Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев

на лбу следит за всем.

– Не шуми, Астра, тихо-тихо, – по-матерински успокаивал его Репрев. – Ты же не хочешь никого разбудить. Вставай, говорю, идём в лесочек, потолковать нам надо с тобой по душам, то есть наедине, без свидетелей.

– Твоё «потолковать» не может подождать хотя бы до позднего утра? – Астра моргал, разминая веки. Похлопав себя по груди, он нащупал часы, схватил их в горсть и посмотрел на время: – Четыре часа утра, ты рехнулся, Репрев? Дай поспать…

Но Репрев не дал: он заматерелым, принуждающим взглядом нацелился Астре прямо в глаза и, сжав челюсти, прорычал:

– Двигай давай.

Виссонная дымка ещё укрывала поляну с розовым домом. Угли стыли под остекленевшими дробинками мельчайших капель росы, отливая своим безупречным глянцем. Выступившая роса раскрывала ядрёный запах хвои и дурманящий пленительной смертью засахаренный дух сырой земли, животворящий мертвецки-пьяный перегар лесного перегноя. Предрассветное небо, кисельно-васильковое, только-только начинало обретать форму тверди – эфирно-невесомое, студенистое, зыбкое, оно струилось из космического океана, народившись какое-то нелепое мгновение тому назад, оттого беззащитно-оголённое. Студёная утренняя влага, витающая в упругом воздухе, опускалась на шерсть и холодила подрагивающую спросонья кожу.

Астра шёл впереди и приостановился, едва они с Репревом пересекли раздутую парусом кайму великорослых сосен.

– Что встал? Шагай дальше. Как придём – скажу, – грубо подхлестнул его Репрев, плетущийся позади.

– Не нравится мне твой тон, – недостаточно сурово вставил Астра и, обернувшись и встретившись с металлически холодным взглядом Репрева, подталкивающим его в спину, как дуло двустволки, окончательно растерял последнюю уверенность.

– Это я ещё с тобой ласково, Астра, мягко, не против шерсти. То ли ещё будет!

– Куда ты меня ведёшь? – требовательно спросил Астра.

– Ох, какой же ты недоумок, Астра! – потеряв терпение, рявкнул Репрев. – Я же тебе говорил: мы идём потолковать в лесок! Ну, что здесь непонятного?

– Ты помнишь правило: нам нельзя далеко…

– Да плевал я на ваши с тигром правила! – сорвавшимся голосом, разрываемый горечью, вскрикнул Репрев.

Гулкий топот лап. Астра не видел, как Репрев нёсся на него стрелой, подбирая лапы, словно сейчас взлетит, – один удар под колено, и Астра рухнул на спину, сильно стукнувшись затылком об корягу. Репрев отскочил от падающего тела, отбежал в сторону, резко развернулся и со сверкающим оскалом набросился на кинокефала.

«Вот и конец», – только и успел подумать Астра. Лишь сосны одни теснились вокруг юного кинокефала, держа для него юное небо.

И привиделось Астре, что деревья небесным лоскутом завязали ему глаза, чтобы он не видел собственной казни, и стали они, как жёрнов, перемалывать его.

То ли оттого, что Астра ударился головой, то ли от переизбытка чувств его глаза обернула мутная рябь, плывущая перламутровыми кругами, и зрение померкло, затупилось. Не видел он, да и не чувствовал, как Репрев всадил ему в плечо клыки, не слышал за глушащим всё звоном в ушах свой протяжный стон. По сероватой желтизне рубашки, впитываясь в задубевшую и мятую ткань, струйкой стекала пунцовая кровь, капая на блистающий зеленью мох.

– Не рыпайся, Астра! – сопел у него над ухом Репрев, вытащив из его плеча клыки; кровь с новой силой брызнула из раны, и кинокефал издал очередной сдавленный стон. – И, ради артифекса, закрой пасть! Не хочу, чтобы на крик примчался твой полосатый дружок и испортил нам всё веселье. Впрочем, вряд ли он прибежит. Видишь ли, пока вы тёрлись у улья, я нашёл сон-траву и попросил Умбру подмешать её в пентагонирисовый нектар тигра, и сегодня наш котик уснул на поляне сном тигрёнка, безмятежным и, что важнее всего, крепким сном… Не дёргайся, Астра, а не то я вспорю тебе когтями брюхо. Моего веса достаточно, чтобы долго держать тебя прижатым к земле. Мне до сих пор непонятно, как ты дотащил меня тогда до Цингулона… Ну да ладно. Ты меня слушаешь или как?

Астра не слушал – до его притуплённого слуха доносились лишь некоторые обрывки фраз. Но к Астре пришло осознание, что вот он, тот момент, переломный момент, после которого уже ничего не будет, как прежде. И это осознание было сильнее любых страданий плоти, острее любых клыков. Его захлестнула горькая обида, что он не смог уберечь ту дружбу, что так долго зарождалась между всеми ними.

– Астра, ты меня слушаешь? Потому что, если ты не будешь мне отвечать, всё может закончиться плохо. Для тебя.

– Я буду… буду отвечать… – низким голосом отозвался Астра, перекатывая голову по торчащему из земли гладкому гребню коряги и мученически закатывая глаза.

– Как ты посмел? – скрипнул зубами Репрев. – Ты же знал, знал, что я люблю её… Ты понятия не имеешь, кто она такая. Ты приложил губы не к губам прекрасной кинокефалки Агнии, ты приложился к огню, Астра! Нет, не к огню, а лишь к его свету, а уже обжёгся, твоё сердце обожглось, огрубело – на нём рубец, и ты дуешь на него, чтобы заглушить боль, но вместо этого раздуваешь пожар! Придёт время, и ты сгоришь в нём дотла, от тебя прежнего не останется ничего. Ничего! Ничего!.. Ты ещё пожалеешь о том дне, когда судьба свела тебя с ней. Только мне, мне одному было под силу приручить её огонь, сколько дней и ночей я посвятил ему, сколько перетерпел, чтобы появился ты и отнял у меня счастье, счастье, из-за которого я страдал! Зачем ты сделал это со мной, Астра? Ну за что?!.. – Репрев плакал без слёз, его голова тряслась, судорожно дёргалась нижняя челюсть, а на шее отплясывал и качался, как гильотина, искренник. – Отвечай, когда я с тобой говорю! – завопил он, брызжа слюной.

– Потому что я полюбил её, – тяжело дыша, простонал Астра.

– Нет… Не-ет, – мотнул головой Репрев, весь содрогнулся, как от удара, и одним взглядом прибил Астру к земле. – Ты не полюбил Агнию. Ты заигрался, возомнил себя грабителем, вором: ты выкрал огонь! Но тебе его не подчинить. Ты прельстился её красотой, но в этом твоей вины нет – всем нравится смотреть, как горит огонь. Но Агния – не домашний очаг, она – лесной пожар, душащий тысячи жизней на своём пути. И мою она тоже задушила. Думаешь, я всегда был… таким? – он шмыгнул носом. – Я был наивным, бархатная у меня была душонка, но Агния переделала меня, из-за неё я заключил себя в скорлупу, разучился сочувствовать, жалеть, я очерствел, огрубел…

– Почему же ты тогда её не бросил? – спросил Астра, вонзая когти себе в мякиши, перебарывая поступающую к горлу тошноту.

– Есть то, что невозможно объяснить, Астра, но я попробую: мы с Агнией дополняем друг друга, стоим