Фэнтези или научная фантастика? (сборник) - Марина Дяченко

Ивар попытался стряхнуть ненавистную руку и тут же вскрикнул – длинные пальцы впились в его плечо, будто железная лапа манипулятора. Лицо Командора на экране стало серым:

– Отпусти ребенка, ты!!

– Он в моей власти, – как-то ровно, безжизненно отозвался Барракуда. – Пойми это, Онов: ОН В МОЕЙ ВЛАСТИ!

Слезы, уже не сдерживаемые, залили Ивару глаза; в мути их растворилась Регина, пропала Ратуша, пропал зал, и только отец, только застывшее, как воск, лицо отца…

Нет, сейчас он скажет им. Он сейчас приедет, как обещал, он заберет…

Губы Командора шевельнулись – но никто не услышал ни звука.

– Выдержка, Онов, – уронил Барракуда. – Выдержка, здравый смысл… Я не шучу. Клянусь Камнем, я пойду до конца. Решай.

– Забери нас!.. – крикнул Ивар. Нет, ему показалось, что крикнул. На самом деле – прошептал.

Губы Онова шевельнулись опять:

– Чего ты, сволочь, хочешь?

Шум в Ратуше. Железные пальцы освободили наконец Иварово плечо:

– Мы уйдем, и Город не будет нам препятствовать. Более того – он предоставит нам материалы и оборудование по списку… – Барракуда кивнул кому-то за пультом монитора. Регина и Командор одновременно обернулись к маленькому, запестревшему строчками почтовому экрану.

…Слишком много слез для одного дня. Слишком много, но как удержаться, когда мир вокруг трещит по швам, разлезается, виснет неопрятными лоскутами… Ивар перестал понимать происходящее. Отец – вот он, почему же он не прикрикнет на Барракуду, не прикажет ему, не велит… Зачем какие-то разбирательства, эти белые строчки на темно-синем полотне монитора?..

Регина все еще читала, по-детски шевеля губами, когда Командор медленно выпрямился:

– Это немыслимые условия.

– Это условия нашего выживания, – отозвался Барракуда серьезно. – Нашего и наших будущих детей. Считайте, что это наша доля в имуществе Города, нам ведь что-то да принадлежит?!

Мысли Ивара, неповоротливые, как размокшие сухари, долго-долго вертелись вокруг одного слова, пока, много раз повторяемое, оно не теряло смысл: доля… доля… имущество… будто торги… торговля…

– Выполнение этих условий, – голос Регины звонко отдавался в ушах, – резко ослабит Город и сделает его уязвимым.

– Мы тоже уязвимы, – это Барракуда, от голоса его болью ухало в затылке, – и рискуем не в меньшей, а в большей степени…

– Ваш риск – ваше дело, – глухой голос отца. – А Город был до вас… И, надеюсь, благополучно вас переживет…

Ивар встряхнулся. Нельзя раскисать, на него смотрят люди. Он поднял голову и попытался вникнуть в смысл разговора.

– Список надлежит пересмотреть… – это попыталась бороться Регина.

– Я не торгуюсь… – бросил Барракуда устало. – Мои условия вам известны.

– Я превращу тебя в пыль, – процедил Онов сквозь зубы.

– Вместе с ними, – Барракуда кивнул на мальчиков.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, и ослабевшему Ивару казалось, что он видит натянувшуюся в воздухе, болезненно дрожащую струну.

– Предоставление таких средств… требует времени, – проговорил Командор еще глуше. – Я желаю забрать детей немедленно.

Ивар длинно всхлипнул. Отец их не оставит!..

– Обмен, – проронил Барракуда. – Только натуральный обмен.

– Хорошо, – Ивар видел, как дернулась над стоячим воротничком белая отцова шея. – Через десять… нет, восемь часов вам будет доставлена первая партия… Все, что мы можем дать немедленно, приблизительно половина. Я заберу детей.

– Вторая половина?

– Мое слово.

– Нет. Слишком велики ставки. Через восемь часов заберете одного мальчика, при окончательном расчете – другого…

Ивар ощутил, как слабеют колени.

– Хорошо, – медленно согласился отец. – Я заберу младшего.

Ивар почувствовал пожатие брата. Почти нежное.

– Нет, – ровно сказал Барракуда. – Ивар останется с нами. Первым обменяем Саню.

Темно. Темно; издалека, как сквозь вату, слышатся голоса:

– Ребенок… Маленький… Гуманность… Милосердие…

Это женский голос. Наверное, Регина. И в ответ другой, тянущийся, как горячая резина:

– О ребенке позаботятся… В ваших интересах… ускорить поставки…

– Нет…

– Мое условие… решайте… так – или не получите ни одного…

Ивар смотрел прямо перед собой; черный туман понемногу рассеивался, и там, где он разошелся вовсе, маячило, будто в траурной рамке, лицо отца:

– Согласен…

– Дальнейшие условия оговорим по ходу…

Кажется, отец искал его взгляда, но его уже уводили, и рука Сани выскользнула прочь, и мерно сменяли друг друга одинаково серые пол и потолок…

Отец оставил Ивара. Отец оставил.

…Закат стоял плотной красной стеной, клетка была врыта в землю до половины, и леденели руки, сжимающие прутья – но помощи не было. Мимо, по бесконечной дороге, бесконечно уходил в закат Белый Рыцарь, и можно было до хрипоты кричать ему вслед, и звать, и умолять о помощи – он удалялся неотвратимо, без оглядки, удалялся мучительно медленно, и копыта скачущей лошади едва шевелились, будто увязая в смоле, и через силу, как в замедленном кино, развевался плащ, но фигура всадника все удалялась, уходила вслед за невидимым солнцем, а в спину уходившему дышала ночь, ночь накрывала остающегося, того, кто в отчаянии тряс прутья врытой в землю клетки…

В полночь Ивар вышел, наконец, из тупого оцепенения и накинулся на дверь.

Память его выдавала все самые грязные, слышанные мельком и стыдливо забытые слова; слезы высохли, немилосердно саднили воспаленные веки – но он не чувствовал ни рези в глазах, ни боли в разбитых кулаках и коленях. Он налетал на дверь, бросался на дверь, всем телом бился о дверь, никак не соотнося своих сил с ее прочностью – просто повинуясь невыносимому желанию свободы.

Он знал, что рано или поздно упадет, обессиленный – но будет царапать дверь ногтями и грызть зубами, до последнего, до обморока, до смерти… Но раньше, чем он упал-таки, дверь дрогнула – и распахнулась.

Он отпрянул от неожиданности – окровавленный звереныш с безумным, полубессмысленным взглядом. Того, кто стоял в проеме, он узнал по голосу:

– Хочешь выйти? Иди. Иди, куда желаешь, куда глаза глядят, ступай, пожалуйста, на все четыре стороны…

И Барракуда отступил, и Ивар увидел за его спиной мутный свет, которым был залит коридор.

Потом он бежал куда глаза глядят, и рвался вверх по винтовым лестницам, как во сне, где чадящие факелы, где нет ни верха, ни низа… В третий раз вернувшись на один и тот же безлюдный и полутемный перекресток, он не удержался и рухнул на слабо светящийся пол.

Прямо перед глазами его темнел на фосфоресцирующем покрытии рубец, оставленный чьей-то ребристой подошвой; Ивар вдруг ощутил этот едва заметный рубец как собственную рану – будто не по холодному полу, а по его лицу прошлись недавно тяжелые ботинки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});