Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович

Когда грянула Октябрьская революция, он с женой жил уже в Риге. Здесь в 1918 году и родилась у него дочь Татьяна. Когда стабилизовалась обстановка в Латвии, и она стала самостоятельной буржуазной республикой, Браваров поместил свои капиталы в несколько коммерческих предприятий. Так Браваров из дворянина, начальника департамента, члена Государственной думы стал коммерсантом. Но его друзьями по-прежнему оставались люди его круга. Многие завидовали его проницательности, спасшей его от разорения в революционном Петербурге, и с благодарностью принимали от него помощь.

Он купил двухэтажный особняк и зажил на широкую ногу. В этом доме только один зал имел 90 квадратных метров...

Подсвеченная косыми лучами солнца, в натертом паркете, как на зеркальной глади лесного озера, звездой отражалась хрустальная люстра. Вдоль стен стояли мягкие кресла и козетки, обитые штофным шелком.

Этот тихий зал оживал только в дни именин и по праздникам. Люстра вспыхивала полсотней лампочек, изображавших пламя свечей.

Таня открывала крышку белого рояля, стоявшего в углу. Она играла короткие мелодичные пьески, и гости одобрительно аплодировали. Потом все шли в столовую и усаживались за длинный, хорошо сервированный стол. И пока гости ели, рассказывали анекдоты, спорили о политике, Таня скучала. Она с нетерпением ждала того момента, когда все снова вернутся в зал. Тогда начинались танцы под радиолу...

А потом в автомобильной катастрофе погибли сразу мать и отец. В этом зале поставили рядом два гроба и его стены затянули черным крепом.

Опекуном Татьяны вызвался стать известный адвокат Ольшевский — друг их дома. А через год восемнадцатилетняя Татьяна Браварова обвенчалась с ним в православном соборе. У Ольшевского было известное имя и прочная постоянная практика. Он был старше Татьяны на двадцать лет, но она полюбила его по-настоящему. Она была рада тому, что после смерти родителей этот человек сумел восстановить ее душевный покой, оберегал ее привычный уклад жизни, исполнял все ее желания. Их тихий большой дом по праздникам снова оглашался смехом, веселыми шутками, музыкой. Но сюда приходили уже другие люди — богатые клиенты мужа: владельцы пароходов, фабрик, разбогатевшие фермеры.

Так продолжалось четыре года.

Но вот в мае сорокового года Радимир Ольшевский скончался.

Татьяна перестала интересоваться окружающим. И когда через два месяца Латвия стала Советской, она не сразу поняла, какие это может иметь для нее последствия. Очнулась она тогда, когда в ее дом пришли представители народной власти и объявили, что зал с находящимся в нем имуществом передается в пользование музыкальному кружку, организованному при одной из фабрик. Это был первый удар. Из денег, положенных в свое время в банк, не выдали ни гроша. Татьяна заметалась Предвидя новые неприятности, она достала из тайника золото и драгоценности, которые были припрятаны на всякий случай. И вовремя. На другой день были конфискованы в доме все комнаты, кроме двух на первом этаже, где ей предложили поселиться. Ей разрешили взять себе мебель на выбор, остальную описали.

Знакомый ювелир, не веря в прочность Советской власти с ее бумажными деньгами, охотно покупал у Татьяны золотые монеты и драгоценности. Шли месяцы... Никто из старых друзей мужа ее не навещал. Она понимала, что им сейчас не до нее.

В большом зале трещали балалайки, набатом гудел белый рояль. И от этого на душе становилось еще тоскливей. А когда поздно вечером расходились кружковцы, старый большой дом окутывала тишина. Татьяна забивалась в угол дивана и неподвижно сидела в своей комнате, запертой на ключ.

Но однажды, это уже было в начале января сорок первого года, войдя в дом, Татьяна в смятении остановилась. Ее белый рояль, казалось, никогда не испускал таких чарующих звуков. Играли рапсодию Листа...

Татьяна тихонько вошла в зал и стала у двери. У рояля сидел молодой человек немногим старше ее. Бледно-сиреневый свет угасающего зимнего дня освещал его красивую голову. Он сидел совсем неподвижно на фоне слегка колыхавшихся прозрачных занавесей, ниспадавших до пола. На его худощавом благородном лице особенно поражали брови, широко раскинутые, как крылья какой-то экзотической птицы. Влажное темное кольцо волос упало на лоб, глаза его были закрыты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но, очевидно, он ощутил чужое присутствие. Медленно повернул голову и остановил на Татьяне взгляд своих больших серых глаз. Оба выжидательно молчали. Взглянув на часы, он произнес игриво:

— До сбора еще двадцать минут, а вы уже здесь. Похвально.

— Я даже не знаю, когда у вас сбор, — улыбнулась Татьяна.

— А... вы не на занятия... — протянул молодой человек разочарованно.

— Да. Я зашла просто так...

— Что вам мешает присоединиться к нам? Я новый руководитель секции игры на рояле. Секция только что организована.

— С чего же вы будете начинать занятия?

— Разумеется, с Бейера. Вам это имя что-нибудь говорит?

— Я с ним познакомилась еще в таком возрасте, — Татьяна приподняла ладонь на метр от пола.

— Вот как!

Татьяне стало грустно. Да, видно, в ней ничего не осталось от прежней Татьяны Ольшевской, если ее принимают за фабричную девчонку. И она сказала надменно:

— Это мой рояль! — И повернулась к выходу.

— Постойте! Куда же вы? — молодой человек выбежал в коридор и загородил ей дорогу. — Так это вы? Мне о вас говорил Георгий Станиславович и обещал познакомить...

Он поднес ее руку к губам и поцеловал ее тонкие пальцы. В его поступке не было позы, и Татьяна почувствовала искренность этого порыва.

— Меня зовут Петр Ставинский, — отрекомендовался он.

Пришел Георгий Станиславович Ольшевский — дядя покойного мужа Татьяны. Дядя Жорж, как она его называла. Это был человек лет пятидесяти пяти, совершенно седой, с утонченными манерами. Едва он появился на пороге, как Ставинский объявил:

— Вот мы и познакомились с вашей племянницей!

Дядя Жорж отнесся к этому благосклонно: Ставинский ему нравился.

Общение со Ставинским вывело Татьяну из состояния апатии. Он много рассказывал о себе: о детстве в доме тети Бродской, о ее «салоне». Это все было так близко ее душе! Петр тосковал о «том» мире. И так же, как она, был всем сердцем предан ему. Разница была лишь в том, что она потеряла этот мир недавно, а он был только овеян его дыханием. И Татьяне показалось, что она вышла из полосы холодного, липкого тумана к солнцу. Оба были молоды... И любовь к Ставинскому стала смыслом ее жизни.

Но все в этом мире относительно и непрочно.

Война унесла обретенное счастье. Ставинский не вернулся. Все поиски потерпели неудачу. Татьяна поняла, что он погиб, ибо не могла допустить в мыслях ничего другого. Если бы он остался в живых, то был бы с ней...

Шли годы... И грустные мысли одинокой, тоскующей женщины постоянно возвращались к поре недолгой, но искрометной любви. Она воскрешала в памяти день за днем, словно просматривала киноленту замедленной съемки. Даже пасмурные дни, — а не обошлось и без этого, — подсвеченные теперь искусственным мягким светом всепрощения, не затемняли ярких бликов в этой бесконечной сияющей цепи воспоминаний. Человек не чувствует своего возраста. И если бы не окружающие его люди, вид которых напоминает ему об этом, если бы не зеркало — человек и не знал бы, что он постарел. Его силы иссякают постепенно и незаметно, так что в любой момент жизни он считает свое состояние нормой, ибо ему не с чем его сравнить.

Но однажды Татьяна Ольшевская поняла, что прошлое, которое она так берегла, которым так любовалась, которое скрашивало ее одинокое существование, — надо забыть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

...В этот вечер Татьяна долго не ложилась. Она сидела на кровати и смотрела на дверцу изразцового камина. Огонь поглотил фотографии. Татьяна закрыла глаза и задумалась. Потом неторопливо встала с постели, машинально поправила спутанные волосы. Прошла к буфету и достала оттуда пачку порошков. Она стояла, привалившись боком к косяку буфета, и медленно разворачивала каждый порошок и высыпала его содержимое в стакан. Налила воды. Снова вернулась к кровати, села, помешивая в стакане ложечкой. И, когда вода стала совсем прозрачной, выпила ее до дна и поставила стакан на ночную тумбочку. Протянула руку к кнопке настольной лампы. Свет погас. Она легла в постель, не раздеваясь, чтобы больше никогда не встать.