Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками

Но хоть так все и вышло, я как бы приросла к этой работе и ничего против нее не имею. Не похоже, чтоб я от жизни оторвалась. Кажется даже, что из-за того, что я пашу здесь без роздыху, как муравей, я постепенно приближаюсь к „себе настоящей“. Не знаю, как бы получше объяснить… но, похоже, когда о себе не думаешь, все ближе к себе становишься. Вот почему я сказала „чудно“.

На работе я изо всех сил стараюсь. Не люблю хвастаться, но мне даже звание присудили — „Лучшая работница месяца“. Я же тебе говорила: когда надо что-нибудь руками делать, у меня здорово получается, хотя с виду, может, и не скажешь. У нас тут несколько бригад, и куда бы меня ни поставили, везде показатели растут. Как закончу свою работу, тут же начинаю отстающим девчонкам помогать. Поэтому все меня ценят. Веришь? Меня ценят! Ну ладно! Вот что хочу тебе сказать, Заводная Птица. Как я приехала на эту фабрик у, так работаю, работаю, работаю… Как муравей. Как кузнец деревенский. Понятно излагаю?

Но место, куда я каждый день хожу на работу, я тебе скажу, — довольно странного вида. Огромное, как самолетный ангар, сооружение с высоченным потолком и просторное-просторное. Сидят здесь рядами, наверное, полторы сотни девчонок. Ты бы видел! Зачем только построили такую громадину? Мы же не подводные лодки делаем. Лучше бы разгородили на несколько помещений. А может, так нам легче внушить, что у нас тут эта самая… солидарность — вот, мол, девушки, сколько вас и работаете все вместе. Или начальству так проще за порядком следить, за всеми сразу. Тут это… как ее… психология. Столы расставлены так, что вместе сидят по несколько человек, как в кабинете биологии на уроке, когда вскрывают лягушку. А с краю — старшая из девчонок, вроде старосты класса. Разговаривать за работой — если не останавливаешься — не запрещено (нельзя же как в рот воды набрать и молчать целый день), но только начнешь громко говорить или смеяться, или заговоришься — тут же староста с недовольным видом подбегает: „Юмико! Руками работать надо, а не языком. Смотри не отставай!“ Поэтому все друг с другом шепчутся, как ночные воры.

Пока работаем, включают музыку. Разную, зависит от того, который час. Если ты фанат Барри Манилова или „Эйр Сапплай“, тебе, наверное, тут бы понравилось.

Чтобы один парик сделать, нужно несколько дней. От качества, конечно, зависит, но все равно за день не управишься. Основу парика делишь на квадраты, как на шахматной доске, и в каждый квадратик, по очереди, вшиваешь волосы. Но это не конвейер. Я видела Чарли Чаплина в кино — только одну гайку закрутит, как сразу другая подъезжает. У нас не так — весь парик я одна делаю, сама, несколько дней. Моя работа. Когда парик готов, хочется даже где-нибудь на нем написать: „Такой-то день, такой-то месяц. Мэй Касахара“. Но я, конечно, так не делаю. Знаю: если заметят — наверняка достанется. И все-таки приятно знать, что где-нибудь на земле кто-то твой парик носит. Выходит, я теперь к делу привязана.

А вообще чудно в жизни получается. Сказали бы мне три года назад: „Через три года ты будешь с деревенскими девчонками работать на фабрике, в горах, — делать парики“, — я бы посмеялась. Представить такого нельзя было. А сейчас? Разве кто знает, чем я буду заниматься еще года через три? Вот ты, Заводная Птица, знаешь, что с тобой будет через три года? Не знаешь, понятное дело. Могу поспорить… все, что здесь заработала, ставлю — какие три года? Что через месяц случится, и то неизвестно.

Хотя девчонки, с которыми я общаюсь, в общем, знают, что с ними через три года будет. Или думают, что знают. Думают: „Вот поработаем, деньжат накопим, пройдет несколько лет — подходящий парень отыщется, а там — бац! — и счастливая свадьба“.

Женихи у них — сынки фермеров или лавочников и еще парни из местных фирмешек. Я уже писала: здесь молоденьких девушек хронически не хватает, идут нарасхват. Чтобы на бобах остаться, уж такой невезучей быть надо! Поэтому все в конце концов кого-нибудь находят и замуж выскакивают. Это что-то! Выйдут замуж и тут же работу бросают. Я про это тоже писала. Для них фабрика — такая ступенька, промежуток в несколько лет между окончанием школы и свадьбой. Как проходная комната — войдут, постоят немного и выходят.

Правда, фирма, которая этой фабрикой владеет, не против. Похоже, им даже лучше, что, поработав несколько лет, девчонки выходят замуж и увольняются. Чем с зарплатой, пособиями, профсоюзами возиться, куда выгодней, когда рабочие все время меняются. У кого способности, кто бригадиром, может, станет — к таким получше относятся, а остальные, обычные девчонки для них — расходный материал. Фирма согласна, девчонки тоже. Ничего не обсуждают — поработают до свадьбы, и хватит. Что через три года будет? Они могут только два варианта представить: или они работают и строят парням глазки, чтобы жениха найти, или выходят замуж и работу бросают. Легко и просто, правда?

Таких, как я, кто думает: „Что же со мной через три года будет?“ — здесь больше нет. Все работают хорошо. Никто не халтурит, на работу не жалуется. Ну, может, в столовой кому-нибудь меню иногда не понравится. Это же работа, а работа есть работа — нельзя все время шутки шутить и веселиться. Может, и хочется кому-нибудь денек погулять как следует. Ну и что? С девяти до пяти, из них два часа перерыв, отдай без разговоров. Но все равно, большинство, мне кажется, довольны. Потому, наверное, что знают: дело это временное, мостик из одного мира в другой. Вот и хотят это время провести получше. Для девчонок фабрика — переходный пункт, всего-навсего.

Но не для меня. Для меня это не временно и не переходный пункт. Понятия не имею, куда я отсюда пойду. Вдруг окажется, что дороги дальше нет? Понимаешь? Поэтому, по правде сказать, удовольствия здесь, конечно, мало. Просто стараюсь принимать все, как есть. По полной программе. Делаю парики — думаю только об этом, отношусь серьезно. От пота вся мокрая бываю.

Не знаю, как лучше сказать… но в последнее время я часто думаю о том парне, который на мотоцикле разбился. Честно говоря, раньше я редко о нем вспоминала. Может, после аварии у меня с памятью что-то сделалось: в голову одна ерунда лезла, чушь всякая — как у него воняло из подмышек, какой он был тупой, куда он все время норовил руками залезть… Но теперь почему-то я все больше думаю, что он был совсем неплохой парень. Такие мысли оживают вдруг просто так, без всякой причины, особенно когда сидишь — голова пустая-пустая — и прикрепляешь волоски к парику. Да, так оно и есть. Время, похоже, течет как-то не по порядку — „а“, „б“, „в“… так не выходит. Вихляет туда-сюда.

Я тебе прямо скажу, Заводная Птица. Честно-честно. Иногда мне очень страшно бывает. Просыпаюсь среди ночи одна, на полтысячи километров — никого. Темнотища! И впереди мрак полный: что дальше будет — понятия не имею. Страшно так, что прямо заорала бы. У тебя так не бывает, Заводная Птица? Когда на меня такое находит, я стараюсь привязать себя к чему-то или к кому-то. Твержу в голове имена знакомых. Ты, конечно, тоже в этом списке, Заводная Птица. И наша дорожка, и колодец, и хурма, что у нас растет, и разное другое. И парики, которые я своими руками сделала. И все мелочи, которые я вспоминаю про своего погибшего парня. Все эти мелочи (ты, Заводная Птица, конечно, не „мелочь“, это я так, в общем…) помогают постепенно возвращаться „сюда“. Теперь вдруг я начинаю жалеть, что не разделась перед ним, такой недотрогой была. Я ведь даже дотрагиваться до себя ему не позволяла. Думаю, может, мне так девушкой и остаться, на всю жизнь. А? Я серьезно! Как тебе идея?

Пока, Заводная Птица. Желаю, чтобы Кумико-сан вернулась поскорее».

17. Тяготы и невзгоды бренной жизни

Волшебная лампа

Вечером, полдесятого, зазвонил телефон. После двух звонков смолк, чуть погодя снова ожил. Я вспомнил, что так должен звонить Усикава.

— Алло! — послышался в трубке его голос. — Добрый вечер, Окада-сан. Усикава говорит. Я тут от вас недалеко. Нельзя ли к вам сейчас заглянуть? Знаю, что поздно, но есть один личный разговорчик. Ну как? Дело касается Кумико-сан. Я подумал, что вам, наверное, интересно…

Слушая Усикаву, я представил его лицо на другом конце линии. Довольная кривая ухмылка, как бы говорящая: «Попробуй только отказаться!», отвратительные оскаленные зубы. И он был прав — отказаться я не мог.

Усикава явился ровно через десять минут. На нем была та же самая одежда, что три дня назад. А может, и не та, хотя и костюм, и рубашка, и галстук — все было точно такое же. Все несвежее, жеваное, сидело кое-как. Глядя на Усикаву, казалось, будто на его жалкий наряд по несправедливости взвалили все тяготы и невзгоды бренной жизни. Если бы существовало что-то вроде реинкарнации и в следующей жизни мне гарантировали необыкновенные почести в обмен на то, чтобы я на время принял облик его одежды, я бы отказался. Извинившись, Усикава открыл холодильник и извлек оттуда бутылку пива. Проверив, хорошо ли она охладилась, наполнил стоявший рядом стакан. Мы сели в кухне за столом друг против друга.