Фестиваль - Сергей Власов

– Ну и что?

– А ничего. Как видишь, до сих пор в женихах ходит. Давай я сейчас всех отправлю, и мы останемся вдвоем…

– Нет, Миша, я так сразу не могу.

– Ну что значит сразу? Мы же знакомы много лет.

Жигульский приблизил к глазам девушки свое пучеглазое лицо, и она с ужасом увидела на расстоянии двух носов его кариесные гнилые зубы вперемежку с летящей в разные стороны проспиртованной слюной.

– Ты бы хоть зубы себе другие вставил!

Жигульский обиделся:

– У меня других нет. Что значит вставил? Пальцем я себе их вставлю? Я тебе дантист, что ли?

– Короче, пока не вернешься от протезиста, никаких разговоров об интимной близости быть не может.

– Сучка ты, Машка. И потаскуха. Уходи из моего дома, я тебе от него отказываю.

– Ты – мне?! – Маша ухватила со стола кружку с коктейлем и выпила содержимое ее до дна.

Ввиду отсутствия поэтессы Алик пересел поближе к Светлане и положил ей руку на коленку.

– Светочка, вы знаете, что я пишу стихи?

Света убрала руку, вспомнила Ванин проступок, вернула руку назад и сказала:

– Почитайте мне что-нибудь.

– Да-да, больной, это вам пойдет сейчас только на пользу, – поддержал девушку врач Николай Николаевич.

Алик приобнял Свету за плечи и начал:

Вставив в зубы сигарету «Данхилл»И слегка прищурившись от дыма,Я вам повторяю: я не ангел,И земное мне необходимо.

Мне обрыдли выставки полотен,Омерзело каменное пенье,Милая, ведь я же не бесплотен,Не надейтесь на мое терпенье!

От театра я изнемогаю,Симфоняк мне надоело слушать.Я вам шанс последний предлагаю –Приглашаю вечером откушать.

Как сигару, как бокал рейнвейна,В сторону отставив длинный ноготь,Я вас обниму благоговейноИ начну губами нежно трогать.

Словно рыбу на доске для резки,Вдруг вас распластаю на диване –И на люстре зазвенят подвески,Им ответит ложечка в стакане.

Я издам свирепое рычанье,Упиваясь мигом вожделенным,И от рыка содрогнется зданье,Зазмеятся трещины по стенам.

Мы плывем в галактике квартирыСквозь туманность рухнувшей побелки,А вдали звенят созвездьем ЛирыБитые стаканы и тарелки…

Сначала слушатели зааплодировали, а потом Степан глухо произнес:

– Здорово. Особенно про побелку – здорово.

Николай Николаевич хрустнул суставами пальцев и важно сообщил:

– А вы знаете, больной, вы – исключительно талантливый человек. Я немного разбираюсь в людях, в причинах и следствиях их поведения, и поэтому, когда увидел вас, у меня возник ряд вопросов. Теперь же одним своим стихотворением вы все их сняли.

– Спасибо, – поблагодарил Алик и чмокнул Свету в щеку.

Савотин тут же подошел к девушке Лене и чмокнул ее в щеку тоже.

Доктор нервно посмотрел на часы и подумал: «Если Дмитрий разойдется, его потом не остановишь. Тогда на кой хрен я вызывал своих медсестер?»

С кухни вернулась поэтесса.

– Ты многое пропустила, дорогая, – ввернула Светлана. – Алик нас просто всех поразил своим поэтическим талантом.

– А между прочим, меня Жигульский только что выгнал из своей квартиры. И поэтому я сейчас отправлюсь к себе домой. Посижу с вами пять минут и отправлюсь.

Степан быстро налил девушке волшебного напитка и сунул его ей прямо под нос.

– Скажите, Степа, а чем вы разбавляли спирт?

– А вы не обидитесь?

– Так поздно обижаться – все уже напились до отвала.

Степан ухмыльнулся:

– В спирт я добавил немного найденного в холодильнике сока, минимальное количество настойки из женьшеня плюс лимонад «Буратино», который я всегда вожу с собой, так как он является основным ингредиентом коктейля после спирта.

– Всего-то? А получилось довольно вкусно.

– Стараемся…

– А сколько вам лет, Степан?

– Двадцать шесть с половиной.

– Вы меня так упоили… Не могли бы вы меня сопроводить домой, поскольку в этом пристанище человеческих пороков я уже являюсь персоной «нон грата».

– С превеликим удовольствием.

Вероятно, Жигульский подслушивал под дверью, потому что появился сразу же после Степиного ответа:

– С каким таким удовольствием? Я ее сам отвезу, а еще лучше – оставлю у себя.

– Размечтался…

Жигульский решительно подошел к поэтессе и встал рядом, всем своим видом показывая, что отступать не намерен.

Николай Николаевич примирительно заметил:

– Ребята, скоро все поедете. Больному нужен отдых. Сейчас приедет вторая бригада снимать ему электрокардиограмму.

– Тогда давайте по последней, – предложил Савотин.

В это время в прихожей гораздо монотоннее, чем днем, затренькал телефонный звонок.

– Это вас… – сказал Жигульский, передавая трубку Николаю Николаевичу.

Разговор, судя по всему, был нервный и нелицеприятный. Доктор вернулся к столу с видом человека, проигравшего в рулетку последние деньги. Обращаясь к Савотину, он грустно сказал:

– Дима, должен тебя огорчить, но сегодняшний демарш отменяется. У меня срочный вызов.

Когда медики наконец ушли, через пару минут внизу хлопнула дверь парадного, – на улице раздались выстрелы.

Глава сороковая

– Привет, Сергей Львович, ты собираешься сегодня посетить международный фестиваль авангардной симфонической музыки?

– Здравствуйте, Ирина Львовна. Да вот сижу и думаю: ехать – не ехать…

– Ты знаешь, я предлагаю сегодня нам совместно там побывать, у меня есть по поводу него пара соображений финансового характера.

– Вы хотите со мной ими поделиться? – Мондратьев поудобнее уселся на кушетке возле телефонного аппарата и закурил.

Ловнеровская как всегда была в своем репертуаре: невидима, элегантна и эгоистична:

– Соображениями – да, деньгами – пока нет.

– А когда будет и деньгами – да?

– Когда мы с тобой встретимся, я поставлю тебе задачу, а ты ее выполнишь. Причем – с успехом.

– Согласен, Ирина Львовна. С вами я на все согласен. У меня к вам тоже есть одно предложение. Мне поручили на российском телевидении одну работенку, но для ее осуществления у меня просто нет времени. А отказываться наотрез не совсем удобно. Между прочим, неплохо оплачивается.

– Ну вот видишь, как замечательно: на ловца и зверь бежит. Кстати, ты слышал, что на вчерашнем фестивальном дне музыканты отказались играть?

– А где бы я это мог услышать? Флюсовский Клаус еще не та фигура, чтобы о нем передавали такие интимные подробности.

– Ну, сюжеты-то в «Вестях» и других менее значимых программах идут.

– Ирина Львовна, вы же понимаете – это чистая заказуха. А кто же в оплаченных материалах будет сообщать о своих трудностях и проблемах?

– Пожалуй, Сережа, ты прав. Ну, так во сколько сегодня встречаемся?

– Так… Одну секунду… Я смотрю свой ежедневник. Так… Через два часа у меня встреча на Третьем канале. Блин, Ирина Львовна, какие же там работают придурки…

– Это у них генеральный директор – бывший инструктор ЦК КПСС, уволенный оттуда за взятки?

– У них. А программный запирается у себя в кабинете и пьянствует – не поверите, Ирина Львовна, – с буфетчицей.

– Так чего им, Сережа, от тебя надо?

– Да глупость разную предлагают.

– Ну, так короче. Ты сориентировался?

– Да. Все, предлагаю в семнадцать часов непосредственно возле памятника Владимиру Владимировичу.

– Маяковскому?

– Я пока других великих Владимиров Владимировичей не знаю.

– Я пока тоже, – тихо сказала Ирина Львовна и положила трубку на привычное для нее место.

День обещал быть насыщенным на события, и ощущение этого почему-то именно сегодня вызвало у Ирины Львовны чувство непонятной тревоги. «Так нельзя, надо успокоиться», – решила она и взяла с полки томик любимого О. Генри.

Проведя в обществе благородных жуликов Джеффа Питерса и Энди Таккера что-то около часа, она вернулась в варсонофьевскую реальность уже гораздо более спокойной.

Подойдя к комнате Валерия Москалева, ответственная квартиросъемщица стукнула по ней несколько раз стертым почти до основания каблуком героического дореволюционного ботинка и прислушалась. За дверью что-то активно зашуршало, раздались приглушенные звуки страстных поцелуев, закончившиеся призывным вздохом, после чего все опять стихло.

– Валера! – хрипло рявкнула Ловнеровская. – Открывай, мерзавец, ты мне нужен!

Она ехидно усмехнулась и начала медленно, чтобы не растревожить больную спину, нагибаться, намериваясь разглядеть в замочную скважину эротический театр военных действий.

Подсматривать в замочные скважины было одним из любимейших занятий Ирины Львовны, которому она предавалась со страстью многие годы. Даже при наличии самых капризных жильцов она самолично врезала замки с максимальными размерами отверстия для ключа, мотивируя это нормативами правил противопожарной безопасности и «Кодекса жильцов коммунальной квартиры».