Гангутцы - Владимир Рудный

«Вот так штука, — подумал он, — и тут свой устав, и тут жестокий распорядок…»

Просидел он, вздыхая, полчаса над заглавием «Как бороться с десантом противника» и на этом застрял.

«Черт его знает, с какой тут стороны приниматься. В жизни не писал никаких статей. Добро бы — инструкцию: сейчас бы все рассчитал на первый, второй. А тут слова какие-то нужны особые. Да чтобы длинно не получилось…».

Фомин, как назло, был занят посетителями. Все шел и шел к нему народ. Какой-то воентехник принес статью с чертежами самодельной газогенераторной установки.

«Хорошая, пожалуй, штука, — прислушался к разговору Гранин. — Надо в дивизионе такое завести…» Иная сторона открывалась ему в профессии, к которой до сих пор он, грешным делом, относился если не пренебрежительно, то в лучшем случае снисходительно.

Гранин припомнил, как глубоко и вместе с тем незаметно вошла в его жизнь газета с ее телеграммами, статьями, заметками. Ведь люди, работающие в этом подвале, помогают ему жить и воевать! Потому и прислал его сюда дивизионный комиссар, чтобы и он своим опытом помог воевать другим.

«Как же бороться с десантом противника? — начал писать Гранин. — Прежде всего инженерное оборудование побережья. Строить, строить и строить!..»

Он уже не обращал внимания ни на посетителей, ни на сотрудников редакции, пункт за пунктом разбирая все возможные случаи высадки врага на побережье, хитроумных выдумок и ухищрений десантников и парашютистов противника.

Фомин подошел было к Гранину, критически через его плечо взглянул на цифровые обозначения пунктов и разделов, потом решил, что цифры всегда можно будет убрать, тихонько отошел и поспешил в радиорубку.

— Ну, Сыроватко, слыхал, что про тебя дивизионный комиссар говорил на последнем партийном активе?

— Не слыхал, товарищ политрук.

— Эх ты, а еще слухач первого класса. Весь, говорит, Гангут держится на одном — незаменимом! — радисте-слухаче Сыроватко…

— Смеетесь надо мной, товарищ политрук.

— Какие шутки! Спроси у батальонного комиссара.

— Лучше бы к Гранину отпустили, товарищ политрук.

— Теперь?.. После того, как ты отбил коварный удар Лахти? Ни за что! Да меня за это Расскин выгонит с Ханко. Такого человека, как Сыроватко, отпустить на передовую? Да ты что? Сыроватко, Сыроватко, золотой ты наш слухач! Да на тебе вся наша первая полоса держится. Пойдешь на передовую, убьешь, допустим, финнов столько же, сколько Беда. А кто запишет сообщения Информбюро? На первую полосу что мы поставим, а? Дивизионный комиссар так и сказал: «Сыроватко у нас винтик, который соединяет Гангут со всем советским миром. Вынь этот винтик из его места, — то есть вот из этой самой радиорубки, — и связь оборвется».

— Не мог этого сказать дивизионный комиссар. Пошлете меня к Гранину, на мое место сядет другой.

— Это еще вопрос, какой попадется. Сможет ли он с «чубчиком» бороться, как ты… А ему, думаешь, к Гранину не захочется? А мне, думаешь, не хочется? Я вот диспетчером на Хорсене ночь проработал, воевать хотелось, ранили, а мне за это в политотделе такой нагоняй был — представить себе не можешь. И поделом: каждому винтику свое место. На то мы с тобой, Сыроватко, и коммунисты, чтобы выполнять на посту свой долг. А если каждый будет делать, что захочется, завтра остановятся все фабрики и заводы и нечем будет бить фашистов, потому что все рабочие уйдут на фронт… Ну ладно, довольно на сегодня лирики. Как прием? Про гдовских партизан ничего нового?

Сыроватко пропустил шутку мимо ушей.

— Через пятнадцать минут наша перекличка с Одессой, — сказал он.

— Чини карандаши, Гоша, и записывай. Отличный будет сегодня номер, надо его выпустить раньше срока. На первой полосе дадим Одессу. А на второй? Будет у нас на второй «гвоздь». Даже не представляешь себе, какой…

— Какой, товарищ политрук?

— А даешь слово, что не будешь проситься к Гранину?

Сыроватко молчал.

— Ну, так и быть, скажу. У нас в редакции сейчас находится Борис Митрофанович Гранин. Собственной персоной. Понимаешь? И знаешь, что он делает?.. Пишет статью. Теперь ты понял, Сыроватко, что газета тоже не последняя спица в колеснице?..

* * *

В госпитале у постели Гончарова сидел Богданыч.

Его с трудом пропустили к политруку, потому что Гончаров находился в тяжелом состоянии и с первой оказией его собирались отправить на Большую землю. Разрешая посещение, дежурный врач дал строгий наказ медицинской сестре: чтобы больной ни в коем случае не разговаривал.

А Богданыч как раз пришел к Гончарову поговорить по душам.

С Томиловым ему посоветоваться не удалось — тот спешил на ФКП. Да и не знал Томилов Ивана Щербаковского так, как знал его бывший политрук резервной роты Гончаров. Богданыч хотел с ним посоветоваться — сейчас дать Щербаковскому рекомендацию или подождать.

Вернувшись с Гунхольма, Богданыч твердо решил рекомендовать Щербаковского кандидатом в члены партии. Сбил его с толку Бархатов.

— Какой же он коммунист, раз в нем столько ухарства сидит! — твердил Бархатов. — В партию человек идет чист, как стеклышко. Авангард отряда. Пример с него будут брать. А Щербаковский к партизанщине склонен…

— Но Щербаковский и есть авангард отряда, — возражал Богданыч. — В бою он ведет всех вперед. Я только одного такого бесстрашного человека в своей жизни видел. Был у меня друг на финской войне, храбрый, преданный делу, лихой матрос, тезка мой. Ивану Петровичу нашему в мужестве не уступит. Что тебе еще нужно?

— За это ему орден дадут, — упорствовал Бархатов. — А партийный билет заслужить не так просто. Мало одной отваги. Надо, чтобы во всем он был кристальный человек.

— Погоди, Борис, насчет кристальности говорить тут нечего: Щербаковский кровью доказал, какой он верный сын родины. А на что дается человеку кандидатский стаж? Ты сразу вступил в партию зрелым коммунистом? А меня не воспитывали? На то мы с тобой и существуем, чтобы помочь Ивану Петровичу освободиться от всего дурного. А принять его в партию надо…

Вот об этом и хотел посоветоваться с Гончаровым Богданыч. Однако он сидел молча, проникаясь мрачной атмосферой подземного госпиталя. Бревенчатые подпорки под низким потолком. Тусклые лампочки. Теснота. Хоть и привык Богданыч к хорсенской пещере и к Кротовой норе, но в госпитале такая обстановка удручала, и он рассеянно думал: «Как они только носят тут раненых…»

Гончаров тихо расспрашивал про отряд: кто погиб, кто жив, кто командует ротой. Богданыч оживился и сказал, что обязанности командира роты временно исполняет Щербаковский.

Гончаров спросил:

— В партию он не подавал?

— Собирается, — вздрогнул Богданыч.

Гончаров держал его руку и все понял.

— Сомневаешься в нем, да?

— Что вы, товарищ политрук… Я в Щербаковском не могу сомневаться. Я с ним вместе побывал в семи боях.

— Преданный он человек… Надо принимать в партию таких преданных нашему делу людей. А дисциплину он подтянет, обязательно подтянет, если вы ему поможете… Я сам даю рекомендацию в партию Щербаковскому и Горденко…

Подошла сестра. Увидев, что раненый взволнован, она сказала:

— Хватит, товарищи, больше нельзя!..

Богданыч простился и вслед за сестрой вышел в узкий темный коридор.

Навстречу санитары несли раненого. Пришлось уступить дорогу, прижаться к стене. Богданыч так пытливо посмотрел на сестру, что девушка покраснела.

— Сестрица, вас не Любой звать?

— Нет, Шурой, — вспыхнула девушка и рассмеялась. — А вам очень хотелось бы, чтобы меня звали Любовью?

— Тут должна быть Люба Богданова. Моего товарища жена.

— Люба? Так вы от Саши? Он жив?!

— Нет, Шурочка, Сашу я не видел уже года полтора. Жив ли он, не знаю. Я сам хотел бы знать, где он.

— Люба ничего не знает. Она все ждет и ждет. Мы хотели отправить ее в Ленинград — у нас же здесь нет родильной палаты. Доктор приказывал ей обязательно ехать — не едет. Ни за что не хочет. Твердит: «Буду ждать, он сюда приедет, он знает, что я здесь». Уж вы лучше не тревожьте ее. Она сейчас дома, ходит последние недели, не надо ее тревожить…

Опечаленный Богданыч побрел в дом отдыха, где он решил написать Щербаковскому рекомендацию, чтобы отправить ее вместе с рекомендацией Гончарова на Хорсен. Но в доме отдыха сказали, что звонил Гранин и приказал Богданычу быть к рассвету на пристани.

Богданыч пришел в Рыбачью слободку ночью и прождал там Гранина до утра.

А Гранин все писал статью «Как бороться с десантом противника». В три часа он, конечно, не уложился, потому что статья заняла очень много, слишком много страниц, и писал он ее часов пять. Фомин статью одобрил, правда, заметив, что в полном виде она потребует весь номер. С удивительной легкостью он сократил статью втрое, и Гранин выразил опасение, что все получится куце.