Александр Блок - Константин Мочульский

Строфы поражают глубиной лирического дыхания, широтой ритма. Дактилические рифмы нечетных строк (старается — взвивается, рассказана — перевязана) сильным размахом бросают стихи вверх; два неударных слога после ударного как бы повисают в воздухе. И после каждого взлета — резкое падение: мужские рифмы четных строк (годах — небесах, любовь — кровь).

Другое замечательное стихотворение, «Болотистым, пустынным лугом», — вариант «Незнакомки». Строке «дыша духами и туманами» отвечают здесь стихи «И запах горький и печальный туманов и духов»; строке «И в кольцах узкая рука» соответствует «И кольца сквозь перчатки тонкой». Но в позднейшем стихотворении исчезает не только бытовое, но и земное. Один полет «над пустыней звонкой», одно высокое стремление души…

Все говорит о беспредельном.Все хочет нам помочь,Как этот мир лететь бесцельноВ сияющую ночь!

Блок— гений метафоры. Из подобия он творит тождество. Вот первая строфа:

Болотистым, пустынным лугомЛетим. Одни.Вон, точно карты, полукругомРасходятся огни.

Далекие огни города напоминают поэту карты, разложенные полукругом. Сравнение: «огни — точно карты».

Гадай, дитя, по картам ночи,Где твой маяк…

А вот вторая строфа: огни уже не «точно карты», а настоящие карты, по которым можно гадать. Сравнение стало метафорой: «карты ночи» — и наполнилось новым содержанием. Вокруг влюбленных «неотвратимый мрак»; но ночь раскладывает перед ними свои таинственные карты. В них читают они свою судьбу («Где твой маяк»).

Последнее стихотворение «В сыром, ночном тумане», написанное в декабре 1912 года, напоминает народные заклинания, колдовские заговоры, ворожбу темных сил. Странное, полубезумное бормотание рифм: тумане — бурьяне, тумане — герани, герани — тумане, бурьяне — герани. Ночь. Лес. Неведомый огонек. «Изба, окно, герань». Он подъезжает на коне. Голос ему говорит:

О, друг, здесь цел не будешь,Скорей отсюда прочь!Доедешь — все забудешь,Забудешь — канешь в ночь!В тумане да в бурьяне,Гляди, — продашь ХристаЗа жадные герани,За алые уста!

Неожиданная, ничем не подготовленная строка «Гляди — продашь Христа» довершает впечатление необъяснимой жути. Этот «дурной сон» отдаленно напоминает «черную магию» поэмы «Ночная Фиалка».

Наконец, в отделе «Родина» мы находим шесть стихотворений, написанных в 1910–1912 годах. К одному из них, «На железной дороге», Блок сделал следующее примечание: «Бессознательное подражание эпизоду из „Воскресения“ Толстого. Катюша Маслова на маленькой станции видит в. окне вагона Неклюдова в бархатном кресле ярко освещенного купе первого класса». Вот первая строфа:

Под насыпью, во рву некошенном,Лежит и смотрит, как живая,В цветном платке, на косы брошенном,Красивая и молодая.

В чувствительно-жалобном тоне рассказывается о «бесполезной юности» убившей себя девушки, о «пустых мечтах», о «тоске дорожной». На платформе маленькой станции она встречает и провожает поезда. Лучшая строфа стихотворения — о вагонах:

Вагоны шли привычной линией,Подрагивали и скрипели,Молчали желтые и синие;В зеленых плакали и пели.А вот и воспоминание о «Воскресении» Толстого:Лишь раз гусар, рукой небрежноюОблокотясь на бархат алый,Скользнул по ней улыбкой нежною…Скользнул — и поезд в даль умчало.

Сентиментально-гуманная повесть о юной самоубийце выдержана в стиле Некрасова. Некрасовская манера кажется даже преувеличенной в последней строфе:

Не подходите к ней с вопросами,Вам не все равно, а ей — довольно:Любовью, грязью иль колесамиОна раздавлена — все больно.

Это стихотворение принадлежит к числу «стилистических упражнений» Блока. После Вл. Соловьева, Фета, Лермонтова, Тютчева и Баратынского он приближается к «гуманной» лирике Некрасова.

Три стихотворения посвящены снам детства и юности… Он— снова ребенок: над кроватью — зеленый луч лампадки; няня рассказывает сказку о богатырях, о заморской царевне…

Сладко дремлется в кроватке.Дремлешь? — Внемлю… сплю.Луч зеленый, луч лампадки —Я тебя люблю!

Легкие, простые, мечтательные стихи — как детская книжка с раскрашенными картинками.

Второй сон— видение юности («Приближается звук. И покорна щемящему звуку»):

Снится — снова я мальчик, и снова любовник,И овраг, и бурьян,И в бурьяне — колючий шиповник,И вечерний туман.

Сквозь цветы глядит на него старый дом, ее розовое окошко…

Хоть во сне, твою прежнюю милую рукуПрижимаю к губам.

Все в этом прелестном стихотворении напоминает Фета: и умиление и нежность, и ясный, ровный свет.

Третий сон — предсмертный («Посещение»). Два голоса перекликаются в снеговой метели. Первый говорит:

Вот я вновь над твоею постельюНаклонилась, дышу, узнаю…Я сквозь ночи, сквозь долгие ночи,Я сквозь темные ночи — в венце.Вот они — еще синие очиНа моем постаревшем лице!

Другой голос отвечает: душа ослепла для видений, мой дом занесен метелью,

Я не смею взглянуть в твои очи,Все, что было, — далеко оно.Долгих лет нескончаемой ночиСтрашной памятью сердце полно.

Последняя встреча поэта с Подругой Вечной… Какая печаль в этом снеге, в этой ночи, в этом «остывшем очаге». И как пронзает сердце ее еще синие очи на постаревшем лице…

В 1910 году написано патетическое стихотворение «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?», завершающее цикл «На поле Куликовом», огромной звучности fortissimo. Зловещая азиатская Русь, черная мгла и красное зарево, онемелое лицо и татарские огненные очи, — страшной роковой загадкой стоит перед поэтом родина. Кто разгадает ее? Кто ответит на взволнованные жадные вопросы?

Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…Вольному сердцу на что твоя тьма?……………….Знала ли что? Или в Бога ты верила?Что там услышишь из песен твоих?..

И нет ответа: маячит сонное марево, наплывает из степи черная мгла… Следующая строфа подхватывает слово «черный» как основную тему:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});