Даже в день получки?

— Конечно. Каждый день одинаково.

— Хорошо. Вот тебе двадцать. И прошу тебя, Пру, скорее.

Пруит медленно, через силу помотал головой:

— С Анджело не просто. Он когда напьется, ему обязательно девочку подавай. А иначе буянит, скандалы устраивает. Потому его и забирают.