Корона скифа (сборник) - Борис Климычев

Иван Васильевич кинулся в комнаты сына, но его нигде не было. Он потребовал, чтобы слуги обыскали замок.

— Где его экипаж?

— На месте! — доложил лакей, — и лошади все стойлах.

У старшего Смирнова засосало где-то под сердцем. Он был в ярости. Кто смеет перечить его планам?

— Ищите его, дармоеды! — закричал он на дворню. Не видели, не слышали! Человек — не иголка.

Гости, недоумевая, стояли возле экипажей.

Ваню Смирнова нашли в бору неподалеку от дачи. Висок у Вани был прострелен, а мертвая рука его крепко сжимала браунинг. Слуги клялись, что выстрела не слышали. И в ужасе смотрели на разгневанного хозяина. Кто-то позвал с соседней дачи профессора Германа Иоганзена. Он еле смог втолковать взволнованной прислуге, что был он хоть и профессор, но не медик, а зоолог, а вообще-то, даже и медики еще не умеют оживлять мертвых.

Смерть Вани наделала шуму в городе. Но кем-то были распущены слухи, что Ваню убили бандиты, ограбившие дачу. Именно так и объясняли лакеи, горничные и повара. Дескать, их всех связали бандиты, а Ваню утащили в бор, потом раздался выстрел. Что взяли бандиты? Прислуга говорила, что, видимо, бандиты взяли деньги, потому что маленький сейф в кабинете Вани был взломан и бюро с документами тоже вскрыто отмычкой.

Сыщики записали показания прислуги. И уехали в город. Сыщики были довольны. Теперь у них есть нужные показания. Иван Васильевич хорошо заплатил кому надо, чтобы следствие списало гибель сына на разбойников. Конечно, не преминул он «заклеить» рты прислуге крупными ассигнациями. Но люди есть люди. Недаром же существует пословица: «По секрету — всему свету». И вскоре весь город знал, из-за чего именно застрелился Ваня Смирнов.

На пышных похоронах было полгорода. Кряжистый бородач папаша Смирнов, шел за гробом набычась, исподлобья поглядывая на людей. Несчастной Анастасии даже во дворец войти не позволили, чтобы постоять у гроба, и уж тем более на похороны не пустили, хотя она рвалась изо всех сил.

Рыдала старшая сестра Вани — Клавдия. Горе сжимало ей сердце. Но она чувствовала: что-то ей мешает по настоящему горевать. Она сама себе не могла признаться, что где-то в потаенных углах в ее души теперь телепается подлое удовлетворение. Она гнала это чувство, но не могла прогнать. О Боже! Даже в такую минуту она не могла не думать о том, что теперь, когда Вани нет, она осталась единственной наследницей всех смирновских богатств. Как отец ни крепок, но все же он очень пожилой. Все, все скоро будет принадлежать ей. Все магазины, товары, склады, дачи. И этот шикарный дворец, который отец выстроил для своей подлой любовницы Анастасии, тоже будет принадлежать только Клавдии! Только ей! Анастасия теперь — никто! Ничтожество! Уж Клава постарается, чтобы отец отписал все на дочку, единственную и любимую.

Среди провожавших Ваню шел следователь по особо важным делам Петр Иванович Кузичкин, хотя все в Томске думали, что он представитель граммофонной фирмы. Ко многим организациям и частным лицам он не раз обращался с рекламными проспектами и заключал договора на поставки граммофонов. Петр Иванович успел допросить Колю на психолечебнице, успел составить списки всех томских сластолюбцев, чересчур активных охотников до молодых красавиц.

Шагая среди провожающих, он приглядывался к Ивану Васильевичу Смирнову, а заодно и к Анри Алиферу. Оба они были в следовательском списке. Петр Иванович знал, что Смирнов не так давно чуть не погубил Алифера, заперев его на ночь в комнату ужасов. Следователь сам побывал в этой комнате. Кузичкин не исключал, что причиной заточения дамского угодника француза могла быть жестокая ревность.

Очень часто Кузичкин бывал в ресторане гостиницы «Европа», в номерах «Венецианской ночи», во многих других, что говорится, злачных местах. Перед каждым таким походом он до отвала наедался жирного творога и глотал пару особых таблеток. Это позволяло ему пить вино и не пьянеть. Притворяясь пьяным, он расспрашивал своих случайных собутыльников, что они слышали или знают о погибших томских красавицах. Пока ничего полезного для себя в таких застольях он не услышал. Но опытный следователь знал, что иногда совсем неожиданно может показаться кончик ниточки. Но для того, чтобы он показался, его надо день и ночь искать, даже там, где вроде бы искать совсем бесполезно.

Война с Германией между тем получалась ничуть не лучше войны с Японией. Только в начале ее русские войска одержали несколько побед. Затем все полетело в тартарары.

Николай Второй давно сместил с должности главнокомандующего, своего дядюшку Николая Николаевича, взялся командовать сам, а толку не было никакого. Царь показывал солдатам своего сынка — юного царевича Алексея. Думал — войска воодушевятся. Но все напрасно. Солдаты были грязны, оборваны и злы. В Петербурге и Москве толпы женщин и детей громили магазины.

Томские власти не очень-то жаловали газеты, в которых появлялись мрачные сообщения. Но что делать? Не прежние времена! Телеграф все новости доносит до сибирской глухомани в момент! Да разве только в телеграфе дело? Кто-то ночами расклеивал по томским заборам листовки со зловредными стихами:

Пишет, пишет царь германский,

Пишет русскому царю:

Я приду к тебе, коллега,

Всю Россию разорю.

В некоторых листовках писалось и в прозе:

«Ужасная война, начатая капиталистами, должна окончиться победой рабочих над капиталом».

Неожиданно вернулся с фронта Николай Михайлович Пепеляев. Соединение, которым он командовал, начинало бои под Варшавой, затем сражалось в Прибалтике и отступило под Псков. Официально генерал-лейтенант прибыл лечиться после ранения и готовить резервистов. На самом деле он тяжело переживал свои военные неудачи.

Томичи не узнавали своего прежде блистательного генерал-лейтенанта. Из дома Николай Михайлович теперь выходил редко, благородное соб-рание не посещал. А когда жена и дети расспрашивали его о военных действиях, он отмалчивался. Лишь иногда с горечью говорил о том, что кругом — измена, армия предана. Но имена предателей не называл.

Он прожил после возвращения из армии всего несколько месяцев и умер в конце ноября. Отпевали его в церкви Александра Невского при следственном замке, ибо это было рядом с домом. На грудь генералу положили обнаженный меч, гроб был поставлен на лафет пушки. На воинском кладбище прогремел прощальный салют. Стиснув зубы и кулаки, стояли сыновья — Михаил Николаевич, Логин Николаевич. Анатолий был на фронте, а Виктор — после учительства в Бийске был избран в государственную думу и находился в Петрограде.