Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак

— Я хочу устроить прием, как тут это называют — «парти». Я готов на это выбросить тысячу долларов. Но я не знаю, как это организовать. Ты знаешь, как устраивать «парти».

— А что тут знать? Это только вопрос денег.

— Деньги есть. Но я хочу пригласить Анну, а она сюда не придет. Это ее собственная квартира. Ты понимаешь или нет? Тут она жила со Станиславом Лурье. Здесь, в этой постели, она лежала и думала о Яше Котике. Теперь ей придется лежать с Яшей Котиком и думать о Грейне или о ком-то еще. Можешь ты это понять?

— А в чем дело? Ты собираешься на ней жениться?

— Почему бы и нет? Она уже когда-то была моей женой и знакома с моими штучками.

— Ты говоришь серьезно или шутишь?

— А какая разница?

— Ты же сказал, что хочешь жениться на миллионерше.

— Она тоже станет миллионершей. Готовая миллионерша мне не подходит. Для миллионерши, у которой уже есть миллионы, я буду не более чем жиголо. Анне еще только предстоит сделать свои миллионы, и тогда она будет busy.[348] Ты знаешь, что такое busy? Знаешь английский?

— Да, знаю.

— Мне нужна бабенка-busy. Один дом у нее уже есть, а скоро будет еще один. Или даже три. И она еще отнюдь не стара. Я ей сделаю ребенка, и она будет счастлива. Понимаешь мою мысль, а?

— Я понимаю, что ты подлец.

— Ну а ты лучше? По сравнению с тобой я джентльмен, можно сказать, даже праведник. Ты, сестренка, продала бы родную мать за пару долларов.

— Если тебе хочется меня оскорблять, то я сразу же ухожу.

— Я не собираюсь тебя оскорблять. Где мои подштанники? Ведь у меня была пара подштанников! Можно нанять такой зал, в котором устраивают парти?

— В Нью-Йорке можно нанять все и всех, даже скорбящих для семидневного траура…

— Я люблю устраивать парти у себя дома. После посиделок, когда люди расходятся, остается водка, вино, мясо, печеночный паштет. А если останется такой товарец, как ты, то это совсем хорошо. Я терпеть не могу устраивать парти, а потом идти домой, как будто я сам — один из гостей. Это как-то грустно. Ты меня понимаешь или нет?

— Она тоже сюда придет?

— Ты имеешь в виду Анну? Не думаю. Но с другой стороны, может быть, ты права. Мы здесь еще и жить будем. Зачем тратить деньги на съем помещения, если есть готовое? Это будет пикантно. В моем возрасте все должно быть пикантно. Ты мне помоги устроить парти, а я тебе за это дам сто долларов. Это помимо того, что ты украдешь…

Юстина Кон натянула на ногу чулок.

— Пане Котик, вы уже сказали мне достаточно оскорбительных слов.

Яша Котик поднял ботинок.

— Чем это тебе вредит? Я люблю так разговаривать. К тому же это правда. Почему бы тебе не красть? Я на твоем месте был бы не лучше. Я тебе кое-что скажу: мне нужна такая, как ты. Я делал тысячи вещей, но у меня всегда была такая свойская бабенка, с которой я мог разговаривать открыто. В Берлине у меня была простая хористка, шикса. У меня не было от нее никаких секретов. Абсолютно никаких. Я мог рассказать ей больше, чем близкому другу. Она от меня тоже ничего не скрывала. В России у меня тоже была такая бабенка. Только ей приходилось ходить в НКВД и сдавать отчеты. Кроме меня, у нее было еще двое клиентов, и я знал, кто они такие, а они обо мне не знали. Она все мне о них рассказывала, каждую мельчайшую деталь. И нам было над чем посмеяться. Мы все трое были актерами, и я знал, что делается у каждого из них за кулисами. Это мне мало в чем помогало, потому что когда нечего жрать, то люди и не жрут. Зато сколько бы они ни пытались подставить мне ножку, это всегда выходило им боком. А теперь, сестренка, будь ты моей американской помощницей. Не прогадаешь. Тебе тоже кое-что перепадет. Тебе не о чем беспокоиться. Яша Котик только начинает свою карьеру. Я для тебя приготовлю роль. И деньжат я тебе тоже подкину. Ты будешь, что называется, моим потайным другом. Мне нужен друг, а не критик. А что надо тебе? Только говори правду! Если я один раз поймаю тебя на вранье, все кончено.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Какое вранье? Я задолжала квартирную плату за два месяца. Мне нужны туфли, бюстгальтер, корсет. И платье бы тоже не помешало…

— Сколько все это должно стоить?

— Не меньше трехсот долларов.

— Я дам тебе триста долларов, и пусть будет тихо. Я ненавижу разговоры о деньгах. Ты можешь разговаривать со мной о деньгах раз в четыре недели, не чаще. Той, из Берлина, я вообще ничего не платил. Сколько раз я ни пытался дать ей несколько марок, она кричала: «Нет!» Она, эта немка, к тому же имела обыкновение покупать мне подарки. Но все это на каком-то этапе закончилось. Потом она преспокойно ушла к одному нацисту. Но это я так, к слову. Та, в России, тоже от меня ничего не получала. Ей платил НКВД. Девочка, ты любишь деньги, но знай меру. Если ты умеешь играть в театре, ты будешь играть и сама заработаешь денег. А если ты ни на что не годишься в театре, займись чем-нибудь другим.

— В Варшаве я играла главные роли в «кви-про-кво».[349]

— Вот как? Однако Нью-Йорк — это не Варшава, а Варшава — не Нью-Йорк. Что там хорошо, здесь может быть плохо. А критики вообще ничего не знают. Ни здесь, ни там. Публику можно убедить в чем угодно. Актер — это человек, вся жизнь которого пущена на произвол судьбы. Сегодня его хвалят, а завтра гонят с подмостков взашей. Жениться на актрисе — это не для меня. Жена должна быть женой, а не примадонной, способной продать себя за хвалебную рецензию. Но есть вещи, о которых можно говорить только со своим человеком. Вот я, например, хочу устроить парти…

— Значит, будет парти. А почему она ушла от того мужика?

— Кто это «она» и кто это «тот мужик»?

— Ее любовник. Тот блондин с лысиной.

— Ты имеешь в виду Грейна? Он вернулся к своей жене. Он вроде бы стал набожным или Бог его знает что. Я знал одного такого в России. Он выглядел как полено с длинными волосами. Посреди всего этого пожара он вдруг стал набожным. И где? В Москве. Там была одна маленькая синагога, в которой собирались старые евреи. Так он там сидел и читал псалмы. Его арестовали, но потом выпустили. Все это потому, что люди боятся смерти. Ты когда-нибудь боялась смерти?

— Никогда.

— Женщины никогда не боятся смерти. Это мужской страх. Я тоже боюсь смерти, но чем мне может тут помочь Бог? Даже Моисей умер. А вот этого трюка со Станиславом Лурье ты не должна была делать. Чем такой обман, то уже лучше убить человека.

— Разве я его знала? Я пришла к этой старой суке лечить зубы, и как только сказала, что я польская актриса, она тут же принялась изо всех сил меня уговаривать. Но это его убило.

— Да, он начал верить, что его ждет жена. Он так об этом говорил, что даже я уже начал верить, будто в этом что-то есть. «Соня, — говорил он, — существует. Она здесь. Я слышал ее голос. Она поцеловала меня в голову». Что она, эта ведьма, получила от этого для себя?

— Кто знает? Она ведь почему-то живет с этим придурочным профессором. Его она тоже одурачила.

— Иногда люди вынуждены обманывать. Это их жизнь. Был в Москве один еврейский актер. Он рассказывал коллегам, что у него есть бочонок селедки. Это было во время революции, когда селедку было невозможно достать. Все к нему приставали. Сам режиссер стал разговаривать с ним по-другому: «Нахман Давидович, вы у меня получите главную роль. Вы станете знаменитым. Я до смерти хочу кусочек селедки!» Что тут долго говорить? Этому актеру пришлось упаковать свои манатки и свалить в Киев. В то время на дорогах бесчинствовали банды. Он застрял в каком-то местечке, а там его укокошили махновцы.

— Ну и зачем ему это было надо?

— Когда будешь на том свете, спроси его. Зачем Гитлеру была нужна война? Зачем ты мне нужна? Взрослые хуже детей. Скажи мне правду. Сколько у тебя было любовников?

— Я их не считала.

— Сотня небось?

— Чтоб у тебя было столько болячек, насколько меньше!