Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович

Во время ареста дочери Алешкевич был у родственников на другой улице. Узнав о случившемся, он домой не вернулся и скрывался до прихода наших войск. Фамилию Петра он не помнил, но со слов дочери знал, что тот был как будто переводчиком...

В заключение Яновский делал вывод, что упомянутый провокатор, по всей вероятности, — Ставинский.

Итак, показания Алешкевича подкрепляли предположение Борисова, что Ставинский мог быть в группе Пашена.

Получив это письмо, Борисов решил на некоторое время задержаться в Москве, чтобы проверить, действительно ли Ставинский жил здесь до войны. Подняв довоенные архивы адресного бюро, он удостоверился, что Ставинский Петр Аркадьевич, 1917 года рождения, русский, проживал в Москве по ул. Малой Бронной с июля 1932 года по декабрь 1940 года. Он жил вместе со своим отцом, Ставинским Аркадием Александровичем.

Ставинский — русский, следовательно, если перед самой войной он и жил в Риге, то, когда началась война, его призвали бы в армию в первую очередь. Опять пришлось обратиться в Военный архив. Да, Ставинский был призван в армию 24-го июня 41-го года в Москве, а уже в июле пропал без вести. И в документах призыва значился этот московский домашний адрес. Там также было сказано, что Ставинский не пианист, а драматический артист. Получалась путаница. Тот ли это Ставинский или другой? В данных его прописки не было указано ни место его учебы, ни профессия. Но Ставинский-предатель был пианистом. Это подтверждали три незнакомых друг с другом человека. И Борисов решил побывать в консерватории и в институте имени Гнесиных. Но Ставинский никогда там не учился. В средних музыкальных учебных заведениях такого ученика тоже не было. Оказалось, что Ставинский в 1940 году окончил театральное училище в Москве и был направлен на работу в Саратовский театр, но по назначению не поехал. И след его терялся, вплоть до призыва в армию. Можно было предположить, пусть с натяжкой, что Ставинский, выписавшись из Москвы, поехал в Ригу, перед самой войной почему-то вернулся и здесь был призван в армию, не успев даже прописаться.

Его отец умер в 1955 году. В доме на Малой Бронной жили все новые жильцы. Ставинского-сына никто не знал. Круг на этом замыкался. И опять выходило, что все-таки надо было ехать в Ригу...

...«Однако уже поздно, — подумал Борисов, — нужно спать». Неутомимо и умиротворяюще стучали колеса... Борисов поднялся и взглянул в окно. Где-то над крышами вагонов сияла луна, высекая на снегу мириады светлячков-колючек; взлетали и падали телеграфные провода...

23

Борисов был приглашен в кабинет заместителя председателя республиканского Комитета госбезопасности генерала Строниса.

Несмотря на то, что было только начало марта, створка окна была приоткрыта; влажные и холодные струи воздуха играли тяжелой сетчатой портьерой в красно-синих шашках и шевелили листки бумаги на столе. На другом подоконнике стоял вазон из синего чехословацкого стекла с красными живыми гвоздиками.

В кабинете было прямо-таки неприятно прохладно, но генерал чувствовал себя, как говорится, в своей стихии. Отличный спортсмен, лыжник и яхтсмен в молодости, он и теперь старался не терять спортивную форму; однако он заметил, что Борисов покосился на окно, и спохватился;

— Вам не холодно, товарищ Борисов? — встал и закрыл окно. Не спеша надел очки в тонкой золотистой оправе и тщательно заправил за уши дужки, взял со стола лист бумаги, мельком взглянул на него и опять положил. Он всегда давал собеседнику возможность освоиться, чтобы тот мог настроиться на спокойный лад и упорядочить свои мысли.

— Значит, хотите поработать здесь? — спросил он наконец.

— Да, попробую позондировать почву.

— У вас есть какие-нибудь наметки, схема?

— Нет. Просто ваш город оказался в эллипсе рассеивания, как говорят артиллеристы.

Стронис уже знал о цели приезда Борисова и хотел было подключить к этому делу своих сотрудников, но Борисов решил не перепоручать другим то, что мог сделать сам. Стронис очень ценил в людях самостоятельность, но в данном случае Борисов не учел специфики работы в местных условиях, и потому это хорошее качество не гарантировало успех поиска.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А я, товарищ подполковник, все же назначаю вам помощника, — сказал он. — Отличный парень, кроме всего прочего.

— Раз вы все-таки решили, — развел руками Борисов.

— Дело не в том, что я так решил, — улыбнулся Стронис. — Это не Россия, не Украина... Это Латвия. Язык — вот что вы не учли, товарищ подполковник.

— Верно, товарищ генерал, не учел, — согласился Борисов. — Но вообще, я полагал, что по-русски говорят все.

— Говорят-то говорят... Но это, если захотят говорить. А если нет? Как тогда быть? Я имею в виду, конечно, людей пожилых, с этакой старой закваской. В ходе поиска вам наверняка и с такими придется сталкиваться.

...Стронис протер очки и снова надел. Посмотрел на Борисова своими зеленоватыми глазами.

— Вот представьте себе такую ситуацию, — продолжал он. — Вы пришли в семью. Все говорят с вами по-русски, приветливы, словоохотливы. Вы довольны. И вот в тот самый момент, когда, допустим, жена, припомнив неожиданно что-то, уже хочет вам об этом рассказать, муж бросает ей несколько слов по-латышски, сохраняя добродушную мину. И все. Разговора у вас не получается. Но когда с вами рядом сидит лейтенант Руткис, этого не произойдет.

— Товарищ генерал, мне все ясно, с вами согласен.

Стронис снял телефонную трубку и сказал несколько слов.

Вскоре в кабинет вошел очень красивый молодой человек в хорошо отутюженном темно-коричневом костюме. Он на мгновение задержал свой внимательный взгляд на лице Борисова. «Как сфотографировал», — отметил тот про себя.

Стронис их познакомил.

— Товарищ лейтенант, вы поступаете в полное распоряжение нашего гостя, — сказал Стронис. — Садитесь.

— Есть, товарищ генерал.

Было видно, что Иманту Руткису уже известно, зачем его вызвал Стронис.

— Ну что ж, будем работать вместе, товарищ лейтенант, — улыбнулся Борисов.

— Товарищ подполковник, где вы остановились? Простите за любопытство, — поинтересовался Руткис.

— Пока нигде. Я приехал сюда прямо с вокзала.

— Если не возражаете, я вас приглашаю к нам. У нас четыре комнаты, а нас осталось трое: я, мать и отец. Младший брат в армии. Согласны?

— Согласен, если не стесню ваших родителей.

— Ну что вы!

— Хорошо. Спасибо. Это даже удобно, потому что мы с вами сможем общаться и вне службы.

— Я как раз об этом и подумал. Все вопросы можно будет решать в любое время. Живем мы в центре.

24

После женитьбы Оля и Сергей сняли меблированную комнату недалеко от института, в начале улицы Кирова. Перейти парк — и дома. Это было очень удобно. После суеты общежития они были рады тишине, уединению и покою.

Но теперь эта благотворная тишина действовала на Олю удручающе. Тяжелое горе угнетало ее; она захандрила и часто плакала. Стала хуже заниматься — ее отвлекали мысли о нераскрытом преступлении. Порой ей казалось, что никому нет дела до ее горя, что, кроме нее, все уже забыли о случившемся и убийцу давно перестали искать. И только любовь Сергея спасала ее от отчаяния.

По ночам она плохо спала.

— Почему ты не спишь? — ласково спрашивал Сергей. Оля прижималась к его лицу щекой и плакала.

— Оленька, перестань, милая... я понимаю... Успокойся... Найдут убийцу, обязательно найдут, — разгадав ее мысли, утешал Сергей.

Оля часто вспоминала день похорон.

Пасечное никогда, наверное, не видело такой многолюдной похоронной процессии.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Кладбище завалило снегом. И если бы не деревянные обелиски и кресты, — не сыскать бы проходов между могилами. Над самым обрывом темнела развороченная земля. Люди устремились туда уже не стройной колонной, а вразброд. И пролегли меж могил, запетляли утоптанные стёжки, осевший снег чуть потемнел, примятый десятками ног, людские ручейки сплелись в тугое кольцо вокруг черной ямы, опоясанной бруствером рыхлой, еще не успевшей застыть на морозе земли.